На Руси же было иначе. У нас в силу крайне жестких объективных причин главным хозяином земли остался великий князь. Он служил своему государству сам и обязывал служить ему (а следовательно, и себе как главе этого государства) всю знать, независимо от степени родовитости и богатств той или иной фамилии, независимо и от титула - княжеского ли, боярского, что особенно, чувствуется, раздражает г-на Радзинского. Однако все же как раз поэтому, а не по причине пресловутой рабской холопьей психологии (как настойчиво пытается убедить читателя автор), и ответил один из вельмож Василия III германскому послу (в тексте книги названному просто «путешественником*) барону Сигизмунду Герберштейну: «Мы служим Государю не по-вашему...»
Естественно, что служить так соглашались далеко не все и не сразу. Борьба московских государей с удельно-княжеской оппозицией шла на протяжении всего XV века и была отнюдь не более кровавой и мучительной, нежели аналогичная по смыслу борьба за создание централизованных национальных государств, развернувшаяся в это же самое время, например, во Франции и Англии, других странах. Леденящие душу ужасы и зверства этой эпохи европейской истории общеизвестны. А потому... а потому в высшей степени надуманно и неубедительно звучат высокопарные рассуждения Эдварда Радзинского о том, что «великая власть убивает», и следующее за этим театральное оплакивание им «бесчисленных потомков Рюрика», ставших «жалкими подданными, боярами на службе московских князей». Вряд ли господин публицист не ведает, что и при гораздо меньшей власти, чем та, какая имелась у великих князей на Руси, старую феодальную аристократию Европы на исходе Средневековья постигла, в сущности, такая же участь, что и древние княжеско-боярские кланы в России XIV-XVI веков, - их отпрыски либо погибли, пав жертвами прежде всего своего собственного удельного эгоизма, либо все-таки вступили на службу, смешавшись с более низкими слоями господствующего слоя.
Между тем, если раскрыть даже монографии неоднократно цитируемого Радзинским либерально настроенного историка А.А. Зимина, то из приводимого им фактического материала сразу становится ясно, что все действия, предпринимаемые великими князьями московскими против удельной вольницы зачастую своих же кровных родственников Рюриковичей, всегда были предельно обоснованными, имели характер отнюдь не деспотического произвола ничем не ограниченной власти, но строго выверенной политики, направленной на защиту интересов Русского государства. Так, взять хотя бы наиболее близкий к рассматриваемому нами времени пример - ликвидация государем Василием III (отцом Ивана Грозного) последнего полунезависимого удела на южном пограничье молодой Московской державы - Новгород-Северского княжества, во главе которого стоял тогда знаменитый князь Василий Щемячич.
Выше мы уже имели случай упомянуть, сколь тревожным было это пограничье для всей Руси в целом ввиду постоянной угрозы нашествий из Крыма. Оно требовало особенно надежной защиты, Но, как пишет АЛ. Зимин, «действенная оборона на юге была невозможна без ликвидации княжества Щемячича», ибо в столицу неоднократно приходили известия о том, что удельный князь «собирается изменить Москве, сносится с Сигизмундом (королем Польши) и литовской знатью». Особенную же «опасность представляло то, что новгород-северский князь находился в постоянных самостоятельных сношениях с крымским ханом. Во время набега Мухаммед-Гирея на русские земли («крымский смерч» 1521 г.), Щемячич ничего не сделал ни для того, чтобы предупредить Василия III о грозящей беде, ни для того, чтобы ее предотвратить. Это фактически решило его судьбу»[38]. В апреле 1523 г. он был приглашен в Москву, арестован и заточен. Кстати, историк не преминул добавить в связи с этим и такое любопытное свидетельство летописи: как раз «во время въезда Щемячича в город какой-то юродивый ходил по улицам с метлой и лопатой, объясняя свое странное поведение тем, что «теперь настает удобное время для метения, когда следует выбрасывать всякую нечисть». Метла позднее сделалась символом опричников, которые считали своей целью выметание измены из Русского государства»[39]. Комментарии тут, наверное, излишни...
Все эти обширные, но необходимые предварительные замечания, думается, уже дают читателю представление (напрочь отсутствующее в книге г-на Радзинского) о том, какими проблемами жила Русь накануне воцарения Ивана Грозного, в каких непростых условиях приходилось действовать его непосредственным предшественникам. Вглядимся же теперь внимательнее в лица и души хотя бы нескольких из тех реальных людей, кто стоял у его младенческой колыбели. Конкретные, как ведется, очень сложные их судьбы тоже могут многое поведать и объяснить...
