— От гриппа, — ответил я.
— Но он тогда служил в армии?
— Да, сэр. — «В трудовом батальоне, который должен был вернуться домой позже всех. Тогда-то он и подцепил грипп в самый разгар эпидемии».
— Да, да, — сказал Гувер, не отрывая глаз от папки. — Ваша мать умерла в том же году. — Только теперь он поднял лицо и чуть заметно вскинул брови.
— Воспаление легких, — объяснил я, а про себя сказал:
«Разбитое сердце».
Гувер шелестел страницами.
— Но вас и остальных детей не отдали в сиротский приют.
— Нет, сэр. Мою сестру взяла к себе семья тетки. — «В Мексике», — подумал я, молясь, чтобы в досье не оказалось сведений на этот счет. — Мы с братьями уехали во Флориду, к брату отца. У него был только один сын, который помогал ему ловить рыбу. Я и мои братья рыбачили с ним несколько лет, пока учились в школе, а потом, уже учась в колледже, я приезжал к нему каждое лето.
— Стало быть, вам знакомы острова Карибского бассейна, — сказал Гувер.
— Не то чтобы очень, сэр. Мы ловили рыбу в Заливе. Одно лето я служил на чартерном судне, которое ходило до Майами и далее до Бимини. Но на других островах я не бывал.
— Но вы знаете морское дело. — Выпуклые глаза Гувера непроницаемо уставились на меня. Я терялся в догадках, к чему он клонит.
— Да, сэр. В достаточной мере, чтобы плавать матросом.
Директор вновь посмотрел в бумаги.
— Расскажите мне об инциденте в Веракрусе, специальный агент Лукас, — велел он.
Я понял, что Гувер изучает мой рапорт, напечатанный на десяти страницах через один интервал, вложенный в личное дело.
— Известны ли вам подробности операции вплоть до того момента, когда Шиллер завербовал информатора в мексиканской полиции? — спросил я.
Гувер кивнул. На секунду солнце выглянуло из-за облаков, и его лучи хлынули в окно, создавая эффект, который так любил директор. Больше я не мог видеть глаза Гувера, только силуэт его мясистых плеч на фоне неясных очертаний спинки кресла... и блеск солнца на увлажненных маслом волосах.
— Я должен был встретиться с ними в одиннадцать вечера в доме на улице Симона Боливара и обменять сведения на деньги, — заговорил я. — Мы проделывали это десятки раз.
Я всегда приходил по меньшей мере за тридцать минут до встречи, чтобы осмотреть место. Но в данном случае они явились за полтора часа до назначенного срока, затаились в темноте и ждали, когда я возникну в проеме входной двери. Я заметил их присутствие в самый последний момент.
— Что насторожило вас, специальный агент Лукас? — произнес туманный силуэт голосом Гувера.
— Собака, сэр. Там была рыжая псина, и она лаяла всякий раз, когда я приходил. Как правило, собаки в Мексике добры к чужакам, но эта сука принадлежала крестьянину, который присматривал за домом по поручению Шиллера. Она сидела на цепи в заднем дворике. За двое суток до случившегося крестьянина взяли наши люди, и собака изголодалась.
— Значит, вы услышали ее лай?
— Нет, сэр. В том-то и дело, что не услышал. Думаю, она подняла шум, когда появился Шиллер, и тот велел своему напарнику перерезать ей горло.
Гувер усмехнулся.
— Точь-в-точь как было у Шерлока Холмса. Собака в ночи.
— Прошу прощения, сэр?..
— Вы не читали про Шерлока Холмса, специальный агент Лукас?
— Я не читаю выдуманных книг.
— Выдуманных? Вы имеете в виду романы и повести?
— Да, сэр.
— Хорошо, продолжайте. Что случилось дальше?
Я провел ладонью по полям шляпы, лежавшей у меня на коленях.
— В общем-то, ничего. Вернее, случилось многое, но очень быстро. Я уже стоял в дверях, когда сообразил, что собака не лаяла. Я решил войти. Шиллер и его компаньон не ждали меня так рано и не успели занять выгодную позицию для стрельбы. Я вошел быстро. Они стреляли в меня, но промахнулись в темноте. Я открыл ответный огонь.
Гувер сложил ладони, словно в молитве.
— Баллистическая экспертиза показала, что они вдвоем расстреляли более сорока патронов. Девятимиллиметровых.
Кажется, у них были «люгеры»?
— "Люгер" был у Лопеса, наемника, — ответил я. — Шиллер стрелял из «шмайссера».
— Из пистолета-пулемета, — сказал Гувер. — Должно быть, в маленьком доме выстрелы прозвучали очень громко.
Я кивнул.
— А вы стреляли из девятимиллиметрового «магнума» и выпустили всего четыре пули.
— Да, сэр.
— Два попадания в голову и одно — в верхнюю часть туловища. Лежа ничком. В темноте. В шуме и суматохе.
— Их выдало пламя из стволов, сэр. Я не старался непременно попасть в голову, просто целился во вспышки. Как правило, в темноте люди стреляют чуть выше, чем требуется.
Думаю, Шиллера сбил с толку грохот. Лопес был профессионалом, а Шиллер — простофилей и любителем.
— Теперь этот простофиля мертв.
