— Нет.
— Да, как-то не верится. Я прямо так и сказал брату Пьеру Жюльену.
— Когда?
— Вчера утром. Он беседовал с каждым из братии, поодиночке. Все расспрашивал о вас. — Амиель говорил равнодушно, на меня он всегда производил впечатление человека, которого более заботят мертвые, чем живые. — Он интересовался моим зайцем.
— Вашим зайцем?
— Забальзамированным зайцем.
— Ах… — я наглядно представил себе это и посоветовал: — будьте осторожны. У него странные понятия о мертвых животных.
— Что?
— Ему всюду мерещатся колдуны. Остерегайтесь его. Он не внемлет голосу разума.
Брат Амиель, по мудрости своей либо по безразличию, не стал продолжать эту тему. Я не мог его за это упрекнуть; очернять инквизитора в Святой палате — дело опасное и неблагодарное. Он поинтересовался цветом моей мочи и заметил, что в караульной довольно холодно. Я спросил, не оказывает ли лекарство, что он дал мне, снотворного действия, и, услышав, что оказывает, объявил:
— Тогда я лучше не стану пить его. Мне нужно хорошо соображать, брат. Я должен написать письма.
— Будь по-вашему. — Жестом, означающим, что он снимает с себя всю ответственность за мое самочувствие, Амиель сунул лекарство обратно в свой кожаный мешок. — Теперь вам нужно отдохнуть. Если откроется кровотечение или начнется лихорадка, пусть меня вызовут. Но сейчас я для вас больше ничего не могу сделать…
— Постойте. Есть одна вещь, которую вы можете сделать. Вы можете разыскать Дюрана Фогассе и передать ему, что он мне нужен для написания писем.
— Дюран Фогассе?
— Он нотарий. Он работает тут рядом, где раньше работал я. Молодой человек, на вид неряшливый, с копной черных волос, которые падают ему на глаза. Обычно с ног до головы покрыт чернильными пятнами. Он должен быть в скрипто-рии… или при отце Пьере Жюльене. Если так, то передайте ему весточку через служащего.
— Хорошо. И вы говорите, что хотите, чтобы он написал для вас какие-то письма?
— Я хочу, чтобы он доставил эти письма. Я хочу, чтобы он принес мне перо и бумагу. И чернила.
Брат Амиель, похоже, счел мою просьбу разумной. Он заверил меня, что найдет Дюрана Фогассе. Затем, попрощавшись со мной, он призвал Понса, который отпер ему дверь. Не сказав друг другу ни слова, оба они ушли, снова оставив меня одного.
Но теперь у меня была по крайней мере примочка. Ее, прохладную и сырую, я с облегчением прикладывал к своим пульсирующим болью вискам. Запах трав, казалось, разгоняет туман в голове.
Вдруг на ум мне пришла мысль о Лотаре Карбонеле, отец которого числился нераскаявшимся еретиком.
Он был богач, этот Лотар, чья тайна теперь, когда Раймон Донат погиб, была известна только мне. Я прикинул, сколько мог бы пожертвовать богатый человек, чтобы охранить эту позорную тайну от разглашения. Насколько я помнил, он был гордым владельцем конюшни. Конечно, кухня в его доме щедро снабжается снедью. И одежды он, наверное, не пожалеет — плаща, может быть, пары башмаков… подходящего платья…
На добром скакуне, имея на своей стороне преимущество внезапности, можно было бы уйти от любой погони. Но опять-таки — нерешенной оставалась проблема ключей и сторожей.
Заступившая этим утром смена была вовсе немногочисленна — благодаря скудному бюджету Святой палаты; помимо двоих солдат, что сторожили внутри у входа в тюрьму, были двое других, которые вместе обходили дозором этажи здания, и еще один, чьей обязанностью было перекрывать вход в Палату снаружи. Служащие, назначаемые на этот пост до сих пор, несколько пренебрегали исполнением своего долга, по крайней мере по отношению к нарушителям женского пола… так или иначе, думал я с возрастающим возбуждением, охраны там не будет. Брат Люций, который всегда является на рассвете, будет в скриптории. Он нас не заметит, потому что дверь тюрьмы располагается на первом этаже Палаты.
Я стал размышлять об этой двери. На ночь ее всегда запирали, но утром отпирали, с приходом брата Люция. Несомненно, побег на рассвете позволит обойти многие препятствия. Но сердце у меня упало, когда я вспомнил, что остается еще караульная. Ключи были у Понса. Понс никогда и никому их не доверял. Если придется бежать, то надо будет заполучить эти ключи, но каковы мои шансы осуществить подобный маневр? Это можно проделать только напав на него и отобрав их силой. Его надо будет оглушить, связать, заткнуть рот кляпом и запереть. Его жена и дети наверняка будут в постели, и мне не придется проходить мимо их покоев, потому что лестница по существу примыкает к караульной. Один пролет вниз до камеры Иоанны, второй — до выхода из Палаты. Если бы мне удалось уклониться от встречи с дозором, вывести моих спутниц наружу через конюшню и бежать на лошадях Лотара Карбонеля — разве это невозможно?
