— Мэскилл?
— Да, Мэскилл.
Она неожиданно рассмеялась глубоким грудным смехом, который показался мне приятным, хотя на самом деле в душе что-то перевернулось.
— Вот в чем дело, — весело сказала она. — В этом доме живут Хэскиллы, а не Мэскиллы. Моя фамилия тоже Хэскилл. В нашей деревне вообще нет никого с такой фамилией, хотя, как мне кажется, какая-то семья проживает с другой стороны Кембриджа. Вы, вероятно, не туда повернули, мистер Ревилл, и приехали не в тот дом, который вам нужен.
Тот факт, что она запомнила мое имя с первого раза и не ошиблась в его произношении, почему-то показался мне особенно оскорбительным. Совершенно бесполезно объяснять ей, что по этому пути меня направил некий доброжелатель из одного университетского колледжа. Слишком поздно я сообразил, что он плохо слышит, и мне пришлось буквально кричать ему на ухо. Должно быть, он неправильно меня понял, когда я говорил ему о местонахождении этого дома и этой семьи. Вместо «Мэскилл» ему послышалось «Хэскилл», и он подробно рассказал, что тот живет в Иклтоне, к югу от Кембриджа. И даже карту нарисовал, как туда добраться, от которой я не отступал ни на шаг. Нет, здесь никто не виноват, кроме меня самого. В этот момент я был несказанно рад полумраку, царившему в этой комнате, иначе она увидела бы мои покрасневшие щеки и выступивший на лице пот.
«Какой же ты дурак, Ревилл! Двадцать раз дурак!»
Ну и посмеялись бы надо мной мои друзья-актеры, если бы узнали об этой идиотской истории (чего они, конечно же, никогда не узнают)! Нужно как можно скорее бежать от этих Хэскиллов, причем даже не важно, как именно — на коне или пешком. Надо вернуться в Кембридж, несмотря на снегопад и ночную мглу, а завтра утром отыскать настоящего Мэскилла, где бы он ни находился.
А в этом странном доме делать нечего.
Не знаю, что подействовало на меня в тот момент — заговорщицкий тон или приятный шепот, которым мы говорили с этой женщиной, ее неожиданная молодость или загадочность ситуации, но я вдруг спросил у нее:
— А почему они надеются, что он скоро умрет? Кто они такие? Кто этот Элиас? И кто вы сами, в конце концов?
Все эти вопросы, возможно, показались ей слишком прямолинейными, но я был так расстроен тем идиотским положением, в котором оказался по собственной глупости, что некоторой грубостью вполне можно было пренебречь.
— Я Марта Хэскилл, — тихо сказала она. — Элиас — мой дядя и глава этого семейства. Мой отец был его младшим братом. А те, что остались в гостиной, тоже наши родственники, но более дальние.
— Они ждут, пока умрет ваш дядя?
Она снова рассмеялась. Может, у нее нет сердца? Не знаю почему, но инстинкт подсказывал мне, что это не так.
— Элиас всегда был вредным и своевольным человеком. Мой дядя действительно тяжело болен, в этом нет никаких сомнений. Но он сам во всем виноват, затеяв эту глупую игру. Примерно три года назад он неожиданно объявил по всей стране и за ее пределами, что смертельно болен. Сразу же сюда слетелись все его кузены, как стервятники на поле брани. Он хотел посмотреть, кто из них готов хоть как-то помочь ему или просто выразить сочувствие. А когда немного поправился, с удовольствием наблюдал за их растерянностью. Конечно, они привезли ему подарки и подношения и, естественно, не могли потребовать их обратно. А некоторые даже изменили свои завещания в его пользу, надеясь пережить его как минимум на несколько лет.
— А что, у этого джентльмена нет жены?
— Она давно умерла.
— И детей нет?
— И детей нет, — эхом повторила она.
— А вы только что упомянули о своем отце. Что с ним?
— Все уже давно умерли. Я сейчас самая близкая родственница Элиаса по крови.
— Так в чем же дело?..
Задав этот вопрос, я хотел сказать, что она, вне всяких сомнений, должна быть единственной полноправной наследницей его полуразрушенного поместья, если, конечно, этот Элиас наконец-то прекратит свою игру и благополучно отойдет в мир иной. Но, учитывая, что мы с Мартой познакомились всего несколько минут назад, а с моей стороны это было не более чем досужее любопытство, вопрос мог показаться ей бестактным, даже произнесенный шепотом и при тусклом свете свечи.
Тем более что в этот момент из комнаты раздался голос, который, как я догадался, мог принадлежать только Элиасу, — тонкий, сиплый и вместе с тем пронзительный.
— Вы слишком долго шепчетесь! Марта, я тебя узнал, но кто там с тобой?
