Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 2

Ознакомительная версия.

Титулярный советник слушал равнодушно, ему всё это было неинтересно.

На поляне, поблизости от разрушенного дома, был сложен огромный штабель дров, рядом ещё один, поменьше. На первом тесно, в три ряда, лежали тела, замотанные чёрными тряпками. На втором лежало что-то белое, узкое.

Впрочем, Фандорин особенно не присматривался. Когда стоишь, задирать голову к небу неудобно, и он теперь всё больше разглядывал траву под ногами.

– Твой слуга несколько часов рубил и складывал дрова, – сказал Тамба. – А мёртвых мы носили вместе. Здесь все. Большинство без головы, но это неважно.

Он подошёл к первому штабелю. Низко поклонился и долго-долго не разгибался. Потом зажёг факел, поднёс к дровам, и те сразу же вспыхнули – наверное, были спрыснуты какой-нибудь горючей жидкостью.

На огонь смотреть было лучше, чем на траву. Он всё время менял цвет, как небо, и двигался, но при этом оставался на месте. Фандорин смотрел на пламя до тех пор, пока трупы не начали шевелиться. Один из мертвецов скорчился так, будто ему вздумалось сесть. Это было неприятно. Да ещё запахло палёным.

Титулярный советник сначала отвернулся, затем отошёл в сторону.

Костёр шипел и трещал, но Эраст Петрович стоял к нему спиной и не оборачивался.

Какое-то время спустя подошёл Тамба.

– Не молчи, – попросил он. – Скажи что-нибудь. Иначе ки не найдёт выхода, и у тебя образуется комок в сердце. Так можно умереть.

Что такое ки, Фандорин не знал, умереть не боялся, но просьбу старика удовлетворил – почему нет? Сказал:

– Жарко. Когда ветер в эту сторону, жарко.

Дзёнин довольно кивнул.

– Хорошо. Теперь твоё сердце не лопнет. Но оно покрылось коркой льда, а это тоже опасно. Я знаю очень хороший способ растопить лёд, сковавший сердце. Это месть. У нас с тобой один враг. Ты знаешь, кто.

«Дон Цурумаки», мысленно произнёс титулярный советник, прислушался к себе – ничто в нем не шевельнулось.

– Это ничего не изменит, – произнёс он вслух.

Тамба снова кивнул.

Помолчали.

– Знаешь, я нашёл её, – тихо заговорил старик минуту, а может, час спустя. – Пришлось разгребать бревна и доски, но я нашёл её. Она там, смотри.

И показал на второй костёр.

Только теперь Эраст Петрович понял, что там лежит, прикрытое белой материей. Фандорина начала бить дрожь. Унять её было невозможно, с каждой секундой она становилась всё сильней.

– Она моя дочь. Я решил похоронить её отдельно. Пойдём, простишься.

Но титулярный советник не тронулся с места – лишь отчаянно замотал головой.

– Не бойся. Её тело разорвано, но я прикрыл его. А лицо наполовину уцелело. Только не подходи близко.

Не дожидаясь, Тамба пошёл к костру первым. Откинул край покрывала, и Фандорин увидел профиль Мидори. Белый, тонкий, спокойный – и такой же прекрасный, как при жизни.

Эраст Петрович бросился к ней, но дзёнин преградил ему путь:

– Ближе нельзя!

Как это нельзя? Почему нельзя?! Отшвырнул Тамбу, как щепку, однако тот перехватил титулярного советника поперёк талии.

– Не нужно! Она бы этого не хотела!

Чёртов старик был цепок, и дальше не удалось продвинуться ни на шаг. Эраст Петрович приподнялся на цыпочки, чтобы увидеть не только профиль.

И увидел.

Вторая половина её лица была чёрной и обугленной, похожей на страшную африканскую маску.

В ужасе Фандорин попятился, а Тамба сердито крикнул:

– Что шарахаешься? У мёртвых ниндзя не бывает лица, а у неё половина осталась. Это потому, что Мидори наполовину перестала быть ниндзя – из-за тебя! – Его голос дрогнул. Дзёнин зажёг факел. – Ничего. Огонь всё очищает. Смотри. Её тело будет сгибаться и разгибаться в языках очистительного пламени, а потом рассыплется в пепел.

Но смотреть, как будет корчиться её бедное тело, Эраст Петрович не стал. Он шагнул в сторону леса, хватая ртом воздух.

Что-то случилось с лёгкими. Воздух не наполнял грудь. Мелкие, судорожные вдохи были мучительны.

Зачем, зачем он не послушал Тамбу! Зачем подошёл к костру! Она хотела расстаться красиво, по науке, чтобы в памяти у любимого остались её нежное лицо, её прощальные слова. А теперь – он твёрдо знал это – всё заслонит черно-белая маска: наполовину неописуемо прекрасная, наполовину – само воплощение ужаса и смерти.

