Обследовав покои, мы обратили все внимание друг на друга. Когда мы перестали целоваться, я снова подумал, что у Джамиллы сладчайшие губы на свете. Не разнимая объятий, мы немного потанцевали. Потом еще немного поцеловались, и я почувствовал, что голова стала легкой и звенящей. Я все еще нервничал и не мог до конца понять почему.
Джамилла медленно расстегнула на мне джинсовую рубашку, а я помог ей выскользнуть из кремовой шелковой блузки. Под блузкой я увидел немудреную тонкую серебряную цепочку. Очень просто и эффектно.
Ее руки мягко и неторопливо расслабили ремень на моих брюках, потом застежку. А я тем временем помогал ей освободиться от ее кожаных брюк.
— Такой джентльмен, — пробормотала она. Я сбросил туфли, она проделала то же со своими босоножками.
Все это в итоге каким-то образом привело нас к центральному предмету гостиничных покоев — широченной кровати.
— Она восхитительна, — прошептала Джамилла, щекоча губами мою щеку. — Самая замечательная кровать, какую я видела в жизни.
Кровать и впрямь являлась центром всей комнаты. Четыре деревянных столбика поддерживали самый настоящий балдахин, но без вычурных оборок. Кровать была покрыта мягким стеганым одеялом с полудюжиной подушек, которые мы немедленно побросали на пол. Обретя некоторый художественный беспорядок, комната стала выглядеть даже лучше.
— Музыку? — спросила Джамилла.
— Было бы неплохо. Поставь что-нибудь.
Она включила радио, музыкальную волну. Зазвучала песня Нины Саймон «Ветер неистов».
— Отныне эта песня будет нашей, — сказала Джамилла.
Мы снова поцеловались. Губы ее были мягкими и нежными. Я был рад обнаружить, что инспектор отдела убийств понимает, что такое нежность. Ее губы продолжали прижиматься к моим, и я почувствовал, что таю. Быть может, именно оттого мне и было страшно. Все будто повторялось заново.
— Я никогда не причиню тебе боли, — прошептала она, как будто угадав мои мысли. — Тебе нечего бояться. Ты только сам не обидь меня, Алекс.
— Никогда.
Несколько минут мы танцевали под звуки песни «Ты и я», и я уже по-настоящему крепко прижимал к себе Джам. Это было так здорово!
Физически сильная, она умела быть мягкой, кроткой, податливой. Еще один сыщик, думал я. Как вам это понравится? Мы двигались вместе ловко и слаженно. Я легонько касался губами ее плеч, потом припал к ямке на шее, у горла, да так и застыл.
— Кусни меня там. Немножко, — прошептала она.
Я принялся нежно покусывать ее плоть, медленно, любовно. Мне не хотелось торопить события. Быть с кем-то в первый раз — это совсем не так, как с кем-то еще. Не всегда лучше — хотя и такое бывает, но всегда иначе: волнующе, загадочно. Джамилла напоминала мне мою покойную жену, Марию, и я подумал, что это хорошо. За внешней повадкой решительной и непокладистой городской девчонки в Джам таились нежность и ласка. Контраст был достаточно необычен и впечатляющ, чтобы по коже у меня побежали мурашки.
Я чувствовал ее груди, тесно прижимающиеся к моей груди, а потом и все ее тело вжалось в меня. Наши поцелуи делались все более глубокими, страстными и продолжительными.
Я расстегнул на ней бюстгальтер, и тот соскользнул на пол. Потом незаметным, скользящим движением стянул ее трусики, а она — мои плавки.
Мы стояли друг перед другом нагие и долго смотрели друг на друга — восхищенно, оценивающе. Точнее — взращивая в себе предвкушение, страсть… и Бог ведает, что там еще возникало в этот момент между нами. Теперь я уже всеми силами желал Джамиллу, но я ждал. Мы оба ждали.
— Разочарован? — прошептала она так тихо, что я едва услышал.
Ее вопрос меня озадачил.
— Господи, нет. С чего ты взяла? Кто вообще мог бы разочароваться на моем месте?
Она ничего не ответила, но, кажется, я догадался, кого она имеет в виду. Ее бывший муж говорил нечто такое, что больно ее ранило. Я притянул Джамиллу к себе и ощутил сильный жар ее тела. Она вся дрожала. Мы опустились на кровать, и она, перекатившись, оказалась поверх меня. Пустилась целовать мои щеки, потом губы.
— Ты правда не разочарован?
— Конечно, нет. Ты красавица, Джамилла.
— На твой взгляд.
Я поднял голову, чтобы дотянуться до ее груди, а она наклонилась ко мне. Я поцеловал одну грудь, потом другую, не желая обижать ни одну. Груди ее были небольшими, как раз подходящего размера. На мой взгляд. Я продолжал изумляться тому, что Джамилла как будто не осознает своей привлекательности. Я знал, что этот ужасный заскок встречается у некоторых женщин. Да и у мужчин тоже.
