– Да затем, Алексей Николаевич, что революция вообще всегда очень многое меняет. И армия в России другая. И цели у нее другие. Собственно, у нее теперь всего одна цель – защитить революцию!
– Ну вот, видите! – воскликнул мальчик. – А еще спрашиваете меня – «будете ли править, станете ли царем!..» Некрасиво так шутить… Вам не кажется? Вот теперь мне все стало ясно! Что же это за армия, которая создана для защиты революции, а не Отечества! – с обидой добавил он.
– В настоящий момент у революции и Отечества одна судьба, – сказал комиссар.
Алексей помолчал.
– А скажите все-таки правду, что вы с нами собираетесь сделать?
– Моему начальству кажется, что вы, то есть вся семья ваша, здесь засиделись.
– И что? – шепотом спросил мальчик. – Что будет?
– Подробности потом. Все будете знать: ничего от вас не скрою, – пообещал комиссар. – Спасибо за беседу, Алексей Николаевич! Выздоравливайте.
Он двинулся к выходу. За ним в угрюмом молчании последовал Заславский. Новосильцева задержалась у кровати и шепнула Алексею:
– Выздоравливай поскорее, голубчик. Я тебя отсюда непременно увезу!
– Куда? – тоже шепотом спросил Алексей.
– Туда, где тебе будет лучше, чем здесь.
Алексей схватил ее руку, прижал к своей груди, потом поцеловал. Новосильцева прижала палец к губам: «Тихо!» и заторопилась вслед за Яковлевым.
Комиссар уже взялся за ручку двери, когда его догнал голос подростка:
– Вы не такой, как все, гражданин комиссар! Вы действительно настоящий большевик?
– До сих пор мне казалось – да, – ответил Яковлев.
– Я бы хотел пожать вам руку на прощанье.
– Почту за честь, – улыбнулся комиссар.
Он вернулся, осторожно подержал в своей ладони руку мальчика. Она была легкая, как пушинка, и влажная: пожатия Яковлев почти не почувствовал.
– Вы не комиссар, – сказал Алексей.
– А кто же, по-вашему? – удивился Яковлев.
– Не комиссар… Офицер.
– Я и тот, и другой одновременно, – улыбнулся Яковлев.
В коридоре Николай аккуратно правил коляской, объезжая чемоданы, баулы и сундуки, которым в губернаторском «Доме свободы» так до сих пор и не нашлось подходящего места: все-таки багаж Романовых и свитских занял почти целый железнодорожный состав.
– Итак, господин комиссар, – остановился Николай у двери в свою комнату. – Я прошу и жду пояснений.
– Естественно, вы их получите, Ваше величество. Но не здесь и не сейчас. Может быть, вечером. Или завтра утром, – ответил комиссар Яковлев и повернулся к Заславскому: – Ну что же, Шимон Евшевич, здесь на сегодня все! Мы еще увидимся с вами сегодня или у вас другие планы?
Заславский подозрительно смотрел то на комиссара, то на Романовых.
– Планы? А вы – вы какие имеете планы? Что ты задумал, товарищ Яковлев?
– О моих планах вы прекрасно знаете: собрание отряда охраны. Надеюсь, Авдеев уже все подготовил. Вы будете на собрании?
– А вы тут останетесь? И надолго останетесь? И зачем останетесь? – не отвечая на вопрос, допытывался Заславский.
– В Тобольске?
– Таки да, в Тобольске.
– Зачем же мне здесь оставаться? – возразил Яковлев. – Через недельку, пожалуй, в обратный путь. А сейчас хочу подробнее осмотреть дом. Мне торопиться некуда. Неделя, как минимум, в запасе.
– Не понимаю тебя, товарищ московский комиссар Яковлев! Что ты будешь тут таки посмотреть и хочешь увидеть в свободном доме?
– Не догадываетесь? – спросил Яковлев с подчеркнутой наивностью, из которой слишком явно выпирала издевка.
– Об чем я могу догадываться и обязан?
– Я ведь не просто человек любопытствующий и завистливый. И хочу осмотреть дом не из просто так, а чтобы понять, что вас могло здесь заинтересовать, коль скоро вы сюда две ночи подряд приходили с обысками. Открою вам секрет, который, наверное, известен всем, кроме вас: на вас в ВЧК поступил донос.
– До… Донос? – спросил с изумлением Заславский. – Какой-такой донос? Кому? Что за сумасшедший бред?!
– Во всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с бандитизмом и саботажем. И с контрреволюцией, – с подчеркнутой любезностью сообщил Яковлев.
Заславский онемел.
– Ты… ты врешь тут все и всем! – взвизгнул он.
– Зачем мне это? Ты знаешь? Скажи! Я тоже хочу знать, – попросил Яковлев.
Но Заславский только головой мотал, как лошадь: неожиданный спазм парализовал ему голосовые связки. Наконец выговорил:
– Кто там доносит? Об что?
