Смекнув, наконец, в чем дело, папаша смылся; они с матерью переехали в апартаменты дяди Винса на Потомак-стрит. Хейд настолько презирал свою мать, что совершенно равнодушно отнесся к ее гибели: ее «Шевроле» врезался в троллейбус на Дивижн-стрит. Теперь, хотя дядя Винс Дженсен порой заставлял его делать то, что ему не нравилось, он все-таки называл его отцом.
Он попытался думать о своем новом отце, как тот улыбался, когда готовил Фрэнки ванну, взбивая для него пену, и тут перед ним оказались двойные двери. Их резиновые уплотнители оставались на месте. Хейд ударил ногой по одной половинке, и дверь поддалась. К стеклу был прилеплен кусок обоев, разрисованный цветными карандашами. Снеговик Фрости бежал, как герой мультфильмов про Гарфилда и его друзей. Малыш, рисовавший картинку, изобразил деревья оранжевыми; получалось, как будто Фрости убегает от солнечного света. Боковой край рисунка завернулся трубочкой, напомнив ему сигареты «L & М», которые курила его мать. Обычно она бранилась, не вынимая изо рта сигарету.
Силуэт Дальчетта, который он увидел сквозь клубы дыма, отвлек Хейда от мыслей о дорогой покойной мамочке. Этот пустоголовый кретин, его одноклассник, ослабил узел форменного школьного галстука и рванул вверх свою форменную белую накрахмаленную сорочку, обернув ею худощавое лицо. Его лоб блестел от пота.
Хейд подумал, что показная выдержка Дальчетта на самом деле была просто глупостью. Стоять вот так, в позе часового, в самом опасном месте… Кого он хочет удивить? Хочет стать мучеником? Жертвой? О святой Витт, покровитель эпилептиков и фигляров! Ничего себе компания. Ну что ж, продолжай выпендриваться, приятель.
Левая нога Хейда теперь твердо стояла на первой из шести ступенек, которые вели вниз к лестничной площадке — оттуда оставалось еще шесть ступенек до первого этажа, и вот оно — спасение! Но тут Дальчетт дико завопил.
Язык пламени взобрался по перилам и поджег рукав оранжевой курточки мальчика. Стоявший в нескольких сантиметрах от Хейда Билли издал низкий воющий звук. Глаза его, несмотря на дым, расширились, как блюдца.
Загипнотизированный зрелищем красных и оранжевых язычков пламени, карабкавшихся вверх по рукаву его одноклассника, Хейд лишь смутно воспринимал крики ужаса, звучавшие за его спиной. Он видел перед собой только Дальчетта, Билли Дальчетта с шейкой-карандашиком, отец которого работал у Булера и, быть может, в этот самый момент сносил старые постройки на Уоштенау-авеню; по-настоящему клевый отец, он всегда раздавал десятицентовые монеты, чтобы одноклассники его сына могли купить комиксы про Арчи, Каспера и Флэша. Билли Дальчетт, который, возможно, вовсе не был таким уж болваном, — эй, Бог, ты слышишь ли меня? — который теперь двигал челюстью с болезненной медлительностью, как будто терпеливо пытался подготовить хлопок самого большого пузыря «баббл-гама» в истории чикагских школ. Прислушайся к пингвинихе, Дальчетт, тупица; прислушайся к этой выжившей из ума суетливой старой кошелке, которая в эти секунды как раз выплевывает направо и налево свои «Кирие элейсон» и «Отец наш небесный»; ей предстоит увидеть своими глазами первую смерть, ибо Хейд уже знал, что туповатый парень, сын по-настоящему клевого отца осужден на смерть, знал даже прежде, чем пятый или шестой язык пламени поджег волосы мальчика.
Он стоял так близко, что чувствовал пламя своими ноздрями, и тут Дальчетт вспыхнул гигантским факелом. Его блестящие волосы, спутанные на затылке, горели; некоторые пряди падали, как будто отстриженные ножницами, другие брызгали красными искрами, как шутихи в фейерверке.
Затем Фрэнки двинулся, совершив странно изящный в этом безумии поворот, в то время как толпа за его спиной разбухала, как гнойник, готовый вот-вот прорваться.
Хейд не мог двигаться быстрее; колышущаяся масса охваченных паникой детей со всех сторон толкала его. На краю второй ступеньки он почувствовал, как подогнулись его колени. Не в силах удержать равновесие, он выбросил руки в стороны, угодив правой кому-то под ребра. Пальцы левой руки при этом скользнули по раскаленным перилам лестницы, и он с удивлением услышал собственные вопли, когда плоть его ладони почувствовала ожог.
Он вывернул шею влево и увидел, как Пэт Карлсон, подросток, вечно ходивший с книжкой, упал в пламя живой свечи — Дальчетта и беззвучно закричал. Несколько школьников перелетели через Хейда, теперь уже стоявшего на коленях. Он ужасно устал и чувствовал себя так же, как бывало летом у тети Дот, когда он слишком долго не вылезал из воды. Хейд решил, что невозможно представить боль сильнее той, которую он теперь испытывал.