Я откинул голову назад и некоторое время всматривался в ее лицо, изучая, запоминая. Потом поцеловал ее в нос, в щеки.
Она вдруг улыбнулась — такой улыбки я у нее прежде не видел. Открытая, смягченная, словно оттаявшая, она говорила о зарождающемся доверии, и мне стало от этого очень хорошо. Я почувствовал, что мог бы всю жизнь вот так смотреть в ее бездонные карие глаза.
С облегчением я вошел в Джамиллу, и у меня мелькнула мысль, что это почти совершенство. Я был прав, что доверился ей. Но исподволь прокралась другая, ненавистная, мысль: «Что же на сей раз испортит все дело?»
Джамилла радостно засмеялась, потом облегченно вздохнула:
— Фу-у!
И провела рукой по лбу.
— Что означает это «фу-у»? — спросил я. — Только не говори, что устала до изнеможения. Для этого ты слишком хорошо выглядишь.
— «Фу-у» означает, что я беспокоилась о том, как это у нас пройдет, а теперь больше не беспокоюсь. «Фу-у», потому что некоторые мужчины бывают слишком эгоцентричны или грубы в постели. Или просто остается впечатление, что все не так.
— Имеешь большой опыт? — поддразнил я ее.
Джамилла скорчила шутливую гримасу. Причем весьма привлекательную.
— Мне тридцать шесть лет, Алекс. Я четыре года была замужем, а еще раз была обручена. Иногда я встречаюсь с мужчинами. В последнее время не так уж часто, но все-таки бывает. А как насчет тебя? Разве я у тебя первая?
— Почему? Неужели я произвожу такое впечатление?
— Отвечай на вопрос, умник.
— Я тоже был когда-то женат, — ответил я наконец.
Джамилла легонько ткнула меня кулаком в плечо, потом, перевернувшись, улеглась на меня.
— Знаешь, я по-настоящему рада, что приехала в Вашингтон. Это стоило мне некоторых волнений. Я действительно страшилась.
— Ох, инспектор Джамилла Хьюз подвержена страху! Ладно, если честно, мне тоже было боязно.
— Но почему? Что напугало тебя во мне, Алекс?
— Некоторые женщины слишком эгоцентричны. Или грубы в посте…
Джамилла склонилась ко мне и поцеловала, вероятно, затем, чтобы заткнуть рот. Губы ее были мягкими и сладостными. Мы поцеловались — долгим, медлительным, затяжным поцелуем. Я был опять возбужден, и она тоже. Джамилла притянула меня к себе, и я вошел в нее. На этот раз сверху был я.
— Я твоя смиренная раба. Полностью покорная твоей воле, — прошептала она, дыша мне в щеку. — Я рада, что приехала в Вашингтон.
Наш второй заход получился даже лучше первого и потянул за собой третий. Нет, воистину у нас не было причин страшиться.
Мы пробыли в отеле весь день и захватили часть вечера. Уйти было почти невозможно. Поскольку с самого начала все у нас пошло хорошо, то нам было легко болтать буквально обо всем на свете.
— Послушай, какая странная вещь, — проговорила Джамилла. — И чем дольше мы вместе, тем более странной она мне кажется. Знаешь, мы с моим мужем никогда по-настоящему не разговаривали. Ну, вот как мы с тобой. И все равно поженились. Сама не пойму, о чем я думала.
Чуть позже Джамилла встала и скрылась в ванной комнате. Я заметил, что на ночном столике замигала лампочка телефонного аппарата. Она отправилась звонить.
Если уж ты детектив… О Господи. Вот оно, начинается.
— Мне нужно было позвонить на службу, — вернувшись, призналась она. — В деле об убийстве, над которым я сейчас работаю, черт ногу сломит. Скверное дельце. Прости, пожалуйста. Больше такого не повторится. Я буду хорошей. Или плохой. Как пожелаешь.
— Ну что ты, я понимаю, — сказал я. Конечно, я понимал. По крайней мере насколько мог. Я видел так много общего у нас с Джамиллой… Детектив Хьюз… Наверное, это был хороший признак.
Когда она нырнула обратно в постель, я крепко обнял ее и держал не отпуская. И вот наконец таимая в моем сердце правда вышла на свет. Настала моя очередь исповедоваться.
— Когда-то давно я был в этом отеле с моей женой.
Джамилла чуть отстранилась. Пристально и проникновенно посмотрела мне в глаза.
— Все в порядке, — промолвила она. — Здесь нет ничего особенного. Но все равно мне приятно, что ты чувствовал себя от этого немного виноватым. Это трогательно. Я буду всегда вспоминать об этом, думая о моей поездке в Вашингтон.
