— Вы с ней встречались?
— Представьте.
Воровка с удивлением качнула головой.
— Это похоже либо на шутку, либо на провокацию.
— Ни то, ни другое. Всего лишь корысть. Времена на улице смутные, и мне хотелось бы позаботиться о завтрашнем дне. Следователи в России получают крайне скудное жалованье. А у меня, мадам, трое детей.
— И не боитесь?
— Боюсь. Но жажда вознаграждения сильнее страха.
Сонька помолчала, оценивая услышанное, с усмешкой спросила:
— В чем моя задача?
— Дать согласие.
— Согласие на что?
— На побег.
— То есть вы готовы организовать мой побег? — не скрывая удивления, переспросила воровка.
— Именно.
— Ну и куда я… побегу?
— Я обеспечу вас и вашу дочь соответствующими документами…
— Моя дочь во Франции, — прервала следователя Сонька.
— Хорошо, дочь во Франции. В таком случае я вручу документы только вам, решу вопрос о вашей безопасности и даже организую посадку на поезд.
Сонька продолжала улыбаться.
— Это похоже на сказку.
— Это правда, мадам. И я советую не тянуть время. Каждый день проволочки работает против вас.
— Понимаю, — согласилась женщина и поинтересовалась: — Могу я хотя бы в общих чертах понять механизм побега?
— Только в общих чертах, — согласился Гришин. — Ваша соседка — не наша подсадная. Мне ее поставили ваши товарищи…
— Мои товарищи?!
— Простите, оговорился по привычке, — приложил руки к груди Егор Никитич. — Она воровка. И воры по моей просьбе организовали ее для посадки к вам в камеру.
— Для чего ее пытали, если вы знали, кто она?
— Исключительно в целях профилактики. Для поддержания стойкости духа, — хохотнул Гришин. — Так вот… Мы Бруню отпускаем, она встречается с ворами, они на воле готовят все необходимое для побега, я же тем временем решаю все задачи здесь, в Крестах.
Мужчина и женщина какое-то время неотрывно смотрели друг другу в глаза, будто испытывали на прочность, после чего воровка кивнула.
— Хорошо, согласна. Что еще?
— У меня все. У вас?
— В камере сыро, холодно, — сказала Сонька. — Мне хотя бы раз в день чайник с горячей водой.
— Не проблема, — улыбнулся следователь и поднялся. — До встречи. Надеюсь, уже на воле.
— Надеюсь, — коротко ответила воровка и направилась к двери.
— Арестованную в камеру! — крикнул в коридор Гришин.
* * *
Когда Сонька вернулась в камеру, Бруня встревоженно поднялась навстречу.
— Чего?
— Тебя скоро выпустят.
— Это как?
— Следак все расскажет. Но не верь ни одному слову. Это все фуфло.
— А выпустят когда?
— Скоро.
— Для чего?
— Чтоб встретилась с ворами.
— Ничего, Сонь, не понимаю.
— Сама не все понимаю. Главное уловила, меня хотят взять на побеге. Поэтому скажи ворам, чтоб не купились.
— А ты как же?.. Так и будешь в Крестах чалиться?
— Что-нибудь придумаю, Бруня. Главное, сама не попадись.
В замке двери камеры послышался скрип ключа, дверь открылась, и конвойный громко скомандовал:
— Арестованная Бруня, на выход!
Та торопливо взяла с койки свою рваную одежонку, низко поклонилась Соньке и покинула камеру.
Бруня, выйдя из ворот Крестов, поначалу чуть не задохнулась от ощущения свободы и свежего воздуха. Прошла вдоль Невы до ближнего переулка, незаметно оглянулась, но ничего опасного за собой не заметила.
Завернула за угол, и в это время от тюрьмы быстрым шагом вышли два филера и, держа приличное расстояние между собой, двинулись следом за воровкой.
Она выбралась уже на более людное место, шла легко и свободно, пару раз крутнула головой, но опять никакой слежки не обнаружила. Какой-то народ шел по проспекту, на воровку никто не обращал особого внимания, в одном месте Бруня подошла к очереди за пирожками, щипнула из кармана впереди стоявшего господина кошелек и, довольная удачей, поспешила дальше.
Филеры вели воровку на небольшом расстоянии, фиксируя каждый ее шаг.
Бруня, жуя вкусную булку и закусывая ее колбасой, еще болталась какое-то время по улицам города, не замечая хвоста, пока не оказалась на Сенной площади. Отсюда она вышла на ближнюю улочку, тянущуюся вдоль канала, обогнула высокий черный дом, перед одним из подъездов остановилась.
Огляделась, увидела поодаль несколько одиноких фигур и решительно вошла в арку.
