— Боксер, — помолчав, сказал наш начальник. А потом вдруг улыбнулся. — Заходите.
Я ночь напролет крутилась на простынях, сочиняя свою речь, после чего все утро репетировала перед зеркалом. В результате первая фраза получилась как надо:
— Шеф, у меня проблема!
— Берите стул, Боксер. Слушаю вас.
Я так и сделала, но, взглянув ему в лицо, напрочь забыла и тщательно составленную речь, и остроумные высказывания, и отточенное изящество формулировок. Вместо этого из меня вылетело:
— Шеф! Не хочу быть шефом, шеф! Хочу обратно в следователи!
С лица напротив улыбка исчезла, будто ее и не бывало.
— Что вы бормочете, лейтенант? Я вас не понимаю.
— Шеф, сегодня утром я проснулась — и поняла, что все не так. Ну не нравится мне работать погонялом для других людей! Не хочу я больше штаны просиживать. Хочу на улицу! Тони, вы отлично знаете мои способности.
Секунду-другую казалось, что Траччио меня даже не услышал — вот до какой степени он смотрелся истуканом. О чем он думал? Обо всех тех убийцах, которых я помогла упечь в места не столь отдаленные? Было бы неплохо, коли так. Но тут он с такой силой хлопнул по столу ладонью, что я непроизвольно отъехала подальше вместе со стулом.
Траччио взорвался, и меня забрызгало. Не кровью. Слюной.
— Не знаю, чем вы там обкурились, Боксер! Вас поставили не в бирюльки иг… нет! молчать!!! Вы знаете, сколько человек пришлось из-за вас подвинуть?! А все из-за вашего назначения! Вас повысили, потому что вы прирожденный лидер, Боксер. Руководитель. Начальник следственной группы… Идите и работайте. Все, вопрос закрыт.
— Шеф…
— А? Быстрее, я занят.
— Мне легче работать ножками. Я умею, вести расследование на месте, загляните в мое личное дело. А крутиться как белка в колесе… точнее, в четырех стенах офиса… Ведь есть же люди, которые спят и видят, как их назначают лейтенантом. Вот их и повышайте! Шеф, на моем месте вам нужен тот, кто его хочет!
— Ну, раз уж вы сами начали… Хотел с вами кое о чем поговорить.
Траччио открыл ящик стола, достал оттуда сигару, откусил кончик карманной гильотинкой и раскурил. Я затаила дыхание.
— У вас, Боксер, есть куда расти на этой работе… А знаете почему? Да потому что наш ПДСФ занимает последнее место по раскрытию! Во всей стране! Так что давайте, учитесь погонять лучше! Протяните руку помощи другим, коли вы такая опытная и талантливая! Создайте департаменту позитивный имидж! Станьте… этим, как его… светочем добра станьте, черт вас побери! Да вы просто обязаны привлекать и готовить людей! И что, вы этим занимаетесь, а? Хоть бы вот настолечко? А при этом, Боксер… ку-уда?! а ну назад!!! я еще не закончил!.. Так вот, не столь давно вас подстрелили; еще чуть-чуть — и мы бы вас отпели. А почему, позвольте спросить? Ведь в тот вечер было даже не ваше дежурство. Мало того, вы не продемонстрировали никакого самоконтроля… Джейкоби приглашает принять участие — и у вас тут же щенячий энтузиазм: «Ах-ах, как мило!»
Траччио вскочил, вихрем обежал вокруг собственного стола и, наконец, замер, вцепившись руками в спинку кресла. От побагровевшего лица во все стороны несло раздражением.
— В толк не возьму, какого черта вы приперлись. Да у вас работа проще пареной репы! А каково мне, вам в голову не приходило?
Я тупо уставилась на Траччио, а тот уже вовсю разошелся — и давай пальцы загибать:
— Убойный отдел, раз. Грабежи, два. А наркотики? А мафиозники? А защита свидетелей? В одно ухо орет мэр, в другое — губернатор штата. И если выдумаете, что оперативная работа…
— Шеф, вы прямо мои мысли читаете.
— Слушайте, знаете что! Шли бы вы… Вот именно. Шли бы вы делом заниматься. Все, лейтенант, петиция отклонена. Брысь отсюда.
Я, как маленькая девочка, послушно встала и покинула кабинет Траччио. Униженная и взбешенная до такой степени, что впору заявление подавать. Впрочем, все, что сказал шеф, чистая, правда. Хотя я тоже права.
Как там было-то?
«Нанимать и готовить людей?», «Учитесь погонять?».
Да разве я для этого стала копом?!
Ах, как тянет обратно на улицы Сан-Франциско…
Синди Томас сидела в заднем ряду судебного зала 4А в здании Сивик-центра, втиснувшись между репортером от «Модесто-Би» и внештатником от «Лос-Анджелес тайме». Внутри все пело и играло, а руки так и чесались. Это ее город, ее история!
