На глаза Мелвина навернулись слезы. С глухим стуком он сел. Когда он возразил - теперь уже довольно слабо - его слова прозвучали так, словно его душили:
- A как насчет того, что ты ПИСАЛА во дворе? Полагаю, я тоже это нафантазировал, верно? Это какой-то тайный фрейдистский символ, всплывающий посреди моей сексуальной неадекватности...
Гвинет хлопнула в ладоши.
- Наконец-то! Ты понимаешь свои собственные недостатки! Твоя неспособность достичь сексуальной разрядки с представителем противоположного пола превратила тебя в сдержанный тип личности. Ты держишь всё в себе. Итак, ты фантазируешь, видя меня - объект твоего естественного сексуального влечения - и выпускаешь все это наружу.
Мелвин потер лицо, вытирая слезы из уголков глаз. Он никогда в жизни не чувствовал себя большим неудачником.
Боже мой, - его мысли дрогнули. - Может быть, она права.
Так ли это? Могло ли его восприятие так полностью оторваться от реальности? Меня никогда в жизни не трахали, - понял он. - Неужели все эти сексуальные репрессии могут вызвать у меня галлюцинации?
- Не расстраивайся, Мелвин, - прoдложила она, жуя. – Самораскрытие - это хорошо. Теперь ты больше понимаешь себя, и катализатором этого является моя желательность. Все это на самом деле очень позитивно.
Мелвин начал рыдать.
- Мелвин, Мелвин, не плачь. Ты почувствуешь себя лучше, как только подумаешь обо всем этом, с точки зрения терминов, с которыми ты уже согласился, - сказала она ему, улыбнувшись, и придвинула к нему коробочку с едой. – Вот, покушай.
Он поднял на неё покрасневшие глаза.
- Я не хочу эту ёбаную еду. Я знаю, что у меня нет галлюцинаций. Я знаю, что ничего из этого не является фантазией. Потому что Я ЗНАЮ - вне всякого сомнения - что я не писал ничего на своем ноутбуке.
Гвинет не поняла его:
- Прости, а что там написано?
- Это имя. Леонард. Я на сто процентов уверен, что я этого не писал, и это значит, что ты это сделала.
Гвинет закатила глаза:
- Боже, Мелвин, пойдём, покажешь мне.
Он поднялся и подошёл к кладовке вместе с ней.
- Вон посмотри сама на экран. Ты знаешь, что там, потому что ты сама это написала.
Его глаза проследили за Гвинет, колени ослабли, и он, пошатываясь, вышел из комнаты.
Экран ноутбука был пустым.
4
Мелвин беспокойно лежал в своей постели. Головная боль разрывала переднюю часть его мозга прямо над глазами. Он решил, что лучший способ пережить позор перед Гвинет - не думать об этом, а просто забыть всё произошедшее за день. Просто забудь об этом и ложись спать, - сонно приказал он себе. И это как раз то, чем он и пытался заняться.
Обрывки шума из снов продолжали будить его. Однако он знал, что это были сны, потому что каждый раз, когда его глаза были открыты, он смотрел в полную тишину. Шумы из сна появились в раздражающей совокупности: мягкие шаги, звук лопаты, копающей землю, лай собак…
Кусочек лунного света прорезал комнату и каким-то образом сделал ее больше. Когда он проснулся, то смутно вспомнил поток фрагментов сна:
Очень худая девушка в длинной мужской футболке, лежащая без сознания или мертвая на полу в гостиной.
Высокий женоподобный мужчина, сидящий в кресле, одетый в безвкусный костюм и шоколадно-коричневую шёлковую рубашку с торчащим воротником.
Сумка с продуктами на столе, в основном забитый банками с кормом для собак.
Ярко освещённая комната с рaстеленным пластиком на полу.
На этот раз, проснувшись, он нахмурился. Что все это значит? Теперь болело горло, и он весь вспотел. Только не грипп снова! Казалось, он заболевал им раз или два в год, сколько себя помнил. Усталость давила на него, как на еретика, раздавленного камнями. О, боже, просто ложись спать! Его дорожные часы на тумбочке показывали 2:07 ночи.
