Ознакомительная версия.
Оркестранты осветили пюпитры.
Ведущий бархатно пророкотал:
— Никколо Паганини. Концерт номер один для скрипки с оркестром ре мажор, сочинение шесть. Аллегро маэстозо...
Ефрем Цимбалист днями уезжал в Америку. Он знал, что в последний раз играет перед соотечественниками, и скрипка в его руках словно ожила, пела волшебным голосом.
Затем Цимбалист играл композиции Петра Ильича — концерт для скрипки и “Размышление”. Зал неистово рукоплескал.
Ведущий объявил перерыв.
И тут же, словно ждал за дверью, в ложу стремительно вошел юнец с длинной шеей и погонами поручика. Вытянувшись перед Соколовым, он решительно и довольно громко, так что многие в зале повернули головы, произнес:
— Господин Соколов, их превосходительство Сергей Константинович приказал вам срочно к нему явиться в ложу!
Соколов, развалившись в кресле и поигрывая носками изящных штиблет, лениво и по своей привычке говорить исключительно громко, произнес:
— А ты скажи Сергею Константиновичу, что я слушаю концерт. Если завтра понадоблюсь, пусть сообщит мне. Кру-гом!
Глупый адъютант разволновался так, что его кадык, как загнанная в угол мышь, заметался туда-сюда. Он враз осипшим голосом продолжал настаивать:
— А все-таки, граф, вам лучше явиться к их превосходительству сейчас же! Вы ведете себя вызывающе, придя в публичное место с государственным преступником.
Соколов сочувственно покачал головой:
— Ну?!
Адъютант еще больше вытянул шею, вскинул, подбородок:
— И вы осмелились демонстративно сесть в директорскую ложу!
Все, кто не успел выйти из зала, с улыбками и с нескрываемым любопытством следили “за этим ужасным графом”. Даже Гершельман поднялся с кресла и, упершись руками в обитый бархатом барьер, уставился рачьими глазами на происходящее.
Соколов тем временем с любопытством разглядывал адъютанта, решившегося на столь необдуманный шаг.
Ласковым голосом произнес:
— Как же ты, маменькин сынок, смеешь мне дерзить? Вваливаешься в ложу, шумишь на весь зал. Стыдно, право. Извинился бы, что ль.
Поручик, ощущая себя важной персоной, возмутился и аж притопнул ножкой:
— Как, вы мне, адъютанту их превосходительства, посмели сказать “ты?!” Да как вы, милостивый государь, такое себе позволяете? — взвизгнул адъютант. — Да я прикажу вас арестовать! Да я... требую сатисфакции.
Соколов печально вздохнул.
— Да и я не против постреляться с кем-нибудь равным мне! А ты, мальчик, какая мне ровня? И угрожаешь к тому ж. Нет, тебя надо малость поучить. Потом сам же “спасибо” скажешь.
Сыщик медленно поднялся с кресла. Зал замер. И вдруг Соколов медвежьей хваткой сграбастал адъютанта и с такой силой швырнул его в дверь, что она с треском распахнулась. Адъютант, как боксер после тяжелого нокаута, остался лежать на полу.
Зал ахнул. Гершельман гневно сжал кулаки. Бледный капельдинер поспешил прикрыть дверь в ложу.
Соколов отряхнул ладони:
— Какая молодежь бесцеремонная пошла! — и опустился в кресло. — А шампанского нам сегодня принесут?
Пятнадцатиминутный антракт закончился, но в зале еще весело обсуждали скандал. Ложа генерал-губернатора опустела.
Далее случилось еще одно неординарное происшествие — такой уж, видно, выпал вечер. Едва притушили свет в зале, как раздались дружные крики:
— Просим Казарина! Пусть Казарин сыграет! Казарин! Ка-зарин!
Василий Ильич Сафонов повернулся лицом к публике и сказал:
— Да, я тоже слыхал, что в ложе находится этот замечательный скрипач. Мы не простили бы себе, если бы упустили такой счастливый случай. Вениамин Александрович, пожалуйста, подымитесь на сцену!
Казарин, приятно пораженный общим вниманием, вопросительно глянул на Соколова. Тот одобрительно улыбнулся:
— С Богом!
* * *
Через минуту Казарин стоял на сцене, низко раскланиваясь с рукоплескавшими зрителями, помнившими его триумфальное выступление на этой сцене в мае. Из-за кулис появился Цимбалист. Он в руках держал скрипку. Друзья сердечно обнялись. Казарин принял скрипку и обратился к залу:
— Спасибо, дамы и господа, за память! Так получилось, что уже две недели я не брал в руки инструмент, руки мои загрубели. Мне доставляет большую радость вновь играть вам, но я прошу вашего снисхождения. Я Он что-то спросил у Сафонова, тот согласно кивнул. И вновь Казарин обратился к залу: — Людвиг ван Бетховен, романс номер один соль мажор.