Глава 3
ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА У ЦАРСКОЙ КОЛЫБЕЛИ
В 1525 г. Василий III развелся со своей первой женой по причине ее «неплодства». «Отец Ивана заточил жену в монастырь и женился на дочери литовского вельможи, переехавшего, точнее, перебежавшего от польского короля к московскому правителю» - так упрощенно, одним слегка язвительным штрихом передает Эдвард Радзинский этот весьма непростой для любого политического деятеля (как, впрочем, и для любого обыкновенного человека) факт развода и вторичной, довольно поздней женитьбы, соединивший в себе интересы очень многих незаурядных личностей и даже государств. Оставим это на совести автора, как и его ироничные усмешки над словами летописи о том, что Василий III подолгу с тоской смотрел на птичьи гнезда, полные птенцов. Детей у князя и его первой супруги Соломонии Сабуровой действительно не было. И это несчастье было несчастьем не только лично великокняжеской семьи, но и всей едва окрепшей страны в целом, которой отсутствие у государя наследника грозило новым падением в хаос феодального безвластия...
А ведь, опираясь на те же скупые летописные строки, и через века доносящие до нас человеческую боль, можно было бы сказать совсем иначе. Можно было бы предположить, что великий князь просто очень любил Соломонию. И просто ждал, надеялся, не разводясь с ней ни через год, ни через пять, ни через пятнадцать лет после того, как, собственно, и обнаружилось ее «неплодство». Разумеется, тяжкие мысли о преемнике не покидали его никогда. Как глава государства он обязан был готовить себе надежную смену. И таким преемником, считают многие историки, Василий долгое время видел выросшего в Москве брата казанского хана Мухаммед-Эмина - царевича Худайкула (или Кайдулу), принявшего в св. крещении имя Петра. Еще в 1506 г. с целью налаживания добрых отношений с воинственной Казанью за этого татарского царевича была выдана замуж 14-летняя сестра Василия - княжна Евдокия Ивановна. Возможность возведения царевича Петра на московский престол была столь реальной, что, уходя в 1509 г. в поход на мятежный Псков, бездетный Василий написал завещание, согласно которому в случае его гибели престол должен был наследовать именно татарский царевич. И это решало не только проблему преемника. Исследователь отмечает, что подобный шаг русского государя представлял «существенный интерес для борьбы за решение казанской проблемы. Назначение царевича Петра наследником... создавало возможность мирного (выделено нами. - Авт. воссоединения России и Казани в единое государство»[40], а следовательно, и избавление от многолетних кровопролитий на восточных границах... Но в 1523 г. царевич Петр неожиданно скончался. Его похоронили в старинной великокняжеской (значит, действительно как наследника престола!) усыпальнице - Архангельском соборе Кремля. Вопрос о наследнике вновь оказался открытым, и медлить было уже нельзя: Василию перевалило далеко за сорок - по тем временам старик.
Взгляни автор книги на эту грустную историю именно с такой, чисто человеческой точки зрения, и ему не пришлось бы умалчивать (во многом психологически обедняя свое повествование) об остальных, очень примечательных обстоятельствах развода великого князя, характеризующих, как далеко непросто далось ему окончательное решение. Например, о том, что еще в августе 1525 года они с Соломонией ездили «в объезд» - небольшое путешествие по Подмосковью, с посещением Волоколамска и Можайска. Следовательно, почти до самого последнего момента супруги были вместе. Вместе после двадцати восьми лет...
...Тогда стояли, видимо, последние погожие дни и солнце, вечерними зорями, словно прощаясь, подолгу ласкало землю длинными косыми лучами. Прозрачная даль полей, слегка тронутая багрянцем опушка ближнего леса, звенящая синева небес... что могли говорить друг другу Василий и Соломония посреди этого печального великолепия наступающей осени? Да и кто из них говорил - говорил тихо, утешающе, как мать, а кто лишь сидел понурясь и сгорбившись, пряча редкие мужские слезы в седеющей бороде, - этого мы не знаем. Тайна сия навеки осталась только их тайной. Она не могла попасть и не попала на страницы официальной летописи, совершенно естественно приписавшей всю инициативу великому князю, мужчине... Но хорошо ведь известно, что помимо государственной хроники на Руси составлялось и велось еще большое число других, как бы параллельных летописей, которые порой высвечивают то или иное событие с вовсе не ожиданной стороны. Только привлечение и сопоставление их общих данных позволяет наиболее полно восстанавливать картины минувшего. В вопросе о разводе великого князя Василия Ивановича такое дополнительное свидетельство (не учтенное Э. Радзинским) тоже есть. Например, «в кругах митрополита Даниила писали, что сама Соломония, «видя неплодство из чрева своего», просила разрешить ей принять постриг. Василий долго сопротивлялся этому, но после того, как Соломония обратилась к митрополиту, вынужден был согласиться на ее просьбу»[41]. Именно соединив эти два разных сообщения - о последней совместной поездке супругов и о собственном желании великой княгини уйти в монастырь, которое она, вероятно, высказала как своему личному духовнику, так и самому митрополиту, со всей очевидностью рисуют перед нами не деспотичного князя-варвара и его безропотную жертву-жену, которую он при первой же необходимости спровадил подальше от себя, чтоб не мешала... Нет, предельно строгие, тысячи раз выверенные монахами-летописцами строчки открывают нам живых людей, любящих, преданных, сознающих свой долг перед богом и перед друг другом...
