– И в результате уничтожение себя? – спросил я. – Земной шар, населенный идиотами? Человечество, которое сидит и блаженствует, пуская слюни изо рта?
– Нет. Не совсем так. Ученые ищут в этой компании друзей. И находят их. Редко. И только в умеренном употреблении.
Хилинский вдруг сказал, и таким скорбным тоном, какого я ни разу еще от него не слыхал:
– Люди, даже гениальные, не создали анальгезиков, которые не входят в состав обмена веществ организма и потому не дают привыкания к наркомании.
– Я нашел, – просто сказал Ольшанский. – Я выделил такое вещество из моего ваё. Я его синтезировал.
– Это невозможно… Как вы это сделали?
– Вы не узнаете этого. И, наверное, не узнаете никогда. Это вещество безвредно, почти безвредно. Дает человеку Иллюзию более реальную, чем сама Реальность. И вот я думаю, что это будет плохой подарок людям. Пусть исчезнет вместе со мной… Пахольчик с Высоцким выпросили у меня немножко экстракта. Первый, чтобы сбить с панталыку, лишить уверенности вас. Второй, чтобы усыпить Пташинского. И вот их пути столкнулись сразу и на нем, и на вас. Вы, Космич, не беспокойтесь, вы не успели привыкнуть к этому средству. Но могли. Я не сумел выделить абсолютно чистое вещество. Нужны были годы и лаборатории – не в пример моим. И средство все же действовало и отрицательно тоже. Не ощущали вы после этих ваших «видений» и краткосрочной депрессии – возбужденного вдохновения и повышенной работоспособности? Конечно, ненадолго. В конце концов, когда вы пришли ко мне с жалобами на свое состояние, я понял, куда употребил Пахольчик свою часть. И понял, что привыкание все же должно взять вас в свои лапы. А если ты в лапах у чего-то – это уже распад личности. Но на это нужны были годы. Ничего. Вы останетесь здоровы.
– А друг мой умер.
– И это вторая причина того, что секрет должен умереть. Почти безопасное средство, и вдруг вереница, лавина смертей. Получается, будто я выпустил их.
– Получается так. Да еще и играли с огнем и Пахольчик и вы. Уговаривали бросить курить. Это удивило меня, скорее подсознательно, еще тогда. Такое совпадение. И советы одинаковые. И на то, как «БТ» распечатывал, смотрели одинаково. Одно хочу знать. Но почему не всегда действовало?
– Средство вводилось шприцем, видимо, только в пару сигарет на пачку. И то не в каждую пачку.
– Зачем вам это было нужно?
– Вы шли по следам. Нужно было лишить вас уверенности. И потом, даже если бы напали на мой след, если бы поверили вашим предчувствиям – никто не поверил бы показаниям сумасшедшего.
– А Марьяну зарядили целую пачку! И в то же время передали записку. Так что уснул он не в квартире. Он уехал, очистив вам поле действия. И вы могли, усыпив собак, искать сколько вам хотелось. А он начал грезить и видеть разные явления и впал в дрему, стоя в лодке. И никто уже не узнает, о чем последнем он мечтал.
Вновь возникли на краю поляны мелкие, беззвучные всплески, изредка лизавшие песок, и вновь я понял, что это не поляна, а озеро, окутанное густою мглой. А на дне этого последнего озера мой любимый (а больше нет и не будет) друг. Убитый не по каким-то там соображениям, а просто из-за глупого совпадения, того, что «так получилось». А эти живут, и нет в их сердцах моего тогдашнего предчувствия какой-то великой беды. Ничего, я все же не поверил в инфаркт, я заставил не поверить и других.
Сердца вот этих тоже захлебнутся в последней тоске, и это один из немногих моих поступков, за которые я попрошу у тебя награды, господи.
– И квартира покойного вам не давала покоя, – сказал я. – Один раз вы пытались залезть, но помешала вахтерша. Во второй раз залезли, но ничего не нашли. И тогда решили не спускать глаз с меня, чтобы я привел вас к цели. Не знали вы только о завещании, которое бросило тень на меня. Плохо знали историю с картинами, но не постеснялись поставить под удар антиквара и Гутника. Пешки! И тут я начал расшифровку. И первые же шаги заставили меня подумать: что, может, тут не просто спекуляция, что в книге есть инициалы Петра Давыдовича да Витовта Федоровича Ольшанских. А значит, это фамильная ценность, и, значит, должен какой-то родич или наследник все же остаться.
– Ну, про секрет расшифровки никто из нас тогда не знал, хотя я и слышал что-то от отца (он сам твердо не знал) о какой-то бумажной ленте, а также, что какую-то роль играл пестик и, почему-то, вишневый клей и ступка. Да что нам было в этом? Неизвестно, что с ними делать и как ими распорядиться. Начался спор. Одни говорили, что нужно вас и далее держать в сомнении насчет собственного мозга. А я считал, что это дело с галлюцинациями следует кончать.