Заключенный, на краткое мгновение вырвавшийся из тюремных стен, играл столь вдохновенно, что каждый сидевший в зале понял — творческая сила всегда идет лишь от Бога. Затаив дыхание, зал внимал страстной игре.
Даже видавшие виды меломаны не могли припомнить такого успеха, с которым скрипач исполнил “Цыганские напевы” Сарасате. Публика поднялась с мест, сгрудилась возле сцены, бесконечно аплодировала, раздавались крики «бис!”, к ногам Казарина летели цветы. У многих на глазах блестели слезы восторга.
Пока зал ликовал, в ложу к Соколову вошел Жеребцов. На его бесхитростной физиономии была написана озабоченность. Наклонившись к уху сыщика, Жеребцов взволнованно выпалил:
— Аполлинарий Николаевич, у входа жандармы... вас ждут, хотят арестовать. Я вышел покурить, а среди этих... мой знакомец, вместе когда-то служили. Вот, сказал мне. Что будем делать?
— Много их? — В голосе Соколова зазвучал азарт.
— Десятка полтора, пустяки, отобьемся.
Соколов перебил:
— Это не беда, отобьемся и прорвемся, да куда девать нашего виртуоза? Надо и о нем подумать. Если мы заварим бучу, то его никак не спасем.
Жеребцов, мечтавший о драчке с жандармами, несколько разочарованно произнес:
— Тогда сейчас же забрать нашего каторжника и — аля-улю! — через черный ход на Средний Кисловский. Оттуда — на Новую Басманную.
Соколов удивился:
— Что там?
—Моя невеста, генеральская дочь живет — Танюша. Я говорил с ней, она будет рада приютить вас на несколько дней. Там искать не догадаются. А потом я достану всем фальшивые паспорта, и мы, — Жеребцов вздохнул, — уедем жить за границу.
— Нет, братец, захолустная Швейцария или шумный Париж — узко там моей натуре, как в клетке задохнусь! Вот, Вениамин кончил играть — пойду встречу его за кулисами, если уже с наручниками моего маэстро там не поджидают.
Соколов поднялся с места, шепнул Жеребцову:
— Мне есть где спрятаться, не беспокойся! Кошко на концерте? Прекрасно! Найди его, скажи, пусть незаметно сегодня в “Париж” придет. Коридорный поможет ему меня отыскать! Не волнуйся, отобьемся и прорвемся, — повторил Соколов понравившуюся ему поговорку.
Пока жандармы простодушно поджидали Соколова со спутником у выхода из консерватории, те пробрались к дальним дверям. Ошеломленный нежданным успехом Казарин мыслями пребывал еще на сцене, крепко прижимая к груди охапку цветов.
Они наконец оказались у массивных дверей, ведших в Средний Кисловский переулок. Соколов толкнул дверь, она была закрыта на внутренний замок. Сыщик раздраженно сказал:
— Да бросьте эту зелень, не до этого сейчас! Вот, как в мышеловке оказались.
Он подергал дверь, покрутил в замочной скважине гвоздем, который поднял с пола, — все тщетно. Вдруг Соколов поднял вверх палец.
— Тсс!
Где-то в коридоре, которым они прошли, в отдалении слышались сдержанные голоса — то погоня шла по следу. Голоса приближались.
Соколов выдернул из кобуры револьвер, вставил его в замочное отверстие. Грохнул выстрел, полетела пыль, Казарин испуганно сжался. Сыщик с размаху высадил дверь, и они оказались в едва освещенном переулке. Здесь, рядом с шумными улицами царила провинциальная тишина. С Верхнего Кисловского свернула запряженная парой коляска. В ней сидел загулявший человечек, весело горланивший недавно вошедшую в моду песенку:
Наверх вы, товарищи, все по местам, —
Последний парад наступает!
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает.
Соколов выскочил на дорогу и страшным голосом гаркнул:
— Стоять! Полиция!
Испугавшийся горлопан тут же замолк, а возчик еще сильней хлестанул лошадей. Соколов с опасностью для здоровья уцепился на ходу за коляску, чуть не перевернув ее, треснул кулаком по голове возчика:
— Стоять, сукин сын! — и сам натянул вожжи.
Кони захрапели, встали на дыбы, но Соколов сдержал их. Он вытряхнул пьянчужку из коляски, подхватил Казарина и крикнул:
— Но, шалые, пошли! Гони, говорю!
Жандармы, выскочив вслед за беглецами, увидали лишь удаляющуюся на бешеной скорости коляску.
* * *
...Через три минуты скачки они выехали в Охотный ряд. Соколов вынул из кармана какую-то ассигнацию, швырнул возчику:
Ознакомительная версия.
