— Вам было известно, что аферистка готовит побег, имея для этого соответствующие предметы? — спросил он старшего судебного пристава Конюшева, стоявшего перед ним навытяжку, впрочем, как и все другие присутствующие здесь.
— Так точно, ваше высокопревосходительство! — ответил тот. — Мы имели подобные сведения, однако не торопились прекращать действия преступницы, имея целью довести их до судебных вещественных доказательств.
— И чего вы добились?
— Ножовка и шелковый шнур, хранившиеся в полом дне чайника, были изъяты и подготовлены для судебного разбирательства.
— А где оно, это разбирательство? — заорал полицмейстер. — Кому вы собираетесь предъявлять вещественные доказательства?
— Не смею знать, ваше высокопревосходительство!
— Ваше высокопревосходительство, — вмешался пухленький начальник тюрьмы, полковник Михайлов, присутствующий здесь же. — О ножовке и шнуре в камере Соньки, подозреваю, было известно покойному следователю Гришину.
— И что из этого? — набычился полицмейстер.
— Он обязан был поставить в известность соответствующие инстанции. Ну, как минимум начальника тюрьмы.
— Это вы мне говорите или покойнику?
— Безусловно, господину Гришину. Именно из-за его недоработок возникли накладки, о которых вы совершенно справедливо здесь говорите.
— Так сходите к Господу Богу, и пусть Он пригласит к вам для беседы господина Гришина! Вам же я бы посоветовал не рассусоливать здесь, а более ответственно относиться к действиям ваших подчиненных!
— Надеюсь, вы имеете в виду только прапорщика Глазкова? — полуобиженно уточнил начальник тюрьмы.
— А его вам недостаточно?.. Пронести в камеру чайник с двойным дном, устроить пожар, передать обмундирование воровке, подкупить дежурных надзирателей — это разве говорит о порядке в вашем ведомстве? Бардак!.. Полнейший бардак! Будь моя воля, я бы поставил полный крест на ваших Крестах! — Николай Николаевич сжал ладонями виски и сидел некоторое время молча. Когда боль слегка отпустила, обратился к товарищу прокурора города Илларионову: — Сергей Иванович, нам надо будет согласовать кандидатуру следователя, который будет вести дело прапорщика Глазкова.
— У нас есть некоторые соображения, и мы непременно проконсультируемся с вами, Николай Николаевич, — мягко ответил тот. — Вот только подследственный пока еще находится в тяжелом состоянии. Обожжено более половины кожного покрова.
— Заживет как на собаке! — отмахнулся полицмейстер, повернулся к последнему участнику совещания, своему помощнику полковнику Алдонину: — Усилить полицейские наряды, производить тщательный досмотр всех подозрительных лиц, проверка документов должна быть предельно тщательная, снабдить штатных и нештатных сыскарей фотографиями аферистки, установить круглосуточное дежурство возле дома Брянских!! — после чего нашел взглядом судебного пристава Конюшева, приказал: — Необходимо также провести дознавательную беседу с княжной Брянской. По нашим сведениям, ее кузен, князь Андрей Ямской, имел весьма деликатные отношения с младшей дочкой воровки!
Примерно в это же время на воровской хазе шел свой разговор — серьезный, ответственный. Здесь присутствовали воры Улюкай, Безносый, Резаный, Чулпан, Крайний и Бугай. Сонька сидела в дальнем углу комнаты, хмурая и немногословная, слушала, о чем базарили товарищи. Лицо у нее было усталое, кисти перебинтованы.
— Надо думать, как выбираться из города, — сказал Улюкай.
— Полиция как взбешенная, — заметил Безносый. — Шмонают каждого встречного-поперечного. А особенно дамочек.
— Повозкой, — глуповато предложил Чулпан. — Накидаем сверху на Соньку всякого барахла и проскочем.
— Как проскочишь, ежли фараоны на всех дорогах заслоны держат?! — возразил Крайний.
— Тогда по железке, — вступил в разговор здоровенный Бугай. — Парик на балду, морду размалевать, а одежку вообще самую барскую нацепить. Хрен кто к такой даме подкатит!
Предложение Бугая развеселило воров, и даже Сонька улыбнулась.
— Тебе, Бугай, надо не воровать, а в цирке народ веселить, — сквозь смех сказал Безносый и повернулся к воровке: — Что скажешь, Соня?
— Из города выберемся, — тихо произнесла она. — Не проблема. Для этого есть деньги. В России нет человека, которого невозможно было бы купить. Проблема в другом. Мне надо повидать дочку.
