как ее убили. На том самом шарфике, что она ему подарила. Привязал его к дверной ручке. У нас на двери в туалет ручка старая, скобой, вот к ней и привязал. Я из дома ушла часа на два, в магазин надо было выйти. Вернулась, а он на полу в коридоре, как-то полулежа. Я даже не поняла сначала. Он еще теплый был. Разве можно удавиться вот так, сидя? Оказывается, можно. Так что я хоронила их обоих в один день.
Она помолчала еще, отхлебнула пива. Лицо ее было абсолютно спокойно, даже как-то безмятежно. Только зрачки расширены, словно она в темноте.
Добавила:
– Вы знаете, чем я перед похоронами занималась? Я в парикмахерскую пошла. И по магазинам – пальто это купила, шляпу, платье. У меня пятнадцать лет приличных вещей не было. Я решила, что должна сына в последний путь проводить красивой. В форме парадной, как адмирал, что затапливает свой корабль. – Она усмехнулась одним уголком рта. – Пошла и свой ноут с собой взяла, дома не оставила. По привычке, понимаете? Я раньше думала, живу в аду. Пьянки, скандалы, драки, соседи ментов – простите, полицию – вызывают среди ночи. Каждый день ждешь, начнется великий ор или пронесет и в доме будет тихо. Теперь знаю, ад только начался. Ад – это когда остаешься одна в пустой тишине. Всегда.
Мне казалось, все, что хотела, все, что могла, она сказала. И не было там для меня ничего, ни одной торчащей наружу ниточки, за какую можно было бы потянуть. Ничего. Пусто. Можно расходиться. Я подозвал официантку, расплатился. Поднялся из-за стола.
– До свидания, Елена Васильевна.
Она не ответила, продолжала таращиться на свой полупустой бокал. Я взял куртку. Собрался уходить.
– Я знаю, кто убил… Знаю, кто сожрал их обоих – Элку и Сережу. И других тоже. Ведь были и другие? Были…
Ничего не говоря, сел обратно на стул – побоялся спугнуть ее. Может, конечно, ерунду скажет. Но мало ли. Вдруг хоть что-нибудь.
– Про Иру Поспелову писали в новостях, я читала. – Она опять помолчала, будто собираясь с мыслями. – Ее так же убили, как Элку, растерзали когтями, загрызли… Тогда полнолуние было. Я специально лунный календарь посмотрела. Время оборотней. Их Волчица загрызла. Волчица-оборотень. Я думаю, были и другие жертвы. Тоже в полнолуние. Информации нет, я весь наш интернет перелопатила, не поленилась. Ничего не нашла. Но именно потому, что ничего не говорили… Наверняка она еще кого-нибудь сожрала. Она не остановится. Просто не сможет.
Тьфу, провались, плохая жизнь, так и знал, что чушь какую-нибудь услышу! Оборотень! Перевертышей нам только не хватало. Ох уж эти любительницы частного сыска, чего только не наворотят. Ну у Елены, понятно, сейчас крыша набекрень – невестку убили, сын с собой покончил. Съедешь тут с панталыку.
– Елена Васильевна, вы это серьезно? Вы в оборотней верите?
– Нет. Я в них не верю, я их знаю. Их полно в городе. Вервольфы, волколаки, ликантропы.
В кафе шумели, смеялись, гремели тарелками нормальные обычные люди. А передо мной сидела сумасшедшая. То-то зрачки у нее расширены, как от атропина. Белладонна, прекрасная госпожа. «Тра-та-та, вспыхнет мечтой полусонной, кто расцветет белладонной – ты или я?» Чье это? Бальмонт, что ли? Светка моя любила стихи, читала мне вслух. Ай-ай, Елена Васильевна… А я сразу не сообразил. Симпатичная женщина. Не старая еще. Волосы светлые, прядь за ухом завивается. Красивая даже. И с приветом. Жалко.
Опять поднялся, хотел уйти, а она продолжила:
– Я сайты веду: «Эгладор», «Монстериум», еще другие – у меня их восемь штук, я вам говорила, что админом работаю. На «Эгладоре» наши толкинутые собираются, чатятся, квенты свои вывешивают, фанфики пишут – это их виртуальный клуб. А на «Монстериуме» – там любители темного фэнтези живут, у них конкретной привязки нет, там и «Ведьмак», и «Игра престолов», и всякая самопроизвольная нечисть, много всего намешано. Кто во что горазд. Я думаю, это кто-то из ролевиков, из тех, кто себя оборотнем мнит, заигрался. И еще мне кажется, это женщина, волчица.
– А женщина почему?
– Понимаете, мужчины – они обычно воинами стараются быть. Светлыми, темными – по-разному, но воинами или охотниками. Что-нибудь прямое и маскулинное. Однозначное. Есть, конечно, и другие, кто слабаков выбирает. Певцы бродячие, ремесленники, разная мелкая шантрапа – гномы, гоблины. Но таких меньше. А вот женщины чаще что-нибудь хитро-коварное, обманное выбирают: колдуньи, феи, ведьмы, оборотни. Оборотень – это двойственность, трансформация, текучесть образа. Сейчас я слабая и красивая, а потом – сильная, хищная, опасная. Сейчас подчинюсь, потом отомщу. Мужикам так играть неинтересно, сложно слишком.
А вот это уже кое-что. Ролевики. Вон Костик на фотке – зверюга. Через секунду меч свой обрушит на шею жертве. А она покорно ждет, знает, что сейчас – жжих! – и голова ее покатится. Готова. Смирилась.
Они играют.
А если бы не играли? Если бы она, жертва, не была так покорна? Если бы сопротивлялась, визжала, царапалась, отбивалась? Смог бы Костя ее схватить, мечом своим тыкать, ножом резать, руки ей выкручивать, зубами грызть, убивать долго и самозабвенно? Костя бы не смог. А другой? Возможно, кто-то может. Может статься, Ганнибал – действительно спятивший ролевик. Возможно.
– Вы слушаете меня, Поляков? – Только что тихий монотонный голос вдруг возвысился, перекрыл окружавший нас гомон, ударил кнутом: «Как смел ты отвлечься?!»
А я и правда отвлекся, начал выстраивать в голове схемы: Семенов – ролевики – оборотень – Ганнибал.
– Да, я вас услышал, Елена Васильевна. Спасибо. Эту информацию мы обязательно проверим. Только… – Не знаю, почему я не остановился там, где должен был, почему продолжил. – Только это не женщина. Это мужчина. Анализ ДНК. Это бесспорно.
– Странно…
Она словно обдумывала что-то еще, обдумывала, но не хотела говорить.
Я ждал. Не дождался. Понял, разговор наш закончился. Распрощался и ушел.
Хорошо, что я ним поговорила, с этим мальчиком. Вот опять я про то же: мальчики. Никакой он не мальчик, следователь этот. Сколько ему лет? За тридцать. Может быть, тридцать пять. А мне? Сколько мне лет? Сколько времени я не задавалась этим вопросом? Сколько не смотрела на себя в зеркало по-настоящему? Последние пятнадцать лет.
Что я ему сегодня сказала? Что хотела проститься с сыном, как с кораблем, который уходит на дно. Уходит навсегда. Окончательно и бесповоротно. На следующий после похорон день я выбросила все их вещи – и Сережины, и Элкины. Тряпье, дешевую мебель, дешевую посуду – долой. Разве эти