Нет, пусть и возможно, но по сути невыполнимо. Понс был хотя и несколько тучен, но достаточно ловок и вовсе не робок. Если вызвать его ночью из постели, то он, возможно, придет безоружным, но даже при этом наши силы будут равны; вполне может случиться так, что это он одолеет меня. Да и возня в караульной, конечно, поднимет всю его семью. Нельзя свалить человека с ног совершенно бесшумно.
Я раздумывал об этом обстоятельстве и о передвижениях дозора, пока не пришел Дюран. Прежде чем увидеть его, я услышал, как он разговаривает с Понсом; тюремщик что-то спросил у него резким недовольным голосом, но невнятно прозвучавший ответ Дюрана его, кажется, убедил. (Я мог уловить только тон их разговора, но не содержание, потому что разговор происходил в кухне) Так или иначе, ключи были извлечены и дверь караульной отперта. Когда Дюран появился на пороге, я с удивлением и благодарностью ощутил тепло, радость и облегчение, которые вызвал во мне его приход.
Помимо стопки пергамента он держал еще и несколько реестров. Лицо его было бледным.
— Я принес реестры, — сказал он, глядя в сторону, а Понс тем временем, шумно и возмущенно сопя, закрыл и запер за ним дверь. — Здесь есть пара вещей, которые я хотел бы прояснить.
— Вот как? — Я понятия не имел, что он имеет в виду, и был озадачен его скованной манерой. Но вскоре я все понял, ибо он, передавая реестр мне в руки, нарочно уронил его, и я увидел в раскрывшемся реестре длинный, тонкий, замечательно острый ножик, нарочно заложенный между страниц. Я узнал нож, который я обычно использовал для чинки перьев.
— Вот, видите? — Он все еще смотрел на дверь. — Я подумал, что вы, наверное, знаете, что делать.
Сначала я онемел от изумления, но в конце концов вновь обрел дар речи.
— Дюран, вы… это вас не касается, — проговорил я, тщательно подбирая слова. — Не вмешивайтесь. Не беспокойтесь.
— Нет, касается. Это нужно исправить.
— Но не вам это исправлять, друг мой. Оставьте.
— Отлично. Я оставлю. — Вынув нож из тайника, он подошел к постели, с которой я поднялся, чтобы поприветствовать его, и сунул его под одеяло.
Схватив его за руку, я притянул его к себе.
— Заберите это, — зашептал я ему на ухо. — Вас обвинят.
Он покачал головой.
— Если меня спросят, — отвечал он еле слышно, — я скажу: да, я принес ему нож для очинки перьев. А что такого?
Затем, словно бы вспомнив о невидимой публике, он снова повысил голос.
— Хорошо, что отец Амиель нашел меня, — заявил он, пристально глядя мне в лицо. — Я все утро работал с отцом Пьером Жюльеном, который допрашивал одну из ваших подруг. Старшую. Алкею.
Я в ужасе раскрыл рот, и он поспешил меня заверить, что допрос проходил не в подвале.
— Не было нужды. Она обо всем откровенно рассказала. О Монпелье, и о книге Олье, и… и о других вещах. Отец Бернар, она….. Отец Пьер Жюльен остался весьма доволен.
Это, я догадался, было предупреждение. Если Пьер Жюльен остался доволен, значит, Алкея, должно быть, достаточно наговорила на себя, чтобы он счел ее еретичкой. А если Алкею обвиняют как еретичку, то и меня можно обвинить как укрывателя и пособника еретиков.
— Мне нужно написать несколько писем, — заявил я, чувствуя, как летит время. — Вы подождете, чтобы передать их от моего имени? Я не задержу вас надолго.
Дюран согласился и показал мне, какие письменные принадлежности он принес. Я решил из предосторожности замаскировать письмо Лотару Карбонелю среди других, чтобы вина за мой побег, в случае чего, пала не на одного человека, а на многих. Посему я адресовал свои призывы декану общины Святого Поликарпа, королевскому конфискатору, инквизиторам Каркассона и Тулузы. Я просил их выступить моими поручителями, поскольку я известен им как человек бесспорно благочестивый и истинно верующий. Я подчеркивал необходимость совместных усилий, дабы не позволить Пьеру Жюльену продолжать свои нападки на постоянно расширяющийся круг добрых и верных слуг Христовых. Я делал ссылки на Священное Писание и приводил из него цитаты.
