Георгу в том числе.
Стражники, скорее всего, знали о происходящем в купальне, хотя публичные дома в Мюнхене уже не первый год были под запретом. Но, покуда все содержалось в секрете, власти, очевидно, закрывали на это глаза. Не исключено, что некоторые из стражников и сами туда захаживали.
Георг робко постучал в дверь, и почти сразу открылось маленькое зарешеченное окошко.
– Опоздали, – послышался ворчливый голос. – Купальня уже закрыта, приходите завтра.
– Я… я пришел побриться, – неуверенно ответил Георг.
– И как вы хотите побриться? – несколько настороженно спросили за дверью.
– Я… хочу сбрить эту рыжую бороду. – Георг наконец вспомнил наставления старика в трактире.
– Рыжую бороду, значит… Что ж, давай посмотрим.
Дверь отворилась, и перед Георгом вырос широкоплечий, коренастый мужчина в кожаном фартуке. По лицу его ручьями стекал пот. На Георга пахнуло теплым, пропитанным ароматом смолы воздухом, где-то в глубине дома взвизгнула женщина.
– Я цирюльник, – пробурчал мужчина и смерил Георга цепким взглядом. – Ну а ты кто такой? Я тебя раньше не видел.
Георг сглотнул.
– Я от Ионы.
Выражение цирюльника тут же переменилось. Он ухмыльнулся.
– А, старый добрый Иона! Так он что, еще жив или из могилы с тобой разговаривал?
– Он в добром здравии и шлет вам привет, – с ходу соврал Георг.
– Ладно, заходи.
Цирюльник втащил его внутрь, и Георг оказался в тесном коридоре с кухонной нишей. Банная комната по правую руку пустовала. Слева была еще одна комната, тоже пустая. Но откуда тогда доносились женские голоса? В конце коридора стоял массивный шкаф высотой в человеческий рост. Цирюльник открыл дверцу, и изнутри повалил пар. Георг на секунду опешил.
За шкафом продолжался коридор.
Вслед за цирюльником Георг шагнул в полумрак, едва освещенный парой факелов. Ему стало жарко в плотном зимнем плаще. Воздух был теплый и тяжелый, как летом перед грозой. За дверьми справа и слева слышались крики и тихие стоны. Цирюльника они нисколько не смущали.
Они повернули налево, преодолели несколько ступеней и оказались в вытянутой комнате с низким потолком, наполненной паром и дымом. В конце ее находилась большая изразцовая печь, которая и создавала весь этот зной. На скамьях вдоль стен сидели несколько мужчин и женщин. Все были обнажены, если не считать пары наброшенных полотенец. Еще две парочки развлекались в огромной бадье, установленной посередине. Когда Георг с цирюльником вошли в комнату, взоры всех женщин обратились к молодому подмастерью.
– Ну, кого это ты привел к нам? – проворковала толстая женщина, чьи груди выпирали из-под полотенца, как дрожжевое тесто. Она похлопала по скамье рядом с собой и подмигнула Георгу. – Давай, подсаживайся к доброй Труде, здорово проведем время.
Георг почувствовал, как внутри у него все сжалось. Он огляделся в поисках Конрада Неера, но нигде его не обнаружил.
– Этот не к тебе, Труде, – сказал цирюльник. – Он от Ионы. Хочет сбрить рыжую бороду.
– Рыжую бороду? Какая жалость! – надулась толстуха. – Такое добро пропадает!
Под смех и хихиканье остальных гостей Георг с цирюльником пересекли комнату. Они поднялись по узкой, скользкой от сырости лестнице и вошли в новую комнату. Пар был до того густой, что Георг поначалу не мог ничего различить. Постепенно из тумана стали вырисовываться купели и скамьи, на которых сидели, тесно прижавшись, несколько силуэтов.
В одной из купелей сидел Конрад Неер.
Георг сразу узнал его, даже без одежды. Палач закрыл глаза, седые волосы падали ему на лицо. Перед ним из воды поднимались пузыри. Под водой можно было различить еще один силуэт. Вот он медленно вынырнул на поверхность.
В этот момент Георг понял, что Барбаре ни в коем случае нельзя выходить за Конрада Неера.
12
Богенхаузен,
вечер 7 февраля 1672 года от Рождества Христова
Люди по-прежнему толпились возле могилы, переговаривались, ругались и громко молились. А Симон с Куизлем с нетерпением дожидались носилок, чтобы отнести Еву в Мюнхен.
