Аббат удивился тогда, но промолчал.
Тибальдо ди Гримальди, безупречно попадая в мелодический ритм Руайана, негромко бормотал:
De la déstruction tout m'offre des images.
Mon oeil épouvanté ne voit que des ravages;
Ici, de vieux tombeaux que la mousse a couverts;
Là, des murs abattus, des colonnes brisées,
Des villes ambrasées;
Partout les pas du Temps empreints sur l'univers.
И прикрыв глаза, начал гусиным пером дирижировать исполняемой Лоло новой увертюрой.
Люсиль де Валье вообще не любила музыку, тем более, в исполнении таких уродов, как Шарло де Руайан. Она придвинулась ближе к камину, протянув к нему руки, словно желая согреться, и вскоре ей удалось оказаться возле аббата де Сен-Северена, рядом с которым пустовало кресло. Старуха де Верней, заметив её ухищрения, усмехнулась, смутив аббата, а виконт проводил Люсиль взглядом, исполненным какой-то брезгливой скуки. Аббат с бесстрастным лицом гладил пальцами переплёт Библии: навязчивость Люсиль, особенно усилившаяся в последние две недели, тяготила. Что ей нужно, силы небесные?
Излишне длинные ресницы отца Жоэля были опущены, их тень ложилась на четко очерченные скулы. Девица в упоении разглядывала красавца аббата и боялась вздохнуть, представляя его в своей постели. Иезуит, не слыша ожидаемых заигрываний, поднял глаза на мадемуазель, без труда постиг её мысли, покраснел, и тем внимательнее стал прислушиваться к игре музыканта.
Старуха молча смотрела на них.
— Я обожаю лютню, — тихо и томно заметила, чуть наклоняясь к аббату, мадемуазель Люсиль, — а вы, мсье де Сен-Северен?
Аббат вздохнул. Девица так же любила музыку, как он — навоз и топкую грязь на улицах, но во лжи мадемуазель уличать было бессмысленно. Признайся он, что ему нравится музыка — надоедливая особа сразу утомит расхожими фразами о музыкальной гармонии, а если сказать, что он не любит лютню — может выйти и того хуже — Люсиль де Валье может предложить ему пораньше уйти, чтобы не слушать эти заунывные мелодии и прогуляться в Люксембургском саду… Аббат не любил выбирать из двух зол, предпочитая искать варианты пусть более сложные, зато беспроигрышные в перспективе. Он ответил, что не является меломаном, но прекрасное исполнение его сиятельства доставляет ему большое удовольствие и позволяет скоротать время до прихода мсье де Машо, с которым ему необходимо встретиться. Так, проскользнув гибким угрём между угрожавшими ему опасностями, де Сен-Северен приободрился, правда, ни на минуту не теряя бдительности.
Старуха усмехнулась.
Глава 5. «Кошмарные новости…»
Тут, однако, музыкальный пассаж его сиятельства был неожиданно и грубо прерван. Внизу послышались крики, стоявший у клавесина де Руайан, опустив инструмент, первым увидел, как появившийся на лестничном пролёте полный мужчина натолкнулся на лакея с подносом, который тот от неожиданности выронил. Опрокинутый поднос загремел вниз по ступеням парадной лестницы, бокалы с хрустальным звоном разлетелись вдребезги и несколько секунд спустя в гостиную спиной вперед влетел ливрейный лакей, пытавшийся удержать забежавшего сумасшедшего, истерично машущего руками и задыхающегося.
Тут маркиза узнала своего племянника Жана де Луиня, и сделала лакею знак оставить гостя в покое.
Жан несколько минут пытался отдышаться, бокал вина, протянутый аббатом, помог ему несколько прийти в себя. Выпив его залпом, он тяжело опустился в кресло и запрокинул голову. Жан де Луинь, полный блондин с приятным округлым лицом и широко расставленными живыми глазами, которого близкие друзья фамильярно называли La brioche, Булочка, был известен как человек, которого трудно было вывести из себя и даже просто обеспокоить, и все, поняв, что случилось нечто необычное, умолкли, столпившись около него, ожидая интересных новостей.
Де Луинь ещё несколько минут хватал ртом воздух и, наконец, смог проговорить:
— Я только что от герцога де Жувеналя. Кошмарные новости. Несколько часов назад… на кладбище Невинных… обнаружен ужасный труп… просто обглоданный скелет!! Дом герцога рядом… Он только взглянул… и…и…и… сразу узнал её. — Он открыл рот и громко хлебнул воздуха, — это… это Розалин де Монфор-Ламори.
