— Не хотел вас обидеть, сестра, но он может впасть в ярость, если к нему приближается кто-то незнакомый.
С этими словами он поглубже надвинул капюшон на голову молодого, прикрыв его расширившиеся не то от злобы, не то от страха глаза. Дыхание юноши сделалось реже, он начал успокаиваться.
— То, что видите у него на лице, это старая рана, — пояснил пожилой. — Ее сумели залечить, но душа не исцелилась, ее терзает смертельная мука. — Жестом он предложил Элинор отойти еще дальше. — Не сочтите за обиду, — повторил он, — но так будет безопасней.
Она ничуть не обиделась, ее тронуло явное внимание старшего к молодому, его речь выдавала в нем не простого человека. Но кто он может быть?
— Я нисколько не обижена, сэр, — сказала она, подчиняясь и отступая еще дальше. — Если несчастному молодому человеку неприятно присутствие женщины, я поручу его заботам мужчины. У нас в лазарете есть и монахи, и миряне.
— Да, сестра, — в голосе мужчины появились властные нотки. — Я просто требую этого, и пускай тот человек следует моим распоряжениям. Только тогда я могу надеяться, что больной обретет сравнительный покой. Извините, если это нарушает ваши правила.
— Здесь, в Тиндале, мы сделаем все, добрый господин, что может принести пользу страждущим. Я поручу моей помощнице, сестре Анне, узнать все ваши пожелания, а вашему спутнику поможет один из наших братьев.
Пожилой собеседник еще раз поклонился.
— Миледи, я принял вас не за ту, кем вы являетесь…
— Все мы равны под Господом, сэр… Да, я настоятельница Элинор.
— А это, — он кивнул на молодого, — сэр Морис, мой хозяин, рыцарь с далекого севера нашей страны. Мое же имя, если это нужно, Уолтер.
Не очень-то похоже на правду, подумала Элинор, что человек с такой правильной речью и таким полным достоинства взором был всего-навсего слугой этого юноши. Да и одежда, хотя и потрепанная, была у него явно не дешевле, что и у его так называемого хозяина.
Кто же они друг другу, если не хозяин и слуга? Отец и сын? По возрасту вполне подходят. Просто родственники? Изуродованные лица обоих не позволяют заметить сходство, если оно и есть. Но для чего скрывать это?
Что было заметно сразу — на их одежде не нашиты кресты. Выходит, они оба не крестоносцы? Или не хотят, чтобы их считали таковыми. Однако ранения говорят, пожалуй, о противоположном.
В общем, странная, необычная пара, — пришла она к выводу. Но, собственно, какая разница, если надо оказать помощь? К чему даже думать об этом?
К ним уже приближался один из служителей при лазарете, брат Биорн. Она отдала ему все необходимые распоряжения, в том числе повторила слова человека, назвавшегося Уолтером, насчет особой заботы о его хозяине.
Уолтер почтительнейшим образом поблагодарил Элинор, и та отправилась дальше по своим делам, так и не избавившись окончательно от любопытства — кто же все-таки этот человек, у которого даже в словах благодарности сквозит привычка повелевать.
Коронер Ральф, увидев еще от входа во двор лазарета, что настоятельница вот-вот уйдет в помещение, приложил руку ко рту, чтобы окликнуть ее, но брат Эндрю остановил его.
— Бесполезно, — сказал он, — она все равно не услышит. Здесь и так шума хватает.
— Черт возьми! — раздраженно пробурчал коронер. — Мне надоело уже глазеть на труп, возлежащий на моем коне! Пускай его поскорей отнесут в мертвецкую. Хочу заняться более привычным для меня делом: искать убийцу.
Он произнес все это и сразу пожалел о своем раздражении и нетерпеливости, которые, он-то хорошо знал, связаны были совсем не с мертвецом, а с вполне живым и, слава Богу, здоровым человеком, которого ему и хотелось, и не хотелось сейчас видеть, потому что этим человеком была сестра Анна и каждый взгляд на нее доставлял ему и радость, и боль. Радость — от того, что он любил ее, а боль — так как хорошо понимал, что все его чувства и надежды тщетны: она будет принадлежать только Богу и больше никому. Подобные мысли, увы, не способствовали ни хорошему настроению, и он сорвался, за что испытывал сейчас некоторую неловкость перед братом Эндрю.
Но и тот почувствовал, видно, что-то, так как спросил:
— Из-за чего-то расстроились, коронер? Что вас обеспокоило здесь, во дворе?
Ральф даже слегка вздрогнул от проницательности брата Эндрю и стал лихорадочно искать уважительную и внушающую доверие причину своего внезапного беспокойства. Он быстро нашел ее.
— Вон тот человек… Видите? Он тоже прибыл сегодня?