— Да, сэр.
— Вы по-прежнему носите с собой девятимиллиметровый «магнум», специальный агент Лукас?
— Нет, сэр. Теперь у меня табельный полицейский пистолет.
Гувер перелистнул обратно несколько страниц.
— Кривицкий, — негромко произнес он, словно обращаясь к самому себе.
Я промолчал. Если меня ждали неприятности, то, вероятно, дело именно в том человеке, которого только что назвал Гувер. Он продолжал листать толстую папку.
Генерал Вальтер Григорьевич Кривицкий возглавлял НКВД. советскую разведывательную службу в Западной Европе, вплоть до конца 1937 года, когда он вынырнул из тени в Гааге и попросил убежища на Западе, сообщив репортерам, что «порвал со Сталиным». Ни один человек не мог бы порвать со Сталиным и остаться в живых. Кривицкий пошел по стопам Льва Троцкого, гибель которого в Мехико-сити стала самым ярким подтверждением этому неумолимому правилу.
Абвер, германская военная разведка, заинтересовалась сведениями, которыми располагал Кривицкий. Один из лучших абверовских агентов, Трауготт Андреас Рихард Протце, некогда служивший в «Marine Nachrichtendienst», военно-морской разведке Германии, поручил своим людям завербовать Кривицкого, который полагал, что, находясь у всех на виду в Париже, он может ничего не опасаться. Однако его надежды были напрасны. Теперь, когда за ним охотились убийцы из ГПУ, а вокруг кишели абверовские агенты — один из них вошел в контакт с Кривицким, представившись евреем-беженцем, которого разыскивают как нацисты, так и коммунисты, — жизнь бывшего агента НКВД значительно обесценилась.
Кривицкий переметнулся из Парижа в Штаты, и теперь, кроме ГПУ и Абвера, за этим низкорослым худощавым человеком с косматыми бровями стало гоняться еще и ФБР. И вновь Кривицкий решил, что его лучшей защитой будет жизнь на глазах у широкой общественности. Он написал книгу «Я был сталинским агентом», печатал статьи в «Сэтердей Ивнинг Пост» и даже выступал свидетелем перед Комитетом Диаса по антиамериканской деятельности. При каждом появлении на публике Кривицкий заявлял всем, кто его слушал, что за ним охотятся агенты ГПУ.
Разумеется, за ним следили, и эту охоту возглавлял киллер по кличке Ганс Красный Иуда, который только что приехал из Европы, убив там Игнатия Рейсса, еще одного перебежчика из советских секретных служб и близкого друга Кривицкого.
К тому времени, когда в 1939 году в Европе разразилась война, Кривицкий не мог выйти к газетному киоску на углу за экземпляром «Взгляда», чтобы при этом ему через плечо не заглядывали с полдюжины агентов, американских и зарубежных.
Я должен был выслеживать не Кривицкого — мне пришлось бы стоять в хвосте длинной очереди, — а Ганса Красного Иуду, который разыскивал Кривицкого. Его настоящее имя было доктор Ганс Веземанн; прежде он был марксистом и отличался по-европейски галантными светскими манерами.
Теперь он занимался похищениями и убийствами эмигрантов. Веземанн прибыл в Штаты по паспорту журналиста, и хотя ФБР узнало о его появлении в момент въезда в страну, о нем забыли до тех пор, пока не стало очевидно, что ему нужен бывший советский генерал.
Итак, в сентябре 1939 года меня вызвали в США и подключили к совместной операции ФБР и Британской координационной разведывательной группы (БКРГ), целью которой было обратить ситуацию с Кривицким и Красным Иудой к нашей пользе. Должно быть, Веземанн почувствовал, что его охота за Кривицким стала объектом внимания множества людей, поскольку он обратился к своему шефу Протце за разрешением покинуть Штаты и залечь на дно. Мы узнали об этом лишь впоследствии — британцам удалось разгадать немецкие шифры, и они время от времени скармливали нам крупицы сведений. Протце обсудил возникшее положение с главой Абвера адмиралом Канарисом, и в конце сентября 1939 года Веземанн отправился в Токио на японском судне. Там мы не могли следить за ним, но британской военно-морской разведке и БКРГ это удалось, и они немедленно сообщили нам, что сразу по прибытии в Японию Веземанн получил телеграмму от Протце с приказом возвращаться в Америку.
В этот момент я вступил в игру. Меня вызвали в Вашингтон предыдущей осенью, поскольку мы надеялись, что Веземанн укроется в Мексике, служившей центром большинства операций Абвера в западном полушарии. Однако немецкий агент провел октябрь и ноябрь в Никарагуа, дожидаясь возможности вновь попасть в Штаты. Силы Абвера в этой стране были весьма скромны, и к этому времени Веземанн опасался за свою жизнь не меньше Кривицкого. Как-то вечером на него напали три головореза, и от серьезных травм его спасло только вмешательство разжалованного моряка торгового флота США, заброшенного на чужбину. Он влез в драку и сумел разогнать убийц, отделавшись сломанным носом и ножевым ранением между ребер. Этих трех громил наняли БКРГ и ОРС — столь велика была их уверенность в моем рукопашном искусстве. Три недоумка едва не угробили меня.
