Он стоял, не зная, что сказать, что сделать.
Кейт проговорила низким голосом:
— Я слышала, как на днях о вас говорили при дворе. Фрейлины королевы. Леди Боутон, Мэри Уолтер и другие. Они сказали, что им очень нравится ваше общество, Нед. И что вас можно купить. Они раскрашивают свои лица и носят вот такие платья. Они пьют очень много вина. И делают вам подарки. Должна ли я это сделать, чтобы вы меня заметили?
— Кейт, — сказал он, беря ее за плечи. — Кейт, боже мой, я отведу вас домой, сейчас же…
Она оттолкнула его.
— Мужчины считают, что я холодна, — произнесла она. — Я не так красива, как леди Боутон. Мне полагается сидеть дома и заниматься вышиванием.
Он снова взял ее за плечи и встряхнул.
— Эти женщины — шлюхи. Они ничто по сравнению с вами.
— Но из-за них вы не посещаете меня. Из-за них вы хотите, чтобы я теперь вернулась домой.
— Ах, Кейт. Вы красивы. Слишком красивы для меня…
— Завтра я буду при дворе, — заявила она. — Я предложу себя первому же, кто подойдет ко мне. Я пойду на улицу ночью, чтобы узнать, что нужно мужчинам.
— Нет…
— Если ты не покажешь мне этого, Нед. Скажи мне, что им нравится. Это? Или это?
Она лихорадочно вцепилась в свое платье, раздвигая корсаж. Ее соски были темными, а маленькие груди — белыми и гладкими. Он остановил ее, обнял, поцеловал, и она отвечала на его поцелуй так, словно ее тело охватил огонь.
В ту ночь они не спали. Ее страсть казалась ему всепоглощающей. Кейт сияла красотой, словно пламя пылало в ее сердце.
Она сказала ему, когда настал рассвет, что никогда не любила никого другого и никогда не полюбит.
После этого он приходил к ней почти каждый день в ее дом на Стрэнде. Немногие слуги, которые еще помнили Неда, знали, что он друг детства их госпожи. Если слуги и считали, что Кейт и Нед слишком много времени проводят вместе, они об этом помалкивали.
То была великолепная весна. Солнце ярко светило. А ночью Кейт была для него всем.
— Больше никого, — прошептала она, привлекая его к себе, — никого никогда… — Она обняла его почти неистово. — Мне хотелось бы, чтобы мы уплыли куда-нибудь вместе, как в детстве. Мне бы хотелось, чтобы мы уплыли навсегда.
Но потом он услышал, что Эшворт посажен в Тауэр, и все было кончено.
Спустя некоторое время Нед отдал вязанку дров, которую нес, отозвал Варнаву от его новых друзей и оставил шествие, направляющееся на юг, к Темпл Стейрз. Он купил поесть себе и Варнаве в прибрежной таверне и, шаря в кармане в поисках монет, нашел две глубоко засунутые в подкладку своего дублета книжечки, которые выиграл в «Трех песенках» и которые положил туда для сохранности.
Он вытащил книги. Они были на латыни. Одна была, трактатом о евангелиях, а другая — собранием проповедей.
Он уже готов был сунуть книги обратно в карман, когда заметил два листа бумаги, вложенные в одну из них.
Нед развернул их и посмотрел на убористо написанные буквы. «Ариелю, — прочел он, — я дам дар золота. После ночи долгого и незаконного заточения встанет золотое Солнце, и это произойдет властью Камня, lapis ex caelis…»
Lapis ex caelis. Камень с небес. На одно мгновение Нед оказался далеко от Лондона, в городе Праге, куда он отправился, когда его военная служба закончилась. Он вспомнил Злату улочку и горбатые домишки под сенью замковой стены, где за закрытыми ставнями днем и ночью трудились над своими низкими печками алхимики, чтобы создать философский камень, который может превращать все неблагородные металлы в золото.
Он сел на скамью и прочел дальше. Это был набор указаний, изложенных причудливым языком алхимиков.
«Сначала исходный материал должен быть погружен в spiritus vini, затем выращен в запечатанном сосуде… Qui non intelligit aut discat aut taceat».
Кто не понимает, должен либо учиться, либо молчать…
Он отложил бумаги и побрел к Темпл Стейрз, чтобы кликнуть лодку, которая перевезла бы его через реку. Вдалеке были видны взлетающие в небо фонтаны искр от праздничных костров, разложенных вокруг городской стены. Нед ждал у театра Барда, вглядываясь в сгущающиеся сумерки; и когда он решил, что Саймон, должно быть, ошибся, увидел освещенный факелами портшез, который несли сквозь толпу слуги в черных ливреях, повелительными окриками расчищающие путь. Портшез остановился у входа в театр, и знакомая фигура, одетая во все черное, ступила на мостовую со всем достоинством шестидесятидевятилетнего старика.
