Жетончик лежал в кармане. Он вытряхнул трубку, сунул ее туда же и вошел обратно в квартиру.
32
Перед входом в столовую его остановил Зеленский. Лицо у него было серое и безумное, глаза подсушены внутренним жаром, как у малярийного больного.
— Иван Дмитриевич, — шепнул он, — если вы должны кого-то арестовать, пожалуйста, я к вашим услугам. Арестуйте меня!
— Как соучастника?
— Нет… Как убийцу.
— Сергей Богданович, одумайтесь! Вы что, собираетесь взять вину на себя? Вы, разумеется, виноваты, что знали и не донесли, да и сейчас не желаете помочь мне…
— Отдайте меня под суд, — перебил Зеленский. — Клянусь, я вас не подведу и во всем признаюсь.
Иван Дмитриевич посторонился, пропуская Лизу с Катей, которых у порога встретила жена.
— Катюша, Лизанька, — деловито сказала она, — Шарлотта Генриховна просила садиться там, где сидели. Она хочет видеть всех на своих местах, ей так удобнее.
«Ага», — подумал Иван Дмитриевич.
Теперь он почти наверняка знал, что его расчет оказался верен, и еще раз убедился в этом, войдя в столовую и заметив, что рюмки успели наполнить. Гости только рассаживались, а смородиновая наливочка уже лунным светом отливала в хрустале.
— Это я посоветовала сначала наливочку, — похвалилась жена. — Тогда меньше вина уйдет. Нынче осенью вино что-то дорогое.
За время, пока Иван Дмитриевич отсутствовал, стол волшебным образом преобразился. Вместо грязной скатерти постелили свежую, белоснежную, блюда, судки и соусники уступили место серебряным подносам с воздушными кондитерскими замками.
— Два пирожных, — сказала жена, имея в виду обещанный Ванечке гостинец, — Не забудь! Одно такое, другое вон такое. Запомнил? А вон те не бери, он такие не любит.
Все расселись, но несколько стульев остались незанятыми. Ушли старички со старушками, откланялись старые девы с четвертого этажа. Получив по десять рублей каждый — на помин души хозяина, исчезли куколевские приказчики, но приятели Якова Семеновича были тут, хотя вдова их явно не жаловала. Им, понятное дело, обидно казалось уходить, не выпив шампанского.
Слева от Ивана Дмитриевича по-прежнему располагались Гнеточкины, дальше по кругу сидели Зеленский с Лизой и Катей, которых он учил в гимназии латыни, затем барон с баронессой. Справа была жена, за ней — Зайцевы. По правую руку от Шарлотты Генриховны поместились ее сестра с мужем, по левую — пустой стул, а между этим стулом, где, невидимый, восседал Яков Семенович, и его приятелями заняли места Куколев-старший с Ниной Александровной. Было тихо, все ждали каких-то слов, чтобы выпить и приступить к сладкому. Иван Дмитриевич тоже молчал и ждал.
— Торт не ешь, он жирный, — шепотом наставляла жена. — Съешь лучше яблочного пирога, он очень хороший, я попробовала обрезки. Наливочки можешь немного выпить, а вина не пей. Вообще, не веди себя как ребенок, подумай о своем желудке. А то мне будет некогда за тобой следить. Я еще должна пойти в кухню, меня Шарлотта Генриховна просила позаботиться о самоваре.
— Сиди! — сказал Иван Дмитриевич таким топом, что жена от изумления раскрыла рот. — Никуда ты не пойдешь, хватит!
— Ваня, что с тобой?
— Ты меня поняла?
— Ваня…
— Я спрашиваю, ты поняла?
— Да.
— Вот и сиди.
Сердце билось. Он знал, что пора начинать, не то будет поздно, и не мог решиться.
Иван Дмитриевич покосился на Зеленского. Тот с такой старательностью избегал смотреть в сторону возлюбленной, так отворачивал голову, что если бы Иван Дмитриевич не знал, кто она, то нетрудно было догадаться.
А эта женщина держалась на редкость спокойно. Две жизни были на ее совести, и теперь, чтобы спасти свою собственную, ей не оставалось ничего иного, кроме как покуситься на третью, но при этом она вела себя совершенно естественно, не казалась ни мрачной, ни чересчур оживленной. Лишь пальцы выдавали ее волнение. Нет, руки у нее не дрожали, но пальцы нервно крошили пирожное. Точно так же она крошила бисквит в номере «Аркадии», сидя за столом со своей первой жертвой.
— Ваня, — страстным шепотом сказала жена, — как тебе не стыдно так со мной разговаривать! Ведь она же слышит, каким тоном ты со мной разговариваешь.
— Кто слышит?
— Эта паскуда.
Он понял, что речь идет о баронессе. Как только жену отставили от хозяйственных забот, она немедленно вспомнила о своей обидчице.