– Точнее, приостановить на время. И вы приостановили.
– Да. Надо было дать возможность расшифровать вам, если уж у нас своих мозгов и знаний не хватало. А тогда использовать плоды ваших усилий.
– С Марьяном не приостановили, – жестко сказал я.
– Поздно узнал, – сказал он. – Говорю не для оправдания. А когда узнал – было поздно что-нибудь сделать. Надо было уже убрать Пахольчика. Свидетеля. А потом снова вас пугать. А может, вы, даже уже напав на след, испугаетесь и оставите это занятие.
– А я не испугался. И потому ваши бандиты решили напугать меня… до смерти.
– Единственное, чего мы недооценили – вашу волю. И еще то, что ведомство пана Щуки заинтересовалось этим, хотя что ему было в документах трехсотлетней давности.
– Мы и не интересовались, – проворчал Щука. – Слишком долго, преступно долго, не побоюсь сказать, не интересовались. Это и привело к таким событиям.
– А это не входило в вашу компетенцию. Разве ваша задача помогать историкам и литературоведам? Помогать пану К. в поисках автора «Энеиды»? Или пани С. в поисках старых Ольшан?
– О ней не смейте говорить, – сказал я.
– А-а… ну, дай бог. Но помогать им всем – не слишком ли жирно будет?
– Напрасно не помогали, – сказал Щука. – Взаимный опыт мог бы пригодиться.
Казалось, что перед нами сидел не человек, ожидающий ареста, и не те, которые приперли его к стенке, а просто шла милая беседа на интересную для всех тему.
– Кстати, не выпить ли нам коньяка? – поднялся Ольшанский.
Мы переглянулись. Это было уж слишком. Но с другой стороны…
– В качестве награды за то, что я проиграл и, как видите, мужественно проиграл. Не ломаюсь. Словоохотливый.
Он принес из серванта неначатую бутылку «Двина».
– А что? – вдруг уступил своей злобе я. – Можно. Надеюсь, он не держит в буфете десять неначатых бутылок с отравой.
– Можно, – сказал и Хилинский.
– Я не отравляю вино.
– А сигареты? – спросил я.
– Припомните, что я советовал вам пить понемногу и обязательно бросить курить.
– Было, – сознался я.
– Я не хотел бы отравить вас и не хочу травиться сам. А вам, Хилинский, спасибо за ваше «можно». – И поднял рюмку. – Ну, чокаться не будем, это уж слишком.
Закинул львиную седую гриву. Потом сказал:
– Вполне возможно, что это последняя бутылка коньяка, которую я начал. Или, может, в качестве последнего желания еще дадут? Принято это у нас или нет?
– Кто вам сказал, что вам придется высказывать последнее желание? – спросил Щука. – Ведь вы о многом не знали. Конечно, если вы тут говорили правду.
– Я говорил правду… Но даже если бы пришлось – не высказывал бы желаний и не роптал… Да, о многом не знал… Однако есть в подсолнечном мире иной суд. Более непримиримый, более жестокий. И, кажется, последний из Ольшанских как раз и подлежит этому суду.
– Что, бог? – спросил Хилинский.
– Это вы поговорите с Леонардом Жиховичем, – сказал хозяин.
– Девушку которого в числе других выдал немцам Высоцкий.
– Спелись, – иронично передразнил нас Ольшанский, – убийца и потомок убийцы.
– Попуститель убийств, – сказал я.
– Смерть Зои, – полувопросительно сказал он.
– Да. Потому что хотя она и сама отравилась, а в конце концов отравили ее вы.
– Почему?
– Не вынесла. Совесть не перенесла измены. Посчитала, что один у нее настоящий и был, а она его отдала с головой врагам… Знаете, как это больно.
– Я тогда еще не знал этого.
– «Тогда» – это когда убедились, что книги в квартире Марьяна нет и попытались взломать мою дверь. Вот тут вам молодой человек с мусором и понадобился. Кто-то открывает…
– Высоцкий.
– А второй стоит на страже. И когда я вспугнул Высоцкого, он успел в подвал под паутиной на дверях проползти, а потом, пока я бегал во двор, выскочить на улицу. А молодой человек, «пьяный, как куча», шмыгнул к девушкам и прикинулся, будто спьяну с ним завалился.
– Что ж, и им займемся, – сказал Щука.
– Тем более что, думается мне, за ним ползут и еще какие-то грешки.
– А что нам остается, – сказал Щука. – Делами архива и айнзацштаба с Адельбертом фон Вартенбургом да Францем Керном займутся другие.
