Томится от любви, скорее всего. Должно быть, какая-нибудь красавица привлекла его внимание и испортила аппетит. Ах, как хорошо снова бы побывать в его возрасте. Мне вспомнился стих …
Вместо того, чтобы слушать декламацию его стихов, я закрыл дверь, упал в постель и накрыл голову подушками. Прошло некоторое время. В голове образовалась тупая, ноющая пустота. Я отбросил подушки в сторону, вернулся к двери и тихо приоткрыл ее. Антипатр и Исидор все еще разговаривали, так тихо, что я едва мог их слышать.
— Никанор стал обузой, — сказал Антипатр. — Я же рассказал тебе, что он сделал в Олимпии, убив этого жалкого циника. Я знал беднягу Симмия, когда мы были мальчишками в Сидоне, но мы не виделись пятьдесят лет, и он наверняка был агентом Рима не больше, чем я! Но Никанор посчитал, что Симмий узнал нас и разоблачит, поэтому по собственной инициативе он и убил Симмия, не задумываясь о том, что может произойти, если его поймают и выяснится его связь с Митридатом. Меня могли разоблачить вместе с ним, положив конец моей полезной деятельности, хотя я едва начал. Никанор всегда был безрассудным. Теперь ему повсюду мерещатся шпионы и лазутчики. Я думаю, он сошел с ума.
У меня на загривке волосы встали дыбом. Сомнений быть не могло: Антипатр был агентом Митридата. У меня не было времени подумать, потому что заговорил Исидор, и я должен был подслушать.
— Ты можешь сомневаться в суждениях Никанора, но не в его лояльности, — говорил он. — Никто не приносил таких жертв, не преодолевал огромных расстояний и не шел на подобный риск ради общего дела, больше чем Никанор — даже ты, Антипатр.
— Ты не слушаешь меня, Исидор. Я сомневаюсь не в его суждениях, а в его здравомыслии. Он говорит такие вещи, которые не имеют смысла. Что он сказал тебе сегодня о Фаросе? Что-то насчет использования зеркал, чтобы заглянуть в царский дворец и прочитать мысли царя Птолемея?
— У него действительно странные представления…
— Он сумасшедший, Исидор. Он всегда был немного сумасшедшим, но теперь он стал еще больше — до такой степени, что представляет опасность для всех нас.
Исидор вздохнул: — К сожалению, он мой единственный надежный посредник для связи с Анубионом на Фаросе. Ты сам сказал, в тот же день, когда прибыл сюда, что создание системы сигналов с использованием Фароса должно быть нашим наивысшим приоритетом. Когда между Римом и Митридатом разразится война, что, если римляне вторгнутся в Египет? Наша способность общаться тайно будет жизненно необходима.
— Римляне никогда не займут Александрию, — сказал Антипатр.
— Возможно нет. Но даже если Египет останется в стороне от войны, Александрия будет кишеть шпионами. Римляне - дети, когда дело доходит до секретных операций. Митридат - мастер в таких вещах, и это может быть его самым большим преимуществом. Наша способность использовать Фарос для тайного общения может повлиять на победу или поражение.
— Не будем увлекаться, старый друг, — ты начинаешь говорить так же грандиозно, как Никанор.
Исидор тихо рассмеялся: — Всю свою жизнь я был не более чем писакой в клетке Муз. Должен признаться, мысль о том, что я могу еще что-то сделать, чтобы изменить мир, немного опьяняет.
— Скорее, как это прекрасное вино. Не допить ли нам его?
— Нет, я уже слишком много выпил. Я иду спать. У нас впереди напряженный день. Ты по-прежнему настроен взять с собой Гордиана?
— Если он узнает, что я был на Фаросе без него, я затрудняюсь объяснить, почему не взял его с собой. Не волнуйся, я прослежу, чтобы он не путался под ногами, пока ты будешь совещаться с Анубионом. Гордиан молод и его легко отвлечь.
— Ты уверены, что он ничего не подозревает о твоей миссии?
— Ничего. Как Гордиан неоднократно демонстрировал во время наших путешествий, он довольно умен в некоторых отношениях, но ужасно наивен в других. Он умен, но еще не циничен. Он по-мальчишески верит в своего старого наставника; на самом деле это довольно трогательно. Он никогда не спрашивал меня о причинах моего путешествия инкогнито, и я совершенно уверен, что он и понятия не имеет о моей деятельности в каждом городе, который мы посетили - изучении местных настроений, поиске и беседах с теми, кто мог бы быть полезен нашему делу, составлении списка тех, кто представляет для нас опасность.
— Даже в Вавилоне?
— Особенно там! Парфяне с подозрением относятся и к Риму, и к Митридату, но, когда придет время, их нужно убедить встать на нашу сторону. Антипатр вздохнул. — Ну что ж, если больше не будет вина, тогда я тоже иду спать.
Когда они поднялись и направились к своим комнатам, я услышал шепот Исидора: — Рим, это болезнь.
Антипатр прошептал в ответ: — А Митридат, лекарство!
Я молча закрыл дверь и вернулся в свою кровать.
Моя голова была так наполнена болезненными мыслями, что я думал, что она вот-вот взорвется. С самого начала нашего путешествия Антипатр обманывал меня. Каким же я был дураком, не разглядев его насквозь!
Возможно, я не хотел видеть правду.
В Олимпии, в ночь перед убийством Симмия Циника, я подслушал разговор двух мужчин в шатре нашего хозяина. Одним из них был Никанор. Другой говорил таким тихим голосом, что я не мог разобрать, что он сказал, не говоря уже о том, чтобы узнать его голос. Теперь я знал, что этим человеком был Антипатр, и оба они были агентами Митридата.
Оглядываясь назад, я вспомнил все те времена во всех городах, когда Антипатр якобы оставался в своей комнате, пока я уходил куда-то на целый день… или говорил, что встречается с коллегами-учеными, чтобы поговорить о поэзии (зная, что нет ничего более вероятного, чем поразить меня)… или пошел в какой-то храм без меня, так как я уже посещал это место и не хотел идти туда снова. Сколько раз его фактической целью были встречи с сообщниками для подготовки восстания Митридата и разорения Рима?
Какие планы он вынашивал с Евтропием в Эфесе, и с Посидонием на Родосе, и со всеми остальными, с кем он, должно быть, встречался во время всех наших остановок в Афинах, на Делосе, Лесбосе и в других местах?
В Галикарнасе, в течение всех тех блаженных часов, которые я провел с Битто, я предполагал, что Антипатр погружается в тома ее библиотеки, хотя на самом