В углу послышался тихий вскрик, и Аврора де Шерубен упала в обморок. Стефани де Кантильен имела более крепкие нервы и только сильно побледнела. Люсиль де Валье опустила глаза, и губы её исказила недобрая усмешка. Помертвел и замер с закрытыми глазами у стены Робер де Шерубен. Жюстина д'Иньяс растерялась, а маркиза де Граммон задумчиво посмотрела на племянника. Камиль де Сериз поднял брови, Жоэль де Сен-Северен торопливо бросился помогать тетке Матильде и Стефани поднимать Аврору. Барон Бриан де Шомон, выслушав новость, осторожно вынул из крохотного чехла зубочистку, граф де Руайан задумчиво разглядывал свою лютню. Виконт Реми де Шатегонтье был бледен, но трудно был понять, насколько эта бледность была бледней обычной меловой прозрачности его милости. Мсье Фабрис де Ренар растерянно поводил глазами из стороны в сторону, Анатоль дю Мэн не знал, что и подумать по столь экстраординарному поводу и потому внимательно слушал Эдмона де Шатонэ, который тут же разразился тихим монологом об обуревавших его все это время тёмных предчувствиях, хотя до того за весь вечер им об этом не было сказано ни слова.
— О, смутные предчувствия, обуревавшие меня! О, мои сны! — тихо бормотал де Шатонэ, театрально приложив кончики пальцев к вискам, — я постоянно жил в последние дни предчувствием беды! Мои ощущения редко оказываются пустыми! Сколь часто, когда мне надо свернуть на какую-то улицу, я интуитивно чувствовал, что этого лучше не делать, ощущал опасность, и чтобы попасть на эту улицу, преодолевал внутреннее сопротивление. О, предчувствия тонки, поэтому сильнее всего они проявляются у людей, которые чутко реагируют на вибрации неба, людей тонкой душевности, восприимчивых, утонченных, обладающих творческим складом ума и характера, всех тех, кто воспринимает мир не через призму трезвого рассудка, но через вспышки прозрений…
Тибальдо ди Гримальди, отрешенно выслушав болтовню Шатонэ, спокойно воззрился на аббата, пытавшегося привести в чувство девицу де Шерубен, но никак не прокомментировал услышанное.
Герцог Габриэль де Конти оказался в итоге единственным, кто выразился определённо:
— Это просто ужасно, дорогой Жано, вам надо подкрепиться. На вас же лица нет. Когда же наконец подадут трюфели, Присиль?
Впрочем, минуту спустя отозвалась на услышанное и старая графиня.
— А мне-то, старой дурехе, показалось, что грозой пахнет, — раздражённо пробормотала она, зябко кутаясь в тёплую шаль. — А тут, гляди-ка, серой смердит…
Да, новость была ужасна, а если добавить, что спустя четверть часа в гостиной появился Одилон де Витри, жилистый старичок с приятными манерами, старый приятель маркизы де Граммон с новыми подробностями, то станет понятным, что весь вечер ни о чём другом уже и не говорили. Полиция смогла лишь выяснить, что несчастная девица, появившаяся в обществе только в этом сезоне, имела характер непреклонный и несколько заносчивый, отвергла нескольких женихов, и метила, как говорили, весьма высоко. Мать мадемуазель Розалин, убитая горем, не могла сказать, как и каким образом пропала её дочь.
Судя по всему, три дня назад, вернувшись с бала довольно поздно, она переоделась, ибо её шелковое платье осталось в спальне, и горничная видела молодую госпожу и помогала еёй раздеваться, потом вышла из дома сама — ибо никаких следов взлома на двери не было. На следующий день около полудня мать и горничная заметили отсутствие Розалин, но решили, что она у кого-то из подруг. И вдруг… Но почему и куда она ушла? Как могла оказаться на кладбище? Кто заманил её туда? Тело девицы, видимо, ещё при жизни, подверглось невероятному поруганию, но это было ничто в сравнении с тем, что сделано было с злополучной жертвой после смерти. Ведь на скелете остались следы зубов!!
— Если труп бедняжки был брошен на кладбище, и пролежал там достаточно долго, понятно, что по запаху он был найден всеми кладбищенскими голодными псами. Чему же тут удивляться, Одилон? — Тибальдо ди Гримальди рассуждал о случившемся так же, как если бы говорил о свиной вырезке.
Мсье де Витри замахал на него трясущейся рукой.
— Да не собачьи зубы, Тибальдо! Кого бы это удивило? Человеческие.
В гостиной снова повисло глухое молчание, потом раздался звук сдвигаемого и падающего кресла и тихий стук. Это упал в обморок Робер де Шерубен. Маркиза заволновалась. Она весьма гордилась изяществом свой гостиной, заполненной новыми грациозными креслами, подлокотники которых изысканно расходились, маня объятьями, с дорогой парчовой обивкой, утонченно затканной цветочным узором, новомодными комодами, как бы разбухшими и просевшими на изящно изогнутых ножках, кокетливыми легкими столиками, повторявшими в своих хрупких линиях изящные завитушки комодов. Маркиза не любила, когда с её новой мебелью обращались небрежно.
