— Она также имеет прямое отношение к ложкам. Символизм серебряной ложки настолько очевиден, что мы проверили финансовое положение жертв. И что получили?
— Что?
— Филипп Род располагал весьма значительными личными средствами. За то короткое время, которое имелось в нашем распоряжении, — конец вчерашнего дня да еще и в конце рабочей недели — мы не могли выяснить много подробностей, но с тем, что успели узнать, можно работать.
Она шуршит бумагами.
— Вот. Почерпнуто из разговора с отцом Филиппа Рода, состоявшегося на Хекфилд-плейс вчера в четверть шестого. Выясняется, что это состоятельная семья из Уорвикшира — живут там чуть ли не в замке. У Филиппа имелся личный трастовый фонд, управлявшийся биржевиками из Сити, который оценивается более чем в миллион фунтов.
— Ни хрена себе! Но ведь парень жил в Фулхэме обычной жизнью, не так ли?
— Похоже, он был ограничен в распоряжении средствами до достижения тридцати пяти лет. И у меня сложилось впечатление, что у Филиппа с отцом были какие-то разногласия по этому поводу.
— А откуда это известно?
— Старик Род на сей счет особо не распространялся, но, если читать между строк, похоже, он хотел, чтобы Филипп вернулся в Уорвикшир и взял на себя управление родовым имением. Оно принадлежало семье не одну сотню лет, а Филипп был единственным наследником, так что из-за его отказа после смерти отца это достояние могло попросту уйти из семьи.
— А Филипп, стало быть, не хотел плясать под папашину дудку.
— Похоже на то. Его отец бурчал о «стремлении к самостоятельности» и «желании жить своим умом» таким тоном, будто и то и другое является тяжелой болезнью.
— Но их разногласия не зашли так далеко, чтобы старик лишил Филиппа наследства?
Кейт пожимает плечами.
— По всей видимости, нет. В любом случае деньги не могли больше никуда деться, кроме как на благотворительность. Никаких залогов, долгов, прочих обременений. Я проверила.
— Что же, значит, Род в нашу схему вписывается. Как насчет Каннингэма?
— Этим занимался Джез.
Ред обращается к нему.
— Джез?
— Ага. По Каннингэму мне ничего существенного раздобыть не удалось, но, похоже, в отличие от Филиппа, он не был состоятельным человеком. То есть на жизнь ему, конечно, хватало, но священнослужители в роскоши не купаются. Я, правда, связался с его банковским менеджером, но как раз перед закрытием банка, так что тот не сообщил ничего конкретного.
— Ты же по телефону говорил. Он мог подумать, что ты не тот, за кого себя выдаешь.
— Ну нет. Он понял, что у меня интерес не праздный. Я сразу же попросил его перезвонить мне, через коммутатор Скотланд-Ярда.
— Ну так и что он сообщил?
— В детали не вдавался, он их не помнил, но заверил меня, что никаких «непомерных» — это его выражение, не мое — сумм на счету Каннингэма не было. Кроме того, у меня состоялся разговор с братом епископа, который сообщил в общем то же самое.
Ред кладет ладони на стол.
— Думаешь, тут произошла ошибка?
— Кто знает? Возможно. Все это как-то странно. Если этот тип что-то имеет против богатых людей, почему бы ему, раз уж он взялся за это дело, не разгромить заодно и их дома? Да и вообще, врагу богатеев имело бы смысл наведаться в действительно богатые дома, в Мэйфейре или Белгрэйвии. В некоторых из них охрана не бог весть какая. А те, к кому он заявился, в плане богатства не представляли собой ничего особенного, так ведь?
Ни у кого нет ответа.
Ред встает.
— Ладно. Я тут вчера поработал ногами. — Он подходит к демонстрационной доске. — Побывал ночью в обоих домах и малость пораскинул мозгами. Очевидно то, что и в том и в другом случае следов взлома нет. Иначе говоря, следует предположить, что и Каннингэм, и Род сами открыли дверь убийце.
Ред последовательно знакомит членов следственной группы со своими умозаключениями — и насчет того, что Филипп Род не знал, что будет повешен, и о том, как Каннингэм пытался спастись бегством. Не рассказывает он лишь о том, как его стошнило и каково ему было находиться в домах мертвецов, наедине с бесконечной ночью.
— Мои предположения ни в коей мере не истина в последней инстанции, — заключает Ред. — Но полагаю, что они единственное, что у нас есть, и, пока не придумаем ничего получше, будем исходить из них. Ведь у каждого из нас имеется определенное представление о том, с какого типа человеком мы имеем дело.
Ред берет маркер и рисует на доске человечка.
— Давайте сформулируем идеи.
— Белый, — говорит Джез.
— А? — удивляется Кейт.
