Михелина подхватила мать под руку, и они весело пошли к выходу.
— Завтра во столько же и в этом месте! — крикнул вслед господин.
— Если у вас хватит денег! — со смехом ответила воровка.
Ночь в Ялте черная, густая, с крупными звездами на небе. Шумно налетают волны на причал, вскидываются изредка пароходные гудки, играют на набережной сразу несколько инструментов — от аккордеона до скрипки, веселится праздный народ, радуясь взлетевшим в небо петардам.
Сонька и Михелина сидели на изящном балкончике гостиничного номера, выходящего прямо на море, пили чай, вели негромкую беседу.
Через балкон от них сидел некий господин с небольшим биноклем, с интересом разглядывающий гуляющую публику, порт и подчас даже воровку с дочкой.
— Ты его очень любила? — спросила Михелина.
Воровка задумалась, тихо ответила:
— Очень. Иногда даже больше, чем себя.
— А за что?
— Не знаю. Любят не за что, а потому что.
— Хорошо, ты любила его, потому что…
— Потому что он был для меня всем. Я даже тебя и Таббу забыла ради него.
— Но ведь он предал тебя.
— Предал. И не однажды. А все равно любила.
— Сейчас тоже любишь?
Сонька опять задумалась.
— Сейчас уже нет. Сейчас жалею, что все уже позади и ничего не вернешь.
— А ты бы хотела вернуть? — удивилась дочка.
— Совсем немногое. Первые наши ночи в Одессе. И еще мои слезы…
Господин на соседнем балконе перевел на них бинокль, стал их разглядывать.
— Чего он зырит? — разозлилась Михелина.
— Кто-то из нас понравился, — улыбнулась мать.
Дочка показала язык господину, снова повернулась к Соньке.
— Если б меня человек предал, я бы никогда его не простила.
— Когда любишь, все прощаешь. Становишься слепой и глухой. Тебя ведь тоже предали, а ты все равно любишь.
— Кто меня предал?
— Твой любимый.
— Андрей?!
— Да, князь Андрей.
От обиды и возмущения дочка даже откинулась на спинку кресла.
— Он не предавал меня. С чего ты взяла?
— Он не стал искать тебя, смирился, что ты исчезла.
— А что он мог сделать?
— Когда любишь, дочка, можно сделать все. Даже это море пешком перейти до другого берега.
Михелина помолчала, отрицательно покрутила головой.
— И все равно я не верю. Когда-нибудь я встречу его.
— Все правильно, — улыбнулась мать. — Только не повторяй ошибок матери. И еще — помни, что мы воровки.
— Почему это я должна помнить?
— Потому что есть в этом мире князья и есть воры. А эти жизни никогда не пересекаются. Каждому — свое.
Дочка о чем-то задумалась, затем решительно заявила:
— Увидишь, он приедет сюда!
Сонька улыбнулась.
— Прилетит. На крыльях.
— Дам телеграмму — и приедет!
— Не делай глупости, Миха. А то как бы вместо князя полиция не явилась.
— Не явится!.. Сколько здесь живем, ни один дубарь не прицепился.
— Не сглазь. А насчет телеграммы подумай. Рискованное дело.
Глаза Михелины налились гневом.
— Я хочу, чтобы Андрей приехал, и он приедет! И ты тогда увидишь, что он не предавал меня!
Воровка улыбнулась, печально сказала:
— Вот ты и ослепла, детка моя. — Помолчала, добавила: — Каждую минуту думаю о Таббе. Увидеть бы вас вместе, и большего счастья не придумаешь.
Ночью княжне не спалось. Она вышла из своей спальни, неслышно прошла по комнатам, заглянула по пути в некоторые помещения, затем вошла в бывший отцовский кабинет. Зажгла здесь свет, принялась с бессмысленным интересом просматривать книги, стоявшие на стеллажах. Вдруг до ее слуха донеслись странные звуки. Их можно было принять за какое-то невнятное бормотание, за сдавленные рыдания, за истязание несчастного, отвергнутого.
Анастасия покинула отцовский кабинет, вышла в большой зал, прислушалась. Звуки доносились из спальни, которую выделили для бывшей примы.
Княжна тихонько приблизилась к ней.
Дверь спальни была чуть приоткрыта. Девочка подошла поближе и увидела Таббу, стоявшую на коленях перед образами и взывавшую к Господу со словами горестной мольбы:
— Боже праведный… Боже милосердный. Помоги мне в моих страданиях. Помоги избавиться от мучений, не покидающих меня ни днем, ни ночью. Страдаю о матери, мной отвергнутой. Болею о сестре, мной презренной. Помоги встретить их, покаяться, упасть на колени и попросить прощения… Боже, помоги мне. Сожалею о содеянном, надеюсь на спасение. Господи, помоги мне…
Анастасия перекрестилась и тихонько удалилась от спальни артистки.
Жара накрыла Ялту с самого утра.