Чтобы убедить священника, потребовалось немало времени. Симон объяснил, что они не причинят девушке вреда и он, будучи лекарем, сумеет о ней позаботиться. При этом он благоразумно умолчал о том, кем был его хмурый спутник. Тем не менее священник им так и не поверил. В конце концов ему захотелось одного: чтобы эти странные незнакомцы поскорее убрались – и в его деревне вновь воцарилось спокойствие.
То обстоятельство, что в Богенхаузене вместо Магдалены обнаружилась Ева, успокаивало и в то же время внушало тревогу. Симон по-прежнему не знал, где его жена. Но теперь хотя бы оставалась надежда, что она еще жива. Женщиной на повозке, о которой говорила Агнес, вполне могла быть Ева, а не Магдалена. Агнес ошиблась! Иначе и быть не могло! Но где теперь была Магдалена, по-прежнему оставалось загадкой. Может, она до сих пор на мануфактуре? Но в таком случае Агнес знала бы об этом. Или нет? В любом случае им необходимо как можно скорее возвращаться в Мюнхен.
Двое крестьян наконец-то принесли носилки, сделанные из куска грубого полотна и двух неотесанных жердей. Они молча положили их у дверей и убрались так поспешно, словно боялись, что восставшая из мертвых в любую секунду может броситься на них.
– Суеверный сброд! – проворчал Куизль и осторожно, будто укачивал кого-то из внуков, уложил Еву на носилки. – Останки собственной бабушки сожгут, если над ее могилой ворон пролетит…
Он аккуратно укрыл девушку своим плащом.
Под пристальным взором священника они двинулись со своей ношей к главной улице. Ева весила не больше ребенка, но силы у Симона были на исходе. Кроме того, на пути у них то и дело становились некоторые из жителей.
– Это мертвечина! – кричала старуха, едва живая от страха. – Надо пронзить ей сердце колом! Только так успокоятся заблудшие души!
– А если эти двое какие-нибудь ведьмаки? Вдруг они собираются оживить эту Богом проклятую покойницу? – предположил крестьянин, вооруженный косой.
Другие сжимали в руках вилы и цепы, но держались чуть в стороне, словно боялись, что Ева очнется и проклянет их.
Несколько смельчаков попытались вырвать у них носилки. Но, когда Куизль разбил нос самому ретивому из них, остальные ворчливо отступили, как волки, у которых отняли добычу. Симон не в первый раз уже убедился в том, что люди мало чем отличались от зверей. «А то и хуже зверей, – подумал он. – Животным неведомы суеверия – только голод».
Они добрались до лесной опушки и только там остались наконец одни. Толпа осталась позади. До них долетали еще злобные выкрики, но вскоре лес заглушил все звуки. Симон остановился, переводя дух.
– Мы так и до утра не дойдем, – пожаловался он. – Хотя у меня хребет еще раньше переломится.
– Болван! – проворчал Куизль. – Ты всерьез решил, что я намерен тащиться через весь лес? Я хотел только убраться от этих недоумков. – Он показал вперед, где в сумерках вырисовывалась развилка. – Там проходит дорога на Фрайзинг. Уверен, нам попадется какой-нибудь сговорчивый извозчик, который пока не слышал про нежить из Богенхаузена.
Вскоре из-за деревьев действительно показалась повозка, нагруженная бочками и тюками. Куизль встал посреди дороги и поднял руки в знак добрых намерений. Извозчик потянулся к заряженному арбалету. Но, заметив носилки на краю дороги, явно расслабился.
– У моей дочери лихорадка, – сообщил Куизль старому извозчику, с головы до ног закутанному в шкуры. – Не будете ли вы так любезны взять нас до Мюнхена? Ей срочно нужно к цирюльнику. Мой зять сам не свой от волнения.
Старик кивнул и помог им устроить носилки между бочками.
– У меня у самого дочь в Мюнхене, – проговорил он. – Дай-то Бог, чтобы наши дети пережили нас…
Повозка со скрипом покатила к Мюнхену. Симон взглянул на Еву. Девушка по-прежнему была без сознания и время от времени вскрикивала, словно ее мучили кошмары. По ее лицу, несмотря на холод, струился пот. Должно быть, девушка заболела еще до того, как ее закопали в могиле. Попытки выбраться из-под земли, вероятно, лишь усугубили лихорадку.