Коленкам уже стало горячо от ноутбука, но Синди упорно печатала и печатала, внося пометки вслед за вызовом первого свидетеля истца.
— Доброе утро, мистер Фридландер, — сказала Морин О'Мара. Рыжая грива женщины-адвоката буквально светилась на фоне ее голубоватого шерстяного костюма. Сегодня на ней была снежно-белая блузка с неброским воротником. На изящном запястье левой руки — золотые часики. Синди отметила про себя, что обручального кольца не видно. — Прошу прощения за личный вопрос, мистер Фридландер, — между тем продолжала О'Мара, — сколько вам лет?
— Сорок четыре.
Что?! Синди всерьез удивилась. С такой морщинистой физиономией и седыми лохмами? Да ему скорее за шестьдесят!
— Не могли бы вы рассказать суду, что произошло вечером двадцать пятого июля?
— Да-да, — кивнул Фридландер. — Мой сын Джош… с ним случился припадок.
— Сколько лет вашему сыну?
— Семнадцать. В этом месяце ему бы исполнилось восемнадцать…
— Когда вы прибыли в больницу, вы увидели сына?
— Да. Он все еще лежал в отделении неотложной помощи. Туда меня провел доктор Гарза.
— Джош был в сознании?
Фридландер отрицательно помотал головой. О'Мара пришлось повторить свой вопрос, чтобы ответ мог быть занесен в протокол слушаний.
— Нет, — довольно громко заявил свидетель. — Но доктор Гарза обследовал его и сказал, что Джош через день-два сможет пойти на занятия, что он будет как огурчик!
— Вы видели Джоша потом, после посещения отделения неотложной помощи? — спросила О'Мара.
— Да, на следующий день. — По лицу Фридландера скользнула и тут же спряталась бледная улыбка. — К нему как раз пришла его девушка, и они втроем… то есть с соседом по палате… над чем-то смеялись. Я даже немного удивился, насколько беззаботная царила там атмосфера… Этого юношу звали Давид Льюис…
О'Мара тоже мягко улыбнулась, но перед очередным вопросом ее лицо вновь посерьезнело.
— И каким вы нашли Джоша на следующее утро?
— Я нашел его в морге, — ответил Фридландер треснувшим голосом. Он обеими руками вцепился в ограждение места свидетеля и подтянулся вперед вместе со стулом. По нервам ударил скрежет ножек.
Свидетель обернул свои беспросветно печальные и вопрошающие глаза на присяжных, затем на судью. По изрезанной морщинами щеке поползла слеза.
— Пропал… пропал ни за что… Я его потрогал, а он холодный… Мой мальчик…
О'Мара накрыла его руку своей ладонью. Жест был трогательным и, судя по всему, вполне искренним.
— Может, сделать перерыв? — осторожно спросила она Фридландера, протягивая коробочку с салфетками.
— Ничего, ничего… — ответил тот, откашлялся и промокнул глаза. Отпил воды из стакана. — Ничего, я в порядке.
О'Мара кивнула и вновь обратилась с вопросом:
— Вам хоть как-то объяснили смерть Джоша?
— Сказали, что сахар слишком сильно упал, и тогда я спросил — почему?! Доктор Гарза сказал, что он в недоумении, — промолвил свидетель, с трудом проговаривая последнее слово и безуспешно пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Я тоже был… в не-до-у-ме-нии. Днем раньше состояние Джоша стабилизировалось. Он с аппетитом пообедал. И поужинал. Сходил в уборную без посторонней помощи. А потом, за одну ночь, прямо в больнице, впал в кому и умер! Бессмыслица!
— Аутопсию сделали? — спросила О'Мара.
— Я настаивал на этом! — загорячился Фридландер. — От всей этой истории пахнет приступ…
— Протестую, ваша честь! — проревел Крамер с места. — Мы сочувствуем свидетелю, но прошу суд проинструктировать его отвечать по существу!
Судья молча кивнул, затем обратился к свидетелю:
— Мистер Фридландер, пожалуйста, просто рассказывайте, как все было.
— Простите, ваша честь… О'Мара ободряюще улыбнулась.
— А скажите, мистер Фридландер, вам показали результаты вскрытия?
— Не сразу, но… Да, показали.
— И что же там сообщалось?
Фридландер взорвался, его лицо пошло пунцовыми пятнами.
— Они заявили, дескать, Джош был накачан инсулином! То есть ночью ему в капельницу впрыснули инсулин! Якобы случайно! И он от этого умер! Больница, видите ли, ошиблась! Примите извинения!
О'Мара украдкой бросила взгляд на отвисшие челюсти присяжных и, помолчав мгновение, спросила:
— Прошу прощения, мистер Фридландер, что приходиться задавать такой вопрос… Но что вы почувствовали, когда узнали об этой ошибке?