Яковлев сочувственно развел руками.
– Не имею права говорить! Государственная тайна.
– Не-е-е!.. – выдохнул Заславский. – Не-е-е… Тут такое что-то есть неправильное. Покажи бумагу! – потребовал он.
– Ты думаешь, я такие важные документы ношу с собой? – спросил комиссар Яковлев, переходя на «ты». – Если думаешь так, то ошибаешься.
– Так ты же… так ты за царем приехал. Откуда тут вэчека? – и он беспомощно огляделся и посмотрел на Новосильцеву и матроса Гончарюка.
Новосильцева была спокойна и недвижима, как римская статуя. У матроса Гончарюка был такой вид, словно перед ним был не Заславский, а морской змей, вынырнувший из пучины. А Кобылинский, на лице которого застыло изумление, вообще ничего не понимал.
– Хорошо, так уж и быть, – сказал Яковлев. – Скажу, но исключительно по дружбе и из уважения к тебе. Дай только слово, что промолчишь.
– Даю, – проговорил Заславский. – Десять слов даю.
– Мне достаточно одного, – успокоил его комиссар. – Подойди ближе.
Заславский подступил чуть ли не вплотную.
– Видишь ли, друг мой Шимон… – и Яковлев заколебался. – Нет, пожалуй, нельзя…
– Скажи, Яковлев! Ты ж дал пообещание… пообещал, – не отставал Заславский.
Комиссар еще раз сокрушенно вздохнул, еще помедлил и, наконец, отважился.
– Только учти, Шимон, – предупредил он. – Сам я доносу на тебя не верю. Пока не разберусь, что и как было на самом деле.
– Учту! – заверил Заславский.
– Итак, некие местные товарищи, из числа твоих друзей, доносят, что гражданин Заславский, командир и одновременно комиссар отряда красной гвардии, незаконно произвел несколько обысков у Романовых, причем каждый раз сам был сильно пьян. Перебил посуду, отобрал у женщин все драгоценности, а расписки не дал. Похитил у фрейлины Гендриковой модные панталоны, совсем новые, модные – прямо из Парижа. И еще два лифчика у юнгферы Демидовой; ну, у этой бельишко попроще – от московской фабрики «Трехгорная мануфактура».
По мере того, как Яковлев перечислял пункты доноса, челюсть Заславского опускалась все ниже и физиономия зеленела все больше.
– Вы… – выдавил из себя Заславский. – Ты… Что ты выдумываешь в своей голове, комиссар? Что за бред? – взвизгнул он, брызгая слюной. – Врете вы все! Обман врете! Какие еще панталоны?! У тебя головные мозги есть?
– Со мной все в порядке, – заверил его комиссар. – Я же сказал тебе: не думаю, что ты стащил у фрейлины Гендриковой парижские панталоны.
– А… посмотреть? – спросил Заславский.
– Панталоны?
– Нет, – мотнул головой Заславский. – Документ посмотреть.
– Можно, – неожиданно смягчился Яковлев.
– Тогда дай!
– Дам, – пообещал комиссар, – но после проверки. Через недельку-две. Потерпишь?
На лице Заславского появилась кривая улыбка. Кажется, он стал догадываться. Ничего не сказав, резко повернулся и пошел вниз по лестнице.
Николай и Александра стояли в стороне. Но обрывки странного диалога слышали, обмениваясь растерянными взглядами. И облегченно вздохнули, когда Заславский исчез.
– Разрешите идти, гражданин комиссар? Выяснить относительно собрания, – невозмутимо подал голос Кобылинский.
– Сделайте одолжение, Евгений Степанович, – сказал Яковлев. – Выясните.
Однако Кобылинский не уходил, вопросительно глядя на Николая. И лишь когда тот ему кивнул, полковник козырнул Николаю, потом Яковлеву и зашагал вслед за Заславским. Матрос Гончарюк перевел дух, вытер слезы, поправил усы и поспешил вслед за полковником.
Новосильцевой было не до смеха. Она была мрачна, как грозовая туча.
– Что за хулиганство? – возмущенным шепотом спросила она. – Зачем вы устроили балаган? Заславский все поймет уже через несколько минут. Теперь его никакие тормоза не удержат!
Но комиссар Яковлев был доволен. Он потер подбородок, который после бритья горел и слегка зудел.
– Сударыня, – спросил он. – Вам приходилось когда-нибудь читать или слышать, что такое гальваническая терапия? Иными словами, лечение электрошоком.
– Да, но какое это имеет?..
– Самое непосредственное, – сказал он. – Лучшего момента вывести Заславского из себя и вывернуть его наизнанку, я не нашел бы. Теперь он будет сгорать не только от служебного рвения. Но и от злобы. А значит, делать ошибки. Так что мы сейчас получили определенное преимущество.
И он повернулся к Николаю.
– А теперь, Николай Александрович, нам необходимо где-нибудь уединиться.
