Он распахнул дверь.
— Кроме того, — добавил он, — моей дочери нет дома.
К Эрали, чье лицо во время этого ядовитого выпада то бледнело, то краснело, вернулась надежда.
— По крайней мере, вы нам скажете, где мы можем ее встретить?
— Сожалею, — ответил неуступчивый доктор, — но моя дочь не уполномочивала меня назначать свидания кому бы то ни было…
Он смерил судебного следователя взглядом:
— И вам меньше, чем всякому другому.
На всех напало оцепенение. События разворачивались не так, как ожидалось. Бине прошептал что-то на ухо заместителю королевского прокурора.
Тот обернулся к Себу, который, прислонившись к стене и засунув руки в карманы, насмешливо наблюдал происходящее.
— Себ, старина, — прошептал он, — выручайте…
Действительно, Анону было самое время оценить дипломатические способности судебного следователя. Он повторил:
— Сделайте это для меня…
Себ подошел к доктору.
— Простите нас, — любезно произнес он, — мы только хотели задать вашей дочери два-три вопроса, могущих продвинуть наше расследование… Без сомнения, теперь, узнав, о чем речь, вы сами захотите ответить на один из них, сказав, где мы можем застать мадемуазель Хие и, таким образом, поспособствовать правому делу?
Инспектор оглянулся на своих спутников:
— Будьте добры, выйдите, господа… Я к вам присоединюсь через минуту, — и, не обращая внимания на протесты Эрали, закрыл за ними дверь.
— Вот! — он обернулся к доктору, следящему за его действиями взглядом, в котором еще полыхали остатки гнева. — Вы нам поможете?
Когда он выходил из дома — действительно через минуту, — вид у Себа Сорожа был вполне довольный.
— Если вы очень хотите знать, где находится девушка, — сообщил он, — то, да будет вам известно, она отправилась выразить сочувствие к Прего… Однако на вашем месте…
Он взглянул на Эрали:
— …я бы оставил ее в покое.
Судебный следователь воздел руки к небу:
— Вы сумасшедший!
Он выхватил пресловутое письмо, найденное в комнате Юбера Пеллериана.
— Эта девушка расписалась под своими преступлениями! И вы хотите… Что этот варвар мог вам сказать такого, чтобы заставить столь резко пойти на попятный?
Инспектор не успел объяснить Эрали, что не шел на попятный, так как ни минуты не верил в виновность Эдме Хие… Раздались крики, люди бежали в ужасе…
Мгновением позже, потрясенные Себ Сорож и его спутники узнали, что на кладбище, на полдороги между церковью и домом, найден труп кюре Рокюса. Насколько можно судить, он задушен.
— Мы услышали крик… — запыхавшись, объяснял кто-то, — и побежали… Он лежал там, лицом к земле, между могил…
Судебный следователь поднес руки к воротничку.
— Вот он, ее визит соболезнования Прего! — заорал он. — Пока мы ее искали здесь, она… она…
Он задохнулся.
Разорвав кружок перепуганных людей, Себ Сорож побежал. Церковь была рядом. Он добежал за минуту, заметил нескольких человек рядом с низкой стеной и двоих, помогающих друг другу взобраться.
Себ побежал быстрее, затем прыгнул с разбега, едва не задев стену, и снова побежал. Заполонившие кладбище люди расступались при его приближении. Наконец он заметил лежавшее поперек тропинки тело несчастного.
Рядом с ним, стоя на коленях, рыдала старая Эстелль, уткнувшись в передник.
Несмотря на спешку, судебный следователь, бургомистр и заместитель королевского прокурора добрались до места лишь через десять минут. Ради сохранения собственного достоинства они были вынуждены обойти церковь, ризницу…
— Он… Он умер? — спросил бургомистр.
Себ, склонившийся над телом, поднял голову.
— Да, — сказал он. — Задушен, естественно.
Он поднялся, машинально отряхнул брюки.
— Таково, господа, — понизив голос, продолжал он, — последнее злодеяние чудовища, прозванного дьяволом Сент-Круа.
— Последнее? — мгновенно среагировал Анон. — Почему вы говорите… последнее?