Филеры точно зафиксировали место, где скрылась воровка, один из них двинулся также в арку, второй стал совершать неторопливую прогулку вдоль канала.
…Спустя некоторое время первому филеру, находившемуся на улице, бросился в глаза младший полицейский чин, спешащий в сторону арки, в которую недавно вошла Бруня.
Феклистов, не доходя до арки, повертел головой и торопливо скрылся в ней.
Второй филер, удачно занявший место между этажами дома, напрягся при виде младшего полицейского чина, стал внимательно следить за ним.
Феклистов остановился перед дверью на третьем этаже, нажал кнопку звонка. Дверь открылась, и младший полицейский чин скрылся за ней.
…Покинул Феклистов квартиру на третьем этаже, когда на улице уже стемнело. Филер, сидевший в своем укрытии на ступеньках, увидел, как младший полицейский чин поспешно спустился на первый этаж, и до слуха донесся стук входной двери.
Филер, карауливший на улице, тоже заметил Феклистова, невидимой тенью скользнул следом, проследовал за «объектом» до освещенного перекрестка, причем на довольно близком расстоянии, обнаружил, что тот пытается остановить попутного извозчика.
Филер удачно тормознул повозку на другой стороне улицы, уселся в нее и стал следить за жертвой.
К тому времени, когда ночь стала медленно оседать на землю, обволакивая ее плотным черным одеялом, ресторан «Инвалид» был переполнен публикой. Все ждали главного сюрприза вечера.
Сцена была задернута черным бархатным занавесом, а наверху сверкала большая афиша в белых лилиях, на которой крупно было написано: «ГВОЗДЬ СЕЗОНА! МАДЕМУАЗЕЛЬ „НОЧНАЯ ЛИЛИЯ“!»
Среди завсегдатаев ресторана был заметен князь Икрамов с большой компанией, количество дам в зале заметно увеличилось, и вообще атмосфера была праздничная и в чем-то даже загадочная.
Табба в своей маленькой гримерке была уже готова к выходу. Ее лицо скрывала изящная черная в бриллиантиках маска, вокруг нее топталась Катенька, выполнявшая роль и костюмерши, и гримерши. Тут же на стуле расположился Арнольд Михайлович, придирчиво отслеживающий каждую складку на длинном черном платье артистки. Возле двери незаметной тенью присутствовал Изюмов.
— Пора! — подвел черту хозяин и поднялся. — Как бы не перегреть публику. Нажрутся, вообще ничего не заметят.
— С Богом, — белыми губами произнес Изюмов и перекрестил Таббу.
— С Богом, — кивнула она, поправила маску и вошла.
Сидевшие ближе к сцене первыми увидели «Ночную лилию», зааплодировали. К ним подключился постепенно весь зал, и вскоре аплодисменты переросли чуть ли не в овацию.
Табба, высокая, стройная, таинственная, подошла к роялю, поклонилась гостям, дала знак пианисту, и тот коснулся клавиш. Зал затих.
Свеча горит, горит душа.
Весь свет горит, не затухая.
Я умерла однажды не спеша,
Для всех постылая, для всех чужая!
Ах, обними меня покрепче, милый,
Закрой мои усталые глаза,
Как удивительно, как нежно вместе плыли,
Пока не грянула военная гроза.
Голос Таббы, низкий, глубокий, волнующий, расплылся по всему залу, сковал сидящих за столами, свел скулы, перехватил спазмом глотки. Слушать «Ночную лилию» вышли не только официанты и администраторы, но даже повара с кухни.
Гроза уйдет, уйдет печаль,
Уйдут все боли и страданья,
Подай мне руку, мы уходим вдаль,
Скажи мне тихо — до свиданья.
Ах, обними меня покрепче, милый,
Закрой мои усталые глаза,
Как удивительно, как нежно вместе плыли,
Пока не грянула военная гроза.
Изюмов стоял за тяжелой портьерой, упиваясь голосом, фигурой, всей сущностью бывшей примы. Рядом с ним почти бездыханно присутствовал Арнольд Михайлович, гордо переводивший взгляд с певицы на зал.
Когда артистка закончила романс, мужчины, будто безумные, повскакивали с мест, стали кричать и аплодировать с такой силой, что сидевшие рядом дамы вынуждены были закрыть прелестные ушки.
Сразу несколько офицеров ринулись к сцене в страстном желании немедленно объясниться певице в любви, но она после нескольких поклонов ловко ускользнула за портьеру, и страстных мужчин остановили ресторанные администраторы во главе с Арнольдом Михайловичем.
— Господа! — взывал он, сдерживая натиск поклонников. — Господа офицеры!.. Мадемуазель еще будет выступать!.. Успокойтесь, господа!
