Роузбери вдруг перестал ходить и остановился у окна, всматриваясь в Маркем-сквер, а потом снова зашагал.
— Подумайте о патриотизме, Люси. О любви к родине. Может быть, мне следует сказать, подумайте о шансе послужить своей стране, показать, как сильно ты ее любишь, так сильно, что готов пожертвовать жизнью ради нее. В своей «Истории Пелопонесских войн» Фукидид приводит речь Перикла, где тот говорит о том, что благополучие целого государства более выгодно для частных лиц, нежели благополучие отдельных граждан при упадке всего государства. Он просит афинян сосредоточить свой взор на славе своего города, полюбить его — и тогда они проявят истинное мужество на поле боя или на палубах своих трирем. Фрэнсис за свою жизнь проявлял мужество много, много раз. Теперь ему отказано в этом праве. Когда ваш первый муж отправился спасать генерала Гордона в Хартум, Люси, вы не просили его остаться дома, чтобы его не убили. Когда Фрэнсис решил отправиться на Бурскую войну, вы не умоляли его отказаться от этой мысли. Вы поехали на вокзал и махали ему вслед, хотя и знали, что он может не вернуться домой.
И наконец, Люси, я хочу, чтобы вы подумали об Англии и о своих детях. Когда я много лет назад был министром иностранных дел, казалось, мир будет длиться вечно. Война, особенно война в Европе, казалась невообразимой. Теперь я в этом совсем не уверен. Дипломаты снуют из столицы в столицу, составляя альянсы, лиги, оборонительные союзы, пакты о сотрудничестве на случай нападения общего врага. На верфях могущественных держав строятся все более мощные военные корабли, оснащенные самым грозным вооружением, какое только способен придумать человек. Недавно я купил альбом фотографий, снятых во время Гражданской войны в Америке. Это, Люси, новейший пример длительного ведения военных действий в нашу индустриальную эпоху, когда уничтожение противника поставлено на поток. Ранения выглядят чудовищно, оторванные конечности, вырванные внутренности, головы, снесенные с плеч, тела, разрубленные надвое. В послевоенное время среди населения Алабамы оказалось больше калек, чем здоровых мужчин. И как, спросите вы, это связано с Санкт-Петербургом? Тем и связано, Люси, тем и связано. Я не знаю, в чем состояла миссия погибшего там человека, но верю премьер-министру, когда он утверждает, что от нее зависело благополучие мира. А мир означает, Люси, что не будет войны. Пару недель назад я случайно встретился с Робертом, вашим сыном от первого брака, за обедом в его колледже в Оксфорде. Так случилось, что и я оканчивал этот колледж. Мне больно думать, что этому славному молодому человеку, не дай Бог, придется рисковать жизнью на каком-нибудь раскисшем французском поле. Мне больно думать, что всем этим симпатичным молодым людям придется строем маршировать на войну. Точно так же не хочется мне думать о том, что это может случиться с моим крестником Томасом Пауэрскортом. Может, все они благополучно вернутся. Может, нет. Сохранение мира означает, что эти молодые люди могут остаться в живых. И если санкт-петербургское дело поможет упрочить мир, нам следует очень серьезно о нем подумать.
На этом Роузбери прекратил вышагивать по гостиной, слегка поклонился леди Люси — европейским, а не английским манером — и занял свое прежнее место напротив.
— Я подумаю над тем, что вы сказали, лорд Роузбери, не сомневайтесь. Подумаю, и очень серьезно, — без улыбки сказала леди Люси. — В своей речи вы использовали против меня доводы, преимущественно адресованные мужчинам. Только в самом конце вы нашли тон, который может тронуть сердце жены и матери. Видите ли, лорд Роузбери, для вас все эти пакты и договоры, все эти многословные документы, которые юристы одной страны составляют, а юристы другой оспаривают, — нечто осязаемое. Для вас они реальность, для меня — нет. Я вижу двухлетних близнецов, которые могут остаться без отца. Я вижу себя на похоронах Фрэнсиса, держащую за руки Томаса и Оливию, и оба в голос рыдают, зная, что навсегда прощаются с отцом. После того как моего мужа чуть не убили в том доме на Манчестер-сквер и пока он не поправился, это видение так и стояло у меня перед глазами. Простите, лорд Роузбери, но, право же, было б лучше, если б вы не приходили сегодня. Вы меня очень расстроили.
Леди Люси проговорила это со слезами в голосе. Лорд Роузбери тихо удалился, и по пути в Форин-офис думал о том, какой аргумент мог бы подействовать на леди Люси, — и имеется ли такой аргумент в природе.