— Ну что ж, Николас Ревилл, теперь вам придется войти в комнату и поговорить с ним, — испуганно прошептала она. — Объясните ему, как перепутали фамилии Мэскилл и Хэскилл. Думаю, это позабавит старика.
Последнее предположение прозвучало не очень убедительно, но я понимал: это единственное, что я мог сейчас сделать для нее, а не для того, кто лежал в постели за дверью. Кроме того, мне стало интересно поговорить с человеком, которого все считают странным и своевольным и который сознательно преувеличил серьезность своей болезни, чтобы досадить потенциальным наследникам. Это было настолько необычно и неестественно, что могло случиться только в какой-нибудь забавной пьесе.
Она взяла меня за руку и повела к двери. Я переступил через порог и оказался в небольшом помещении, теплом и мрачном. Но поразило меня не это, а спертый воздух, обычный для душной, давно не проветриваемой комнаты. К этому времени мои глаза уже освоились с темнотой, хотя здесь было довольно светло.
Тусклый свет поступал из небольшого очага, расположенного в другом конце комнаты, обставленной пыльной мебелью: сундуки, столы, какие-то мягкие стулья, а также прочие предметы, небрежно сдвинутые в дальний угол. Окно на противоположной стене было занавешено такой плотной шторой, что вечерний свет сюда почти не проникал. Все здесь выглядело чрезвычайно древним, особенно широкая кровать с резными деревянными ножками, поддерживавшими ее массивное основание. Под ветхим цветным одеялом полусидел человек, опираясь на гору мягких подушек. Возле него суетилась огромная женщина в коричневом теплом халате. Я был крайне удивлен, увидев ее здесь, поскольку не слышал из коридора, чтобы они разговаривали. Остановившись возле кровати, я вдруг ощутил, что заговорщицкий тон, которым мы обменивались с Мартой, мгновенно исчез.
Элиас Хэскилл махнул худощавой рукой в сторону женщины, которая все поправляла его подушки:
— Довольно, Абигейл, мне так удобно.
— Спасибо, Абигейл, — поблагодарила ее Марта.
Женщина молча кивнула, забрала пустую бутылку со стола, потом бросила на меня косой взгляд и неохотно вышла из комнаты.
Когда за служанкой закрылась дверь, Марта Хэскилл подошла к кровати.
— Дядя, к нам пришел человек, который хочет поговорить с вами.
На голове Элиаса был белый ночной колпак, а на узком лице с длинным носом выделялись глубокие, как темные пруды, глаза. Две свечи ярко горели с обеих сторон его резной старомодной кровати. Картина напоминала древнюю гробницу.
— Что вы мне принесли? — спросил он.
— Ничего.
— Из ничего получится ничего.
— А мне ничего и не надо от вас, сэр, поскольку я оказался здесь… по недоразумению.
Его голос был тонким, зато ум поражал своей остротой и живостью. Элиас Хэскилл выглядел нездоровым, однако нельзя было сказать, что он на грани смерти.
— Это Николас Ревилл, дядя, — представила меня Марта. — Он актер. Поехал не по той дороге и заблудился.
Она быстро объяснила ему все обстоятельства, в силу которых я неожиданно оказался в доме Хэскиллов, а не Мэскиллов. Рассказ вновь напомнил мне о моем глупом положении, но я подумал, что вполне заслужил это. Оглядев комнату, я рассеянно подошел к очагу и заметил над ним большую букву «Х», выложенную фруктами и зелеными листьями. Она составляла центральную часть живописного орнамента и, по всей видимости, символизировала начальную букву фамилии хозяина дома. А чуть выше на стене висел большой меч, обрамленный с обеих сторон не менее живописными гобеленами. На одном из них была изображена Юдифь, приподнимающая руками отсеченную голову Олоферна, а на другом — святой Христофор, переносящий через реку на спине младенца Иисуса. Я оглянулся и увидел улыбающегося Элиаса.
— Актер, да? — спросил он. — Я помню старые лондонские театры. Помню даже Красного Льва.
— Это было задолго до меня, сэр, — вежливо сказал я, но уже с большей симпатией к этому человеку, помнившему таких знаменитостей.
— Актер оказывает громадное влияние на обычных людей, — произнес он благожелательным тоном, который разительно отличался от всего услышанного мной в этом доме.
Мне осталось лишь улыбнуться в знак благодарности, а также в подтверждение того, что я желаю ему хорошего здоровья. В этот момент я впервые почувствовал себя более или менее раскованно. Кто-то коснулся моего правого колена. Поначалу я решил, что это Марта, и весьма опечалился, что она остановилась на этом месте. Я посмотрел вниз и так резко отпрянул, что чуть было не угодил в самый центр домашнего очага. Прижавшись спиной к стене, вытянул вперед руки, словно изготовившись отразить внезапное нападение.