Сезон был в разгаре, и на ялтинском почтамте народу было предостаточно. Михелина сидела за столиком, на специальном бланке старательно выводила текст телеграммы. Сонька стояла рядом, обмахиваясь веером и наблюдая за находящимся в помещении народом.
Неожиданно заметила в толпе того самого господина, у которого они недавно тиснули бумажник, быстро отвернулась, прикрылась веером. Господин прошелся до стеклянной стойки, заглянул за нее, окинул взглядом зал и направился к выходу.
Михелина выводила: «САНКТ ПЕТЕРБУРГ НАБЕРЕЖНАЯ ФОНТАНКИ ДОМ КНЯЖНЫ БРЯНСКОЙ ТЧК ЯЛТА ПРИНЯЛА НАС КАК РОДНЫХ ТЧК МАМЕНЬКА СЧАСТЛИВА ТЧК ОЧЕНЬ НЕ ХВАТАЕТ ВАС ЖДЕМ ТЧК АННА».
Отложила ручку, промокнула чернила, дала матери почитать. Та пробежала глазами написанное, согласно кивнула, негромко сообщила:
— Здесь ошивается мой жених.
— Который? — не сразу поняла Михелина.
— У которого ты тиснула лопатник. Будь повнимательней.
— Видать, на охоту вышел, — засмеялась дочка и направилась к стойке для подачи телеграмм.
Сонька с дурным предчувствием снова окинула взглядом зал, прошлась почти до самой двери, даже выглянула на улицу, но нигде ничего настораживающего не заметила.
К ней подбежала радостная Михелина, чмокнула в щеку, заявила:
— Вот увидишь, недели не пройдет, как он будет здесь!
— Дай бы Бог…
Они спустились по ступенькам почтамта, пересекли площадь, вышли на набережную. Воровка снова огляделась.
— Ты чего, мам? — не поняла дочка.
— Тревожно что-то, — ответила мать. — Как бы чего не случилось.
— Пошли быстрее отсюда.
Сонька взяла дочку за руку, желая направиться в один из узких переулков, и в это время им навстречу вышел их знакомый «жених», а сбоку тут же нарисовался сосед по балкону.
Воровка с дочкой отчаянно ринулись назад, однако здесь дорогу им пересекли еще два господина в штатском, крепко схватили воровок под руки.
«Жених» и сосед по балкону подошли к ним, оба почти одновременно достали из карманов номерные жетоны, поднесли их к лицам воровок.
— Вот я и делаю вам предложение, мадам Сонька, — сказал с улыбочкой «жених». — Прошу вас и вашу очаровательную дочку в ялтинское отделение уголовного сыска для последующего этапирования в Санкт-Петербург…
Анастасия неслась по дому — из комнаты в комнату — с такой скоростью, что едва не сбила с ног дворецкого, боком зацепила Катеньку с чайным подносом и влетела в комнату Таббы.
— Сударыня! — закричала она, размахивая телеграммой. — Ваши маменька и сестра нашлись! Они в Ялте! Ждут нас!
Прима, изящно одетая, ухоженная, но все еще с травмированной рукой, взяла телеграмму, прочитала вслух:
— «Ялта приняла нас как родных. Маменька счастлива. Очень не хватает вас, ждем. Анна». — Подняв глаза на возбужденную княжну, спросила: — Анна — это Михелина?
— Конечно!.. Я же вам рассказывала! — Девочка присела рядом с ней. — Едем?
Табба благодарно взяла руку княжны, поднесла к губам.
— Когда?
— Да хоть завтра, послезавтра!.. Чем быстрее, тем лучше.
— Надо успеть собрать вещи.
— Какие вещи?.. Там ведь море, тепло! Все самое легкое и самое красивое! — Княжна выхватила из рук артистки телеграмму, бросилась в большой зал. — Позвоню князю Андрею!
— Катенька! — Табба заспешила к себе. — Ступай сюда, будем собираться в Ялту!
Анастасия набрала телефон, услышала голос князя.
— Кузен! Ты сейчас умрешь!.. Только слушай и не перебивай! А лучше всего сядь, чтоб не упасть! — Выдержала паузу и в разбивку произнесла: — Объявилась твоя Миха!.. Не веришь? Клянусь, не вру!.. Вот телеграмма от нее! В руке!.. Она с маменькой… ну, с Сонькой… в Ялте! Ждут нас!.. Ты рад? Нет, ты не сошел с ума от счастья? Сошел?!. Я тоже!.. Как, когда едем?.. Когда скажешь! Хорошо, завтра! Заказывай билеты!
Горная дорога из Ялты в Симферополь опасна и красива. Опасна крутыми поворотами, красива — невероятными пейзажами и нависшими скалами. Сквозь лес иногда проскальзывает синее до неправдоподобия море, затем вдруг дорога летит вниз и все исчезает в пыльных и глухих ущельях.
Из Ялты в сопровождении трех конных жандармов несся тюремный тарантас. От копыт и колес вздымалась горная галька, встречные повозки торопливо уступали дорогу едущим, и ездоки потом долго смотрели вслед арестантскому экипажу.