Он снова задремал. На этот раз сон не был разрозненными кусками. Ему снилось, что он ходит по дому, как полоска пленки со всеми остальными кадрами. Во сне он понимал, что это тот же дом, где они находятся с Гвинет, но он сильно отличался. Темные пятна запачкали потрепанные обои и ковёр. Он бросился на кухню и обнаружил, что она заполнена старыми приборами с белой эмалью 50-х или 60-х годов. Он посмотрел в окно через какое-то странное визуальное зерно, как в фильмах, снятых на 16 миллиметрах, и увидел трех собак - дворнягу, колли и немецкую овчарку - они почесывались, и их языки свисали, когда они спали под хрустящим лунным светом. Потом он пошёл в гостиную и сразу упёрся в почти гнилой диван. Потрепанные подушки были испачканы всевозможными пятнами и подтеками. Несколько крошечных пластиковых пакетов валялись на полу, рядом стояла мерцающая свеча в оловянном подсвечнике. На обожжённом сигаретами столе, стояла лампа, тень от неё была словно грязной и кривой, а свет парил в странном оранжевом полумраке. В углу таракан пировал чем-то неизвестным.
Когда из коридора, который вел в спальни, послышались голоса, Мелвин вдруг не мог пошевелиться, как будто он действительно был в пленке и проектор был остановлен.
- Я... думаю, он в отключке, - раздался обескураженный мужской голос.
Затем другой, еще более хриплый:
- Он назвал меня... ну… э… отмороженным хуесосoм, грязным итальяшкoй и ебанатoм.
Но следующий голос был пронзительным и решительно женским, подкрепленным воплем негодования.
- Мы собирались "вмазаться", а маленький ублюдок вторгся сюда, пытаясь нас съесть, а пакет с “герычем” был на полу, вот он и съел его! А ещё он съел свечи!
Мелвин также услышал не человеческий голос, а злющее чавканье.
Это что... cвинья? - удивился он.
Но шум, голоса и разлагающийся дом-все это было сном - Мелвин понял это, даже когда стоял посреди всего этого.
- Эй, приятель... - pаздался знакомый мужской голос.
Снова первый мужской голос. Сонный паралич освободил Мелвина, и с сильным волнением он повернулся к источнику шума. Теперь уже знакомый коридор представлял из себя продолговатую чёрную пасть. Другие голоса звучали оттуда же, но при этом более отдаленно.
Теперь мужской голос прозвучал прямо за его ухом, обдав затылок Мелвина неприятным холодком, от которого у него волосы встали дыбом:
- Если ты захочешь, то сможешь нас увидеть.
Это пугает меня, - подумал Мелвин. Он стоял, охваченный диким ужасом. - Мо-мо-мо-может, это не сон...
Одно дело - стать чем-то другим... - голос зазвенел в глубокой ясности. - Подумай об этом, об этом моменте, который я собираюсь сделать. Все наебнулось, но это также имеет смысл. Это: образ в куске фильма похожий на призрак…
Мелвин бросил короткий взгляд в сторону голоса и увидел горевший оранжевый свет от тусклой лампы, только теперь он, казалось, потемнел, а перед ним стояла зернистая чернота, от которой очень медленно поднимался и кружился пар.
Теперь голос прозвучал прямо у него в голове.
- Закрой глаза и поверни голову вправо.
Мелвин так и сделал.
- Теперь открой их.
Мелвин подчинился и закричал. В кухне стояла бледная обнаженная и очень истощенная брюнетка. Её кожа отдавала трупной желтизной. Она посмотрела на него чёрными, бездонными глазами. В одной руке у нее болталась черная тефлоновая сковорода.
- Это он? - спросила она и ухмыльнулась.
Снова мужской голос:
- Закрой глаза и посмотри налево.
На этот раз Мелвин был менее воодушевлён выполнять указания, но он все равно подчинился, его страх каким-то образом выпустил странный мазохистский адреналин.
- Открывай.
Мелвин закричал. На этот раз он увидел блондинку. Она тоже была голой и ещё более истощенной, чем брюнетка. Она сидела на старом диване. Героиновые дорожки испещряли её костлявые руки и ноги. Длинные светлые волосы висели грязным колтуном, когда она пристально смотрела на Мелвина. У неё практически не было жировой прослойки, она больше походила на скелет, обтянутый кожей, чем на человека. Чёрные зубы скрежетали за тонкими бескровными губами, когда она безуспешно пыталась опорожнить шприц для инсулиновых инъекций в червеобразную чёрную вену.