— А чего ее видать? — удивился Улюкай. — Она в Вильно, ждет тебя.
— Другую дочку. Которая в больнице. Таббу.
— Которая на Моховой?.. В странноприимном госпитале?
— Я обязана ее увидеть.
— Это невозможно, — покрутил головой Резаный. — Там зухеров знаешь сколько ошивается?.. Вмиг сцапают!
— Без этого я из города не тронусь, — серьезно сказала Сонька. — Подкупите охрану, договоритесь с сестричками милосердия, отвлеките шпиков. Я только гляну на нее и со спокойной душой уеду.
— Давай, Соня, опосля, — попросил Улюкай. — Когда выздоровеет.
— А если не выздоровеет? — раздраженно переспросила воровка.
— А если опять в Крестах окажешься?
— Я сказала: мне надо увидеть дочку! А чем все это закончится — плевать! Думайте, на то вы мои товарищи! — Помолчала, обвела всех тяжелым вопрошающим взглядом. — Кочубчик живой?
Воры молчали.
— Кто его убил? — спросила Сонька.
— Не мы, — ответил Безносый. — Сказывают, к нему приложил руку дворецкий княжны.
— За что?
— Известно за что. Сукой был, сукой и остался.
Воровка сжала кулаки добела, опустила голову, закрыла крепко глаза и осталась так сидеть, неподвижно.
Через несколько дней, в полдень, к странноприимному госпиталю на Моховой, зданию двухэтажному, малоприметному, подкатила весьма примечательная процессия, состоящая из двух карет и трех повозок.
Охрана, маячившая при входе в госпиталь, с удивлением наблюдала, как из повозок высыпались полицейские и мигом рассыпались вдоль всего фасада здания. После этого из первой кареты вышел важный полковник и не спеша направился к госпиталю.
Это был Улюкай.
Из второй кареты никто не выходил.
Два филера, дежурившие поодаль, немедленно подтянулись поближе.
«Полковник» подошел к охранникам, окинул их придирчивым взглядом, распорядился:
— Позовите-ка мне старшего.
— Старший — я! — вытянулся один из охранников.
— Дурак. Старший по госпиталю!
— Сей момент, ваше высокородие!
Охранник скрылся, «полковник» не спеша огляделся, наметанным глазом сразу вычислил шпиков, издали поманил их пальцем.
Те торопливо и с готовностью приблизились.
— Как идет служба, господа? — поинтересовался Улюкай.
— Стараемся, ваше высокородие, — чуть ли не хором ответили филеры.
— Ничего противоправного не замечено?
— Никак нет, ваше высокоблагородие!
— Глядите, — погрозил пальцем «полковник», — чтоб ни одна муха не прошмыгнула!.. Ежли что, сразу тащите в участок!
— Это как положено, ваше высокородие!
— И вот что! — грозно предупредил Улюкай. — В карете находятся его высокопревосходительство генерал князь Крымский с супругой. Они желают осмотреть госпиталь с намерением облагодетельствовать находящихся здесь страждущих. Посему повелеваю нести службу с особым рвением, дабы не случилось какого-нибудь казуса.
— Будем стараться, ваше высокородие!
В это время из госпиталя вышла в сопровождении нескольких врачей хозяйка, Мария Михайловна Гданская, полноватая, с приветливой улыбкой.
Улюкай оставил филеров, немедленно направился к ней.
Довольно галантно щелкнул каблуками, склонил голову.
— Примите наши извинения за неожиданный визит, но в этом не моя воля, а супруги высокопревосходительства князя Крымского. Она выразила желание поучаствовать в больных и пожертвовать на их содержание и выздоровление некоторую денежную сумму.
Госпожа Гданская еще больше расцвела в улыбке, благодарно раскланялась.
— Мы рады видеть в наших стенах каждого, у кого неравнодушно сердце к страдающим. Милости просим.
«Полковник» хотел было дать команду полицейским, чтобы те открыли дверцу генеральской кареты, но вдруг о чем-то вспомнил.
— И небольшая просьба. Супруга генерала потеряла на японской войне сына и поэтому нуждается в проявлении особого такта и деликатности.
— Не беспокойтесь, ваше высокородие. Мы проявим максимальное уважение к госпоже генеральше, — ответила хозяйка госпиталя. — Нам к этому не привыкать.
Улюкай дал команду полицейским, те распахнули дверцу кареты, из нее вышел вначале генерал — вор Безносый, подал руку Соньке, и та шагнула на землю.
Воровка была одета в длинное черное платье, на голове держалась также черная широкополая шляпа, из которой на глаза падала густая черная сетка.