Нед резко втянул в себя воздух, шагнул вперед на край пятна, освещенного факелами, и отвесил низкий поклон.
— Милорд, — произнес он.
Граф повернулся, нахмурясь. Потом его обычно полуприкрытые глаза расширились от удивления.
— Варринер. Я думал, ты за границей.
Он жестом велел своим слугам отойти и тихо сказал Неду:
— Тебе же посоветовали оставаться там.
— Я думал просить награды, милорд, за услуги, которые оказывал вам, — за присылаемые сведения.
— Сведения? Варринер, как поставщик сведений из-за границы ты теперь бесполезен, поскольку между Испанией и нидерландскими мятежниками подписан договор. В действительности твои услуги в последние шесть месяцев были совершенно не нужны. В соответствии с решением его королевского величества испанцы теперь наши друзья.
Нед резко втянул воздух.
— Тогда я буду работать на вас здесь. В Лондоне.
— Тебе так не терпится снова поступить ко мне на службу… Ты понимаешь, конечно, что твоя безопасность в моих руках?
— Я понимаю, что вы постарались сделать так, чтобы против меня не были выдвинуты никакие обвинения в побеге узника-католика.
— Но эти обвинения могут в любое время быть снова выдвинуты. И все же ты вернулся. Не стану спрашивать зачем. И не стану льстить себе, что ты вернулся, чтобы искать моего общества. Скорее я допускаю, что твое возвращение — это поступок отчаявшегося человека. И что ты соответственно готов на все, лишь бы продлить свое временное пребывание в Лондоне. Ну-ну.
Он погладил себя по подбородку. Его свита тревожно ждала неподалеку.
— Завтра утром я буду в Дептфорде, — вдруг сказал Нортхэмптон. — Навести меня там. Может быть, у меня найдется для тебя работа.
Граф двинулся дальше, и свита прошла следом за ним в открытые двери театра, оставив в воздухе запах дорогих духов, который напомнил Неду о зловонии двора. Нортхэмптон высказал верное предположение — он, Нед, действительно отчаявшийся человек, и к тому же человек, потерявший рассудок, потому что питает надежду увезти с собой Кейт, хотя она не хочет иметь с ним ничего общего.
Жги, жги, мороз! Не так ты жжешь,
Как обжигает сердце ложь —
Забыты все заслуги.
Ты превращаешь воду в лед,
Но душу заморозил тот,
Кто позабыл о друге.
Уильям Шекспир (1564–1616). Как вам это понравится
Был десятый час вечера, когда Френсис Пелхэм покинул Флитскую тюрьму. Человек, которого он допрашивал весь день, не был, как выяснилось, ни тайным священником, ни иезуитом, ни даже католиком, а был он старым, перепуганным ростовщиком, у которого вменявшиеся ему в вину четки и распятие оказались просто потому, что были предложены ему в уплату долга.
Пелхэм, сердитый из-за того, что потерял целый день, но так ничего и не узнал от своего узника о католическом заговоре, задал ему еще несколько вопросов о том, кто был предыдущим владельцем этих идолопоклоннических предметов, но без всякого успеха. Потом он из мстительности приказал тюремщикам продержать заключенного в застенке еще одну ночь и направился домой по Ладгейту мимо церкви Святого Мартина. Вокруг горели праздничные костры, бросая вызов дождю, который то стихал, то вновь принимался идти, и трезвон лондонских колоколов разносился в сырой темной ночи. Пелхэм с горечью думал, что на этих кострах должны бы гореть католики, все еще исповедующие в городе свою веру, ибо все они предатели, равно как и те, кто защищает их.
Пелхэм пришпорил лошадь. Он предпочитал ездить верхом, а не ходить пешком из-за своей хромой ноги, которую двенадцать лет назад покалечило пушечное ядро, когда он под началом Эссекса и Рейли участвовал в неудачной попытке захватить на Азорах испанский флот с сокровищами. Корабельный хирург объявил ему, что он потеряет ногу, но Пелхэм ему не поверил. Потом, когда он лежал слабый, в горячке, в вонючем трюме во время долгого возвращения домой, но с вылеченной в конце концов ногой, ему сказали, что он никогда больше не сможет ходить. Пелхэм не поверил и в этот приговор, при этом ему помогал один пожилой человек, находившийся на судне, товарищ Рейли по имени сэр Томас Ревилл, который воодушевлял Пелхэма неусыпной заботой о его здоровье и рассказами о своих плаваниях в Америку — одно из них он совершил вместе с самим Рейли — и об удивительных вещах, которые он там видел. Пелхэм слушал Ревилла, а тот помогал ему выбираться на палубу, где молодой человек ходил взад-вперед, взад-вперед, опираясь на его руку. Постепенно он выздоровел. И он запомнил все, что Ревилл говорил ему, в том числе и описания его горячо любимой дочери Кейт.