Леди Люси не шутя подумывала, не стоит ли ей, по образцу мужчин, начать расхаживать по гостиной. Но вместо этого она подошла к камину и, опершись на него, погрузилась в размышления. Как жаль, что Фрэнсиса нет дома. Сколько всего наговорил ей лорд Роузбери! Неужели она и впрямь лишила Фрэнсиса возможности проявлять мужество? Что, разве мужчинам необходимо проявлять его постоянно? Разве он не проявил уже столько храбрости, что кому другому хватило бы на целую жизнь? Не старается ли она подавить его? Лишить способности проявить присущие ему качества? Да нет же, ничего подобного. Она просто старается сделать так, чтобы он остался в живых.
Если бы леди Люси подошла к высокому окну и посмотрела на улицу, она увидела бы подъезжающий кеб с двумя пассажирами. Один из них, до того высокий, что казалось, он поместился в кеб, сложившись втрое, открыл дверь для второго, а сам остался внутри, словно не желая, чтобы его видели. Вторым пассажиром оказалась эффектная дама лет под сорок, вся в черном, вплоть до перчаток, одну из которых она, приближаясь к парадной двери Пауэрскортов, на ходу стянула с руки и убрала в ридикюль.
— Миссис Мартин желает вас видеть, миледи, — по обыкновению предварительно кашлянув, доложил дворецкий.
— Здравствуйте, миссис Мартин, — протянула руку леди Люси. — Не думаю, что мы знакомы.
— В самом деле, нет, — произнесла гостья, заметно нервничая, словно задача, с которой она явилась, оказалась сложней, чем она предполагала.
— В таком случае, чем обязана? — осведомилась леди Люси, сердце которой неприятно сжалось при виде этой посетительницы, столь корректно одетой в траур. — Не хотите ли присесть?
— Благодарю вас, — сказала миссис Мартин, усаживаясь у камина в любимое кресло Пауэрскорта. — Думаю, мне следует объяснить вам, в чем дело. Прошу простить меня, леди Пауэрскорт, что пришла без предуведомления. Полагаю, вы уже слышали о моем муже, о моем покойном муже, Родерике Мартине. Это его нашли мертвым на Невском проспекте в Санкт-Петербурге. Это его смерть Форин-офис просит расследовать вашего мужа.
Леди Люси побледнела. Ее подозрения подтвердились. Смерть преодолела расстояние от Невского проспекта до самой ее гостиной на Маркем-сквер. Но что нужно от нее этой даме в черном?
— Примите мои соболезнования, — с трудом выговорила леди Люси, — это должно быть ужасно.
— Да, это ужасно, леди Пауэрскорт, но более всего меня удручает то, что я так мало знаю об обстоятельствах гибели мужа. Мне известно, что он поехал в Россию, чтобы выполнить некое задание министерства иностранных дел. В чем именно состояло это задание, выяснить мне не удалось. Они просто отказываются посвятить меня в дело. Я не знаю, почему Родерик умер. Думаю, что и в министерстве этого тоже не знают. Я не могу заставить их потребовать выдать тело, чтобы я могла похоронить его в английской земле, на родине, по-христиански. Кто знает, может, его просто бросили в море? У нас нет детей, леди Пауэрскорт, но родители Родерика живы. Им эта безвестность еще тяжелей, чем мне. Они просто в ужасном состоянии. Отец Родерика сказал мне, что его сердце разорвется, если он не сможет похоронить своего единственного сына как положено.
Миссис Мартин умолкла.
— Очень вам сочувствую, но не вполне понимаю, чем могу помочь, — произнесла леди Люси, смутно ощущая, что все, что бы она ни сказала этой только что овдовевшей женщине, прозвучит фальшиво.
— Мне странно, что вы этого не понимаете, леди Пауэрскорт, — ответила миссис Мартин, холодно глядя на хозяйку дома. — Я же сказала вам: самое трудное — это не знать, что именно произошло. Даже снотворное не помогает престарелым родителям Родерика заснуть, так их мучает неизвестность. Она снедает душу, она, как паразит, грызет тебя изнутри. Видите ли, леди Пауэрскорт, в Форин-офисе мне сказали, что есть решение послать в Россию особого человека, который разобрался бы на месте, что произошло с Родериком. Они сказали, это лучший специалист, какого только можно найти в стране, для столь сложного дела. После этого нам на день или два стало спокойней. Мы надеялись, что узнаем правду. Может быть, чудо-специалист, думали мы, сумеет привезти тело и мой муж упокоится в родной земле. Но нет! Этот человек отказался ехать в Россию. Он не хочет выяснять, что там случилось. Вы не хуже меня знаете, кто этот человек, и не хуже меня знаете, кто отговаривает его от поездки. Один из чиновников Форин-офиса сказал мне, что, если б это зависело от вашего мужа, он немедля взялся бы за дело и завтра же отправился в Санкт-Петербург. Это вы его останавливаете. Это вы усугубляете несчастье, которое постигло нашу семью. Это вы терзаете двух стариков, потерявших сына.