Палец коронера указывал на худого, как скелет, мужчину в одежде, которая едва держалась на том, что когда-то, вероятно, было телом взрослого. Лицо у него горело, как в лихорадке, бесцветные волосы обрамляли большую лысину.
— Не припомню, когда он появился, — сказал Эндрю. — Сегодня или вчера. Во всяком случае, совсем недавно. Могу уточнить, если нужно. А почему вы обратили внимание именно на него? Здесь таких предостаточно.
— Почему? — Этого Ральф и сам не знал: выбор его был случайным, но теперь, вглядываясь в человека, он подумал, что, быть может, дело не только в игре случая, а само Провидение решило вмешаться… — И добавил более уверенным тоном: — Он из тех, кого можно считать или абсолютно невиновным, или кругом виноватым.
Прежде чем брат Эндрю сподобился ответить на это более чем странное заявление, человек-скелет, стоявший до этого совершенно спокойно, внезапно дернулся всем телом и закричал. Находившиеся ближе к нему в страхе отскочили, а он не переставал вопить и содрогаться, словно исполняя какой-то дикий танец.
— Прочь! Изыди! — были слова, которые он повторял наиболее часто, причем во всю силу легких.
Старая женщина невдалеке от Ральфа несколько раз перекрестилась.
— Его обуяли злые силы! — крикнула она, оглядываясь по сторонам. — И никого из монахов рядом. Когда они нужны, их никогда не найдешь! Всегда у вас так!
Ее волнение и страх передались другим. Молодой парень, опиравшийся на костыль, закричал:
— Он видит дьявола! Борется с ним, вы поняли? Я знаю!
Он тоже начал выделывать странные телодвижения, кружась возле воющего мужчины. Ни монахов, ни кого-либо из работающих здесь мирян поблизости видно не было.
Брат Эндрю быстро подошел к обуянному дьяволом, ласково положил руку ему на плечо, что-то прошептал. И тот почти сразу успокоился, прикрыл лицо руками и, кажется, начал молиться. Переждав немного, брат Эндрю осторожно повел его к входу в лазарет.
Возбуждение вокруг спало, люди снова начали переговариваться друг с другом, бесцельно бродить по двору, нянчиться со своими болячками.
Ральф не сводил глаз с дверей в больничные палаты, ожидая возвращения брата Эндрю. Он хотел сказать ему, что за свою жизнь видел немало тех, кто не только умел изготовлять и всучивать доверчивым людям различные подделки, но и подделываться сам — под кого угодно: под доброго, внимательного, под больного, безумного… Нет, он не составил окончательного впечатления о мужчине, которого сейчас повел Эндрю, но полного доверия к нему не испытал. Все это — и дикие вопли, и жуткий танец, и пену на губах — можно изобразить, для этого не требуется даже большого актерского уменья… Правда, худоба… Да, худоба этого человека, вынужден был признать Ральф, была подлинной…
— Ты пропустил занятное зрелище, дружище, — сказал он своему помощнику Кутберту, когда тот вернулся наконец из конюшни, куда ставил своего коня.
Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, Ральф передал ему повод лошади, нагруженной трупом, потому что внезапно решил не дожидаться брата Эндрю — когда еще тот вернется? — а тотчас отправиться и самому разыскать кого-нибудь… лучше всего, сестру Анну… кто определит мертвеца в надлежащее место.
Сжав зубы, он отправился на поиски.
Томасу уже не верилось, что когда-нибудь он обсохнет. Приятели-монахи приветствовали его возвращение и сразу освободили место возле огня, поддразнивая, что пар валит от его мокрой одежды, точно от котелка с водой. После того как он переоделся во все сухое, шутки и отдельные восклицания сменились подробными расспросами о том, что делается сейчас в окружающем их всех мире. Какие там радости, беды? И главное, что там нового? Эти мужчины, в основном еще молодые, добровольно оставили свою мирскую жизнь, но отнюдь не утратили интереса к ней. Томас охотно удовлетворял любопытство монашеской братии, рассказывая о разных происшествиях и одновременно изгоняя из тела поселившийся там надолго холод, а из головы — неизвестно откуда взявшееся и уже некоторое время беспокоившее его ощущение, что нечто странное и непонятное происходит в непосредственной близости от него самого и имеет к нему самое прямое отношение.
Что-то подобное было, когда он впервые прибыл в Тиндал. Но тогда он просто ненавидел этот заброшенный на самый берег Северного моря монастырь, почти всегда окутанный туманом и запахом гниения. Так ему в то время казалось. Со временем он привык, даже полюбил эти места, а монастырь сделался для него настоящим домом. И сегодня он так торопился домой, что даже пошел более короткой дорогой — к мельничным воротам через густой и сырой лес, где промок до нитки, но зато на несколько минут раньше достиг стен монастыря.
