средних лет, потемневшему от солнца и несколько морщинистому, но для человека, умершего сотни, если не тысячи лет, он удивительно хорошо сохранился. Я даже увидел немного щетины на его подбродке. Антипатр сказал мне, что египетская мумификация - сложный процесс, но этот образец был необычным.
Видя нашу ошеломленную реакцию, Кемса приподнял бровь и подошел к нам. Увидев тело в саркофаге, он остановился. В мерцающем свете я увидел, как его лицо побледнело. Его глаза расширились, а челюсть отвисла. Его изумление было настолько сильным, что я подумал, что он, должно быть, притворяется, пока он не вскрикнул и не упал в обморок, чуть не уронив факел на пол.
Пока Антипатр возился с ним, я снова обратил внимание на тело в саркофаге и увидел, что заставило Кемсу вскрикнуть.
Мумия открыла глаза.
Мумия моргнула. Затем, глядя вверх в темноту, мумия заговорила хриплым шепотом: — Я еще жив? Или я мертв? Где я? Жрец Исиды обещал, что ко мне придет спаситель!
Мое сердце заколотилось в груди. В голове стало светло. На мгновение я испугался, что тоже упаду в обморок. Но, как говорил Антипатр, я был римлянином. Я мог быть смущен, даже сбит с толку, но на каком-то этапе я знал, что должно быть объяснение тому, что происходит. Во-первых, человек в саркофаге безупречно говорил по-гречески с местным акцентом, который я слышал в Мемфисе. И он не был Хеопсом.
«Нет, это не мумия», — подумала я, но тут же почувствовала дрожь сомнения, когда он протянул руку и схватил меня за руку холодной, как лед, рукой.
Он посмотрел на меня и зашипел: — Что это за место? И кто ты?
Я тяжело сглотнул: — Меня зовут Гордиан. Я паломник из Рима. Мы внутри Великой пирамиды.
Он отпустил меня, затем закрыл лицо и начал всхлипывать.
— А ты кто? — спросил я, уже не опасаясь, потому что человек в саркофаге теперь казался скорее жалким, чем опасным. — Что ты здесь делаешь и как долго ты лежишь в темноте?
Мужчина перестал всхлипывать и постепенно пришел в себя. Он сел прямо в саркофаге. Его движения были жесткими. Его глаза были тусклыми, а лицо лишено всякого выражения. Он казался таким безжизненным, что на мгновение в зыбком свете я подумал, не мумия ли он на самом деле.
— Если бы ты знал историю Джала, сына Рутина, — сказал он, — помоги мне выбраться из этого проклятого каменного ящика. Выведи меня из тьмы на солнечный свет, и я все тебе расскажу, юный гость из Рима.
* * *
Когда мы вышли из шахты, нас ослепило сияние полуденного солнца. Кемса, смущенный своим обмороком, бросил злобные взгляды на незнакомца, который, казалось, был сражен солнечным светом больше, чем все мы. Как я узнал позже, этот человек находился внутри пирамиды, в полной темноте почти два дня.
Кемса погасил факелы, и мы приготовились к спуску, но Антипатр удержал меня: — Мы недалеко от вершины пирамиды, Гордиан. Не подняться ли нам на самый верх?
— Но человек из саркофага…
— Какое нам до него дело? — тихо сказал Антипатр. — Да, он нас всех напугал, ну и что? Если какой-то местный сумасшедший желает провести время, лежа в пустом саркофаге Хеопса, я не понимаю, почему это должно беспокоить нас. Мы оказались у Великой пирамиды в полдень, Гордиан, и имеем возможность постоять на самой вершине в час, когда пирамида не отбрасывает тени. — Он повысил голос и обратился к проводнику. — Кемса, помоги этому парню спуститься и дай ему воды. А мы с Гордианом слазаем наверх.
С недовольным видом, Кемса, тем не менее, сделал так, как ему сказали, и оба мужчины начали спускаться.
— Но согласитесь со мной, учитель? — Я сказал. — Что вы сегодня уже так перенапряглись, а солнце такое жаркое…
Пока я высказывал свои сомнения, Антипатр начал восхождение.
Ворча на своенравный характер Антипатра, я все же последовал за ним. Когда, тяжело дыша, я добрался до вершины, мои усилия были вознаграждены сверх моих самых смелых ожиданий.
Первоначально верхушка Великой пирамиды, должно быть, была покрыта золотом или каким-либо другим драгоценным металлом, судя по остаткам штырей и зажимов, которыми металл крепился к грубо отесанному камню под ней. Этого великолепия больше нельзя было увидеть — кто-то давным-давно разграбил металл, но вид был впечатляющим, и подобного ему не было нигде на земле. Медленно поворачивая с севера на юг, я увидел обширную зеленую дельту, раскинувшийся город Мемфис, извилистый Нил, исчезающий вдали, и скалистые горы Аравии за ним. Под нами различные храмы и различные святыни на плато выглядели как макеты архитекторы; среди них я снова заметил большую песчаную дюну, которую мы миновали по пути. На юго-востоке я увидел соперницу Великой пирамиды; ее вершина была явно ниже нашего уровня, но все равно была огромной. Повернувшись на запад, я лицезрел устрашающую красоту ливийской пустыни с непроходимыми зубчатыми горами и ущельями.
Я считал, что ни один вид не сравнится с видом с Галикарнасского мавзолея или зиккурата в Вавилоне, но стоя на вершине Великой Пирамиды, я понял, как смотрели на мир сверху вниз и, каким его должно быть его видели боги.
Ветер пустыни свистел в ушах, но я вытирал пот со лба. Мы с Антипатром долго сидели на этом вневременном месте, любуясь видом. В конце концов, глядя вниз на подножие пирамиды, я увидел нашего проводника и незнакомца из саркофага, сидящих в тени, отбрасываемой верблюдами, и потягивающих воду из одного из принесенных проводником бурдюка.
— Я тоже не прочь был бы попить, — произнес я.
Спускаться было сложнее, чем подниматься. Мы шли осторожно, не торопясь. В любой момент я боялся, что Антипатр может потерять равновесие и упасть, но именно я сделал неосторожное движение у самого низа и потеряв контроль над собой на последних пятидесяти футах, приземлившись в кучу песка, невредимый, но весьма смущенный.
Кемса разрешил мне утолить жажду только маленькими глотками, сказав, что слишком много и слишком быстро глотать опасно. Чтобы перекусить в полдень, он предложил нам переместиться в ближайший храм. С незнакомцем позади Кемсы мы подошли на верблюдах к самой маленькой из трех пирамид. За ней мы наткнулись на три гораздо меньшие гробницы, тоже пирамидальной формы, но построенных ступенчато, которых я раньше не заметил.
— Сколько пирамид в Египте? — спросил я.
— Пирамид очень много,