— Потому, — вмешался Эрали, — что виновный будет арестован с минуты на минуту, и…
— Нет, не с минуты на минуту, — поправил инспектор, — но этой же ночью. К тому же, я боюсь, вы, господин следователь, заблуждаетесь насчет личности… Никоим образом речь не идет о мадемуазель Хие, которую очень вам не советую тревожить по сему поводу… Это я говорю во избежание худших неприятностей и недоразумения, могущего жестоко ранить ваше самолюбие…
— Простите, — ответил Эрали, — но я не нуждаюсь в ваших советах, инспектор! Мадемуазель Хие будет арестована, как только это станет практически осуществимо…
— В таком случае, — все тем же добродушным тоном заметил Себ, — ради вас же в глубине души надеюсь, что это не станет практически осуществимо до полуночи, когда я рассчитываю сдать вам убийцу.
Следующий час полицейский посвятил двум допросам и тому, что давал приказания инспекторам Кардо и Анри. Он сказал также несколько слов заместителю королевского прокурора с глазу на глаз. Уже собираясь уходить из кабинета бургомистра, он заметил на столе бювар с розовой промокательной бумагой; судя по всему ее использовали не больше одного раза.
Себ нагнулся, вынул из кармана зеркальце…
— Не затрудняйте себя, Себ! — остановил его Анон. — Этой бумагой высушен приказ об освобождении Лабара и его сестры, подписанный только что господином Эрали. Вы знаете, после допроса их обоих перевезли в тюрьму Брюгге, и Эрали ездил туда раз или два, чтобы попытаться заставить их говорить… Тщетно…
Себ задумчиво кивнул и открыл дверь.
— Что ж, господин заместитель королевского прокурора, этот приказ не должен быть выполнен. Знайте, Лабар виновен… Более того, именно он виновен больше всех в этой истории!
* * *
К дому кюре и кладбищу прилегал огород размером с носовой платок, всегда составлявший радость старой Эстелль. Она проводила там долгие часы, то выпалывая сорняки, то собирая щавель для супа, следя за ростом каждого листика салата, и, как пугало, растопыривала руки, думая прогнать таким способом разом и лесных мышей, и кротов, и воробьев, и червей, короче, всех нахлебников, какие могли напасть на маленький садик кюре.
И этим вечером сутулый силуэт верной служанки скользит между грядок, наклоняется, распрямляется, похожий на марионетку. Открытая дверь кухни отбрасывает светлый прямоугольник на землю, освещает бочку, полную дождевой воды, старую тряпку, брошенную на стертый порог и часть посыпанной гравием дорожки.
Похоже, Эстелль ищет в привычной и столь любимой обстановке лекарство от острой душевной боли. На втором этаже маленького домика две набожные соседки сидят над телом…
Пока часы на кухне не прозвонили десять, старая служанка ходит взад и вперед по маленькому саду, выходит из тени, медленно пересекает светлый прямоугольник, возвращается в тень, и так до ста раз.
В десять она входит на кухню, закрывает на задвижку дверь в сад, снимает передник, набрасывает на узкие плечи черную шаль, открывает дверь на улицу, закрывает ее за собой, быстро оглядывается и удаляется маленькими шажками.
И каждый из тех, кто сквозь запертые ставни наблюдает за домом кюре, домом, в котором «что-то случилось», с недоумением видит, как выходит верная служанка, и спрашивает себя: «Куда это может направляться старая Эстелль в такое время?»
А старая Эстелль, сложив руки под шалью, немного наклонив голову вперед, семенит по улицам. На ней, приколотая солидной булавкой к пучку, красуется выходная шляпка, украшенная стразом.
Вот она проходит перед порталом церкви, замедляет шаг. С трудом поднимается по пяти каменным ступеням на паперть. Да, большой красный круг — на который недавно все показывали пальцами и которого никто не осмелился коснуться — по-прежнему здесь.
И тут происходит вещь по меньшей мере удивительная. Старая Эстелль, обыкновенно столь сдержанная, плюет на створку двери, она проделывает это старательно, без видимых угрызений совести. Затем хватает край своей красивой черной шали и трет им — это она-то, так бережно всегда обращающаяся со своей одеждой, — большой красный круг, который потихоньку стирается…
Тем временем по другую сторону площади, у края черной улочки, какая-то тень то появляется, то исчезает.
Потом старая Эстелль снова пускается в путь. Хотя она, видимо, торопится, но идет медленно. Когда она выходит на Центральную улицу, торжественный звук растекается с церковной колокольни: половина одиннадцатого.
Верная служанка кюре идет вдоль тротуара. Ничто в ее поведении не свидетельствует о каких бы то ни было опасениях. Она проходит мимо дома галантерейщицы Пети-Аве, где на втором этаже еще горит свет. Кажется, в этот момент старая Эстелль замедляет шаги…