Тут кто-то наступил ему на ногу и он кажется даже услышал, как хрустнула кость. Нога сломана. Ему суждено погибнуть. Хейд закусил губу. Высушенный дымом разрыв на коже широко разошелся. Теперь нужно мыслить особенно быстро и четко, иначе не избежать смерти. До него донесся нетерпеливый стук кулаков по шкафчикам; это целые шеренги пробежавших по нему детей достигли первого этажа.
Звук на секунду удалился, как бывает, когда слушаешь кого-то, а он вдруг зевнет посреди фразы, потому что в этот момент перила опрокинулись, оказавшись под острым углом к лестничной площадке. Хейд закричал громче, по его лицу потекли горячие слезы: кожа на трех пальцах оказалась сорванной до мяса. Перила в форме буквы L, как гигантская ладонь, ударили верхней частью по стене. Стена в нескольких местах треснула, ладонь была забрызгана темно-красным и серым — это падавшие железные перила раскроили черепа двум самым высоким мальчикам.
Он изо всех сил пытался удержаться на бетонных ступенях, все его тело немело в пульсирующих волнах боли. Почти омертвевшая левая рука дернулась в судороге, когда еще какое-то тело вылетело из клубящейся тьмы и раскинулось поверх его предплечья. Пальцы Хейда обхватили край ступеньки, нащупали комок засохшей жевательной резинки. Сквозь черные пятна, поплывшие перед глазами, Хейд увидел слипшееся месиво из тел Дальчетта и Карлсона и еще дюжину лиц с раскрытыми в ужасе ртами, обрамленных решетчатым узором: на них обрушились железные перила. Пляска святого Витта продолжалась.
Пол на лестничной площадке раскололся на куски. Обгоревший потолок осел и Хейд проваливался сквозь пространство, в безумном бреду представляя себе, как смерть напевает ему мелодию Бадди Холли:
«Всю мою любовь, все мои поцелуи —
Вот что ты теряешь, бэби…»
Наконец, он, закончив полет, приземлился на задницу посреди тел и обломков камней, обжигающих железных перил и разломанных шкафчиков, оказавшись почти без сознания на первом ряду, на посмертном концерте Бадди Холли.
Неизвестно сколько прошло времени, прежде чем он открыл глаза. На его веки как будто положили свинцовые грузики. Казалось, что на сетчатке его глаз появились хирургические швы: все вокруг стало дискретным, фрагментарным. Перила и оторвавшаяся дверца одного из шкафчиков придавили ему ноги. Следующая мысль была: я искалечен навеки.
Неподвижное тело мертвой белокурой девочки лежало рядом. Их глаза встретились. Хейд подумал, что во взгляде ее остановившихся безжизненных глаз было что-то неправильное. Что-то нечеловеческое. Как будто она в чем-то его обвиняла. Сирены, звуки пожарной тревоги, тихие стоны оставшихся в живых; все было слышно как сквозь вату, и тут Хейд ощутил влагу в своем ухе. Рыбий взгляд девочки гипнотизировал его. Ее белая блузка почти вся сгорела; позолоченная цепочка с надписью «Иисус любит» лежала на ее неоформившейся груди.
Хейд задумался о том, сколько кожи потерял он сам. Вспомнилась реклама лосьона после бритья на щите возле дороги, по которой он возвращался из дома тетушки Эммы в Шелбвилле несколько лет назад:
«Он спичку зажег, глядя в топливный бак —
Теперь он для всех — Чисто Выбритый Мак»
БАРМА ШЕЙВ
Хейд снова посмотрел на девочку и, наконец, понял, что необычно в ее взгляде.
Веки ее полностью сгорели.
Хейд уставился в чистую великолепную невидящую голубизну ее глаз, подпорченную только крошками пыли на белках; он изучал форму глаза вплоть до корочки, которая теперь обозначала верхний край глазницы. Снова и снова рассматривал он все мельчайшие детали, пока жидкость из уха не капнула ему на подбородок.
Тут он снова потерял сознание.
* * *
Очнулся Хейд от тихого плача. Кто-то шепотом молился. Потолок над его головой раскололся зияющей буквой V, миниатюрные кляксы пластика сыпались вниз как град. Он почувствовал вес не менее дюжины навалившихся на его тело предметов. Тяжелых, из металла, и мягких, из человеческой плоти.
Девочка со сгоревшими веками и именем Спасителя на груди — да, вот она! Скажи-ка мне еще что-нибудь, Джей-Си — она лежала слева от него, рядом с первым рядом шкафчиков. Он повернул голову направо, и леденящий укол пронзил ключицу. Хейд едва справился с наваливающейся темнотой и остался в сознании.