— Он белый. Убийца белый. Согласно теории, серийные убийцы редко преступают расовые границы. Как правило, каков цвет кожи у жертвы, таков и у убийцы.
Ред кивает и пишет на доске, рядом со своим схематичным рисунком: «белый».
— Скорее всего, — это снова Джез, — ему не должно быть сильно за пятьдесят. Сомневаюсь, чтобы у пожилого человека хватило силы так избить епископа.
— Человек с образованием. — На сей раз Дункан. — Обычный работяга вряд ли будет носить с собой серебряные ложки.
— Угу, — хмыкает Ред, все это записывая. — Продолжаем. Кейт?
— Знаком с Лондоном. Должно быть, этот малый провел разведку, перед тем как совершить свои нападения. Это не какой-то гастролер из провинции. Он здесь живет, и, скорее всего, не на самой окраине.
— Значит, нам всего-то и надо, что просеять через сито восемь миллионов людей, — усмехается Дункан. — Здорово.
— Может быть, у него имеются какие-то медицинские познания, — замечает Джез. — Лабецкий сказал, что языки были вырезаны со знанием дела.
— Хорошо. — Ред добавляет слово «медик» к написанному возле рисунка и поворачивается к коллегам.
— Почему он вырезает языки? И почему уносит их?
— Медицинский эксперимент? — предполагает Кейт. — Если он имеет какое-то отношение к медицине, мало ли что могло прийти ему в голову.
— М-м-м… Х-м-м. Не исключено.
— А разве это не смахивает на мафиозные разборки? — спрашивает Дункан. — Я имею в виду, как они расправляются со стукачами и им подобными. По-моему, это в их манере — вырезать язык тому, кто не захотел держать его за зубами. Может быть, кто-то из убитых имел связи с преступным миром?
— Из этой парочки? — фыркает Джез. — Я тебя умоляю.
Дункан бросает сердитый взгляд, и Ред снова спешит погасить конфликт.
— Джез, мы не можем знать этого наверняка. Такое предположение, в рамках расследования, вполне имеет право на существование.
— Ладно-ладно, прошу прощения. Но к слову о стукачах. Я тут тоже прошлой ночью задумался насчет аналогий и ассоциаций. Для чего мы используем язык?
— Чтобы говорить, — откликается Дункан. — Как я только что сказал.
— А еще для чего?
— Чтобы есть, — вступает Кейт. — Ну, чтобы пробовать на вкус, во всяком случае.
— То-то и оно. Еда и речь. Пища и слово. Так вот, Филипп ресторатор, а Джеймс епископ. Филипп кормил людей — готовил еду. Джеймс произносил проповеди, то есть речи. Один работал с пищей, другой со словом. Но и у того и у другого работа была связана с языком.
Ред почесывает ухо.
— Как вариант это интересно. Хотя, вообще-то, все так или иначе используют в своей работе язык.
— Да, но некоторые больше, чем другие, — возражает Джез.
Раздражение Дункана, усугубленное головной болью, прорывается в форме саркастической тирады.
— И кто же в таком случае в списке твоих подозреваемых, Джез? Кондукторы автобусов, торговые агенты, полицейские, певцы, актеры и тот малый на углу, который призывает покупать «Ивнинг стандарт»? Великолепное начало.
— Дункан, такой подход делу не помогает, — указывает Ред.
— Да ладно, Ред. Мы тут удим рыбку в кромешной тьме, и ты прекрасно это знаешь. Все это дерьмо собачье, насчет мотива… Ну, в общем, дерьмо оно и есть дерьмо. И ни к чему нас не приведет.
— Так что же ты предлагаешь?
Дункан отклоняется назад на стуле и обводит комнату взглядом.
— Молиться.
Перед допросом Эрика два часа выдерживают в камере, отчасти чтобы сделать разговорчивее, отчасти же чтобы дать возможность инспектору Хокинсу прибыть в участок и произвести допрос лично. Допрос продолжается более полутора часов, и Эрик ни разу не плачет. Не кричит, не впадает в истерику, не разражается хохотом и не требует немедленной встречи с адвокатом. Он не буянит и не твердит о своей невиновности, а спокойно и вежливо отвечает на задаваемые Хокинсом вопросы, хотя при этом большую часть времени смотрит в пол. Можно сказать, он ведет себя скорее как человек, чудом уцелевший в автомобильной катастрофе, а не тот, кто до недавних пор был самым разыскиваемым преступником в городе. Эрик кажется сломленным, и Хокинс невольно едва ли не проникается к нему жалостью. Он гонит это чувство, но оно упорно цепляется к нему, не отпуская, когда он выходит из помещения для допросов и идет по коридору за чашкой чая и бланками протоколов.
