Тридцать пять минут в смотровом кабинете. Две минуты на промывание и перевязку. Врач был явно озадачен характером ссадин, но она не стала утруждать себя пояснениями. Пока он бинтовал ей лодыжку, она собиралась с духом и наконец выпалила фразу, которая мучила ее весь день:
— Вы делаете тесты на ВИЧ-инфекцию?
Врач ответил не сразу.
— Можем.
— Сделайте мне. Так сказать, заодно.
Сорок восемь часов, и она всё узнает.
Облегчив сумку на сто двадцать шесть долларов, она вышла на улицу, заметила на противоположной стороне автобусную остановку и похромала туда.
Впереди у тротуара стоял фургон. Грязно-серого цвета. Немного подумав, Алекс решила обогнуть его. Когда она прошла уже почти полпути, дверца фургона скользнула в сторону.
Голубые глаза Марджори Кассетти казались белыми под ярким солнцем. Пистолет, который она держала в руке, был направлен прямо в голову Алекс.
— Садись, — приказала Марджори. — Или я оставлю тебя жариться на асфальте.
Ни в сторону, ни назад, в клинику, убежать не было ни малейшей возможности. Машины Шенберг давно след простыл. Даже Габриэля Дэвиса, от которого, конечно, мало проку, тоже не было.
Одна. Совсем одна.
Она забралась в фургон.
Глава 37
Алекс лежала на спине, чувствуя, как похрустывает под ней пластиковая подстилка. Пластиковый мешок. Как тот, из которого выбросили Гарднер.
Руки были связаны за спиной. Лодыжки — тоже. Странно, но ей было даже удобно, как при упражнении на растягивание. Она лежала по возможности ровно, хотя фургон трясло и раскачивало, и гадала, куда ее везут. О том, что будет, когда они приедут, она предпочитала не думать. Эту часть она вполне могла себе представить, и думать об этом было, как ни крути, бесполезно.
В фургоне пахло застарелой кровью. А может, ей просто казалось. Интересно, Дайане Гарднер тоже чудилась застарелая кровь?
— Удобно? — бросила через плечо Марджори Кассетти. Алекс не была настроена жаловаться.. — Прошу прощения за меры предосторожности. Но вы бы ведь оказали сопротивление. Я могла покончить с вами там, на улице, но потом подумала, что вам нужно дать время. Вот я и дала вам время.
Может, Шенберг не бросила ее просто так? Может, заметила фургон, сделала выводы и следит за ним? Может, может, может…
— Однако ваше время вышло, Алекс. И вы сами знаете почему, верно? Теперь вы нужны мне.
Липаски. Она не может умереть, не повидав его, не сказав…
— Вы нужны мне в качестве посыльной. Гарри Вердан отказался и был убит. Надеюсь, вы не откажетесь.
Левый поворот. Алекс чуть соскользнула с пластика, стараясь не думать о засохшей крови и мозгах, на которые могла скатиться.
Кассетти молчала. Фургон остановился. Мотор еще немного поработал на холостом ходу, затем Кассетти выключила его. Остывая, он тихонько пощелкивал.
Кассетти встала. Заскрипели рессоры. Загородив спиной свет, она развернулась к Алекс.
Алекс закрыла глаза. Интересно, другие тоже закрывали глаза? Роб — нет. Он встретил смерть с открытыми глазами. С широко открытыми, блестящими глазами…
Ледяные пальцы Кассетти прикоснулись к ее лицу. Сорвали липкую ленту, использованную в качестве кляпа. Алекс судорожно вздохнула, возвращаясь к жизни, и открыла глаза. Женщина наклонилась над ней.
Без оружия. Пока. Просто с улыбкой.
— Вы будете моей посыльной. Вы должны будете передать Габриэлю Дэвису, что я не забыла, что он сделал и что он делает.
— Что он вам сделал? — Репортер — всегда репортер. Алекс сразу захотела забрать свои слова обратно, но было уже поздно. И потом — ей действительно хотелось узнать.
— Он отпустил меня, после того как понял. Он понял, что я сделала, он со своим любовником-извращенцем, и они отпустили меня, чтобы я сотворила это опять, чтобы они смогли поймать меня и стать героями. Я намерена наказать его за то, что он пытался меня подставить. — Она как-то странно раскачивалась в ритм словам и все больше приближалась к Алекс. — Я не хотела так поступать с Чарли. Этого бы никогда не произошло, если бы не те извращенцы, которым он пытался подражать.
Гомосексуалисты. Боже, выходит, Липаски был прав.
— С одним я разобралась. Вы поможете мне разобраться с другим, — закончила женщина. Волосы свисали ей на лицо, она бессознательно откинула их в сторону и наклонилась еще ближе. — Вас это устраивает?
— Они не отпускали вас, — выдохнула Алекс. Марджори присела на корточки и стала рыться в драной пластиковой сумке. — До последнего времени они не знали, что это вы. Ради Бога, не надо…
— Не надо что? — Марджори наконец вытащила из сумки фотографию своего сына. — Вот. Правда, симпатичный?
Алекс поспешно кивнула.
— Мне всегда хотелось дочку, — сообщила Марджори, склонив голову набок и критически рассматривая фотографию. — Но сыновья — тоже неплохо. Он был хорошим сыном.
Хороший сын, делавший все, что хотела мамочка, потом шепотом пересказывавший это своему другу и порой обнимающий его по-дружески. Хороший сын, хороший друг — кровавые куски плоти, засунутые в пластиковые мешки для мусора и выброшенные на помойку на съедение псам. Запах крови ударил в лицо. Желудок свело спазмом. Алекс испуганно начала глотать слюну, тяжело дыша ртом.
Марджори Кассетти тем временем достала другую фотографию и показала ее Алекс.
— Вот что происходит с детьми, которые плохо себя ведут, — сказала она. Снимок был некачественный: слишком сильная вспышка выбелила лица, широко распахнутые глаза