Что же все-таки случилось с лёгкими? Дыхание стало коротким, дёрганым. И дело было не в том, что он не мог вдохнуть – наоборот, он не мог выдохнуть. Отравленный воздух этого проклятого утра засел у него в груди и ни за что не желал выходить.

– У тебя кожа голубого цвета, – сказал подошедший Тамба.

Лицо у старика было спокойное, даже какое-то сонное.

– Не могу дышать, – отрывисто объяснил Фандорин.

Дзёнин посмотрел ему в глаза, покачал головой:

– И не сможешь. Нужно выпустить злую силу. Иначе она тебя задушит. Нужно расколоть лёд, стиснувший твоё сердце.

Он снова про Дона, понял Эраст Петрович.

– Хорошо. Я пойду с тобой. Вряд ли это согреет мне сердце, но, может быть, я снова смогу дышать.

За спиной титулярного советника неистовствовало пламя, но он не оборачивался.

– У меня больше нет слабостей, – сказал дзёнин. – Теперь я стану настоящим Тамбой. Ты тоже станешь сильнее. Ты молодой. На свете очень много хороших женщин, гораздо больше, чем хороших мужчин. Женщины будут любить тебя, а ты будешь любить их.

Эраст Петрович объяснил ему:

– I mustn't love anybody. My love brings disaster. I cannot love. I cannot love [51].

Тамба ничего не ответил.

В Йокогаму отправились ночью. Фандорин на трициклете, Тамба бегом. Велосипедист крутил педали ровно и сильно, но скоро отстал – ниндзя двигался быстрей, и ему не нужно было останавливаться, чтоб подтянуть цепь или преодолеть каменистый участок. Собственно, путешествовать вместе и не уговаривались, лишь условились о месте встречи: в Блаффе, на холме, с которого просматривается дом Цурумаки.

Эраст Петрович весь отдался ритму езды, думал только о том, чтобы правильно дышать. С дыханием по-прежнему было плохо, в остальном же титулярный советник чувствовал себя гораздо лучше, чем днём. Помогало движение. Он словно превратился из человека в передаточно-цепной шарикоподшипниковый механизм. В душе воцарился не то чтобы покой, а некая спасительная пустота, без мыслей, без чувств. Его бы воля – так и ехал бы по спящей долине до самого конца жизни, не ведая усталости.

Усталости действительно не было. Перед тем как тронуться в дорогу, Тамба заставил Фандорина проглотить кикацу-мару, старинную пищу ниндзя, которой они запасались, отправляясь в длинный путь. Это был маленький, почти безвкусный шарик, слепленный из порошка: растёртая морковь, гречневая мука, батат и какие-то хитрые корешки. Смесь полагалось выдерживать три года, до полного испарения влаги. По словам Тамбы, взрослому мужчине хватало двух-трех таких шариков, чтоб целый день не чувствовать голода и утомления. А вместо бутыли с водой Эраст Петрович получил запас суйкацу-мару – три крошечных катышка из сахара, солода и мякоти маринованной сливы.

Был и ещё один подарок, который, очевидно, должен был распалить в безучастном Фандорине жажду мести: парадная фотокарточка Мидори. Похоже, снимок был сделан во времена, когда она служила в публичном доме. С неумело раскрашенного портрета на титулярного советника смотрела фарфоровая кукла в кимоно, с высокой причёской. Он долго вглядывался в это изображение, но Мидори не узнал. Исчезла куда-то и красота. Эрасту Петровичу отвлечённо подумалось, что настоящую красоту невозможно запечатлеть при помощи фотографического объектива; она слишком жива и неправильна, слишком переменчива. А может быть, всё дело в том, что настоящую красоту воспринимаешь не глазами, а как-то иначе.

Путь от Йокогамы до гор занял два дня. Обратно же Эраст Петрович докатил за пять часов. Не сделал ни единой передышки, но нисколько не устал – должно быть, из-за волшебных мару.

Чтобы попасть в Блафф, следовало ехать прямо, в сторону ипподрома, но вместо этого Фандорин направил свою машину влево, к реке, за которой теснились окутанные утренним туманом крыши торговых кварталов.

Пронёсся через мост Нисинобаси, за которым потянулись прямые улицы Сеттльмента, и вместо холма, на котором титулярного советника несомненно уже заждался Тамба, оказался на набережной, перед домом с трехцветным российским флагом.

Свой маршрут Эраст Петрович изменил не по рассеянности, вызванной перенесённым потрясением. Рассеянности не было вовсе. Наоборот, вследствие замороженности чувств и многочасовой механичности движений мозг титулярного советника заработал прямолинейно и точно, как арифмометр. Закрутились какие-то колёсики, защёлкали рычажки, и выскочило решение. В обычном своём состоянии Фандорин, возможно, перемудрил бы, понастроил турусов на колёсах, а ныне, при абсолютном неучастии эмоций, план получился на удивление простой и ясный.

Ознакомительная версия.