— Если ты смеешь говорить со мной при всех в таком тоне, — шептала жена, — она будет думать, что ты ей поверил. И так-то она миллионщица, горя не знает, а тут еще ты ей медом по сердцу, что так грубо со мной разговариваешь. Я тебя прошу, Ваня, скажи мне громко что-нибудь уважительное, чтобы она не думала.
— Ты моя умница, — сказал Иван Дмитриевич. — Ты лучше всех. И зря ты ей завидуешь!
Услышав это признание, Зайцева демонстративно расхохоталась, но примолкла под осуждающим взглядом Нины Александровны.
— А у самой зонтик с помойки, — вспомнила жена.
Все ожидали знака от Шарлотты Генриховны, но та продолжала говорить с сестрой. По другую сторону пустого стула, поставленного для Якова Семеновича, его старший брат, осмелев от выпитой водки, вызывающе пытался поймать взгляд Нейгардта. Когда ему это удавалось, он на долю секунды впивался в своего врага леденеющими глазами, затем отворачивался. Через некоторое время маневр повторялся.
Приятели покойного тоже порядком захмелели и обменивались между собой таинственными фразами на им одним понятном языке. Лиза и Катя о чем-то щебетали со своим бывшим учителем, надеясь развлечь его. Гнеточкины не разговаривали ни с соседями, ни друг с другом.
Иван Дмитриевич понимал, что может и ошибаться, но чем дальше, тем сомнений было все меньше. Кое-какие приметы свидетельствовали, что ход событий предугадан им верно. Одновременно радужная пелена спадала с глаз, он все отчетливее видел, что, собственно, улик против этой женщины у него нет. Не так-то просто доказать ее вину, если сейчас ничего не выйдет. Она не оставила никаких следов, а Зеленский, это уж точно, будет молчать, как статуя. Герой, черт бы его побрал! Мученик, не чета князю Никтодзе.
Иван Дмитриевич внимательно следил за гостями. Пока что, слава Богу, все соблюдали приличия, никто не делал попытки попробовать, хороша ли наливочка.
Наконец Шарлотта Генриховна выжидающим взглядом обвела стол. Она, очевидно, хотела, чтобы кто-нибудь из гостей сказал несколько слов о покойном. Его приятели начали подталкивать один другого, и Нейгардт поправил галстук, собираясь вслух почтить память старого друга, соседа и компаньона. Иван Дмитриевич понял, что его могут опередить.
Он встал.
Все оглянулись на него. У Шарлотты Генриховны сделались удивленные глаза, но тут же она ободряюще кивнула ему. Жена тоже решила, что он будет говорить речь, и зашипела снизу:
— Рюмку возьми! Рюмку, рюмку! Говори с рюмкой в руке!
Иван Дмитриевич оставил ее подсказку без внимания.
— Вот стул для Якова Семеновича, — начал он, — но Якова Семеновича нет среди нас.
Эти слова были выслушаны спокойно, никто не догадывался, каково будет продолжение.
— Нет, я говорю не о нем живом. Его нет в живых, и мы все знаем это, но сейчас его нет с нами и мертвого. Напрасно, Шарлотта Генриховна, вы наполнили его бокал, он к нему не притронется. Его души нет рядом с вами, стул пуст. Неужели вы до сих пор этого не почувствовали? Ваш муж не сможет сесть за свой поминальный стол, потому что за этим столом сидит сейчас…
Иван Дмитриевич сделал паузу и закончил:
— …его убийца!
Наступила мертвая тишина. Он увидел, как исказилось лицо Шарлотты Генриховны, как Зайцева поперхнулась кокетливым смешком, обращенным к одному из приятелей Якова Семеновича, как расширились глаза у Нины Александровны, а ее муж зловеще улыбнулся, глядя на Нейгардта, который почему-то взял баронессу за руку. Госпожа Гнеточкина уронила свой ридикюль. Катя испуганно прижалась к старшей сестре, но та оттолкнула ее, чтобы не мешала, дура, наблюдать за тем, что же произойдет дальше. Жена победно озиралась по сторонам. Несмотря на ужас минуты, над всеми ее чувствами царило единственное — гордость за мужа.
Никто по-прежнему не произнес ни слова.
— Здесь же, среди нас, есть другой человек. Не убийца, но невольный соучастник преступления. Он знает, кто убил Якова Семеновича, и он… Он приговорен к смерти. До сих пор этот человек молчал, но ведь никто не умеет молчать лучше, чем мертвые. Он сидит за нашим столом, этот человек, и ни о чем не подозревает. Между тем яд, которым отравили Якова Семеновича, уже всыпан в его рюмку той же рукой.
И опять ответом было потрясенное молчание.
— Но я, — почти шепотом продолжал Иван Дмитриевич, — тоже знаю имя убийцы, о чем убийца не знает. И я незаметно поменял местами два бокала. Еще одной смерти не будет. Теперь отравленное вино стоит перед человеком, кто сам же и всыпал в него яд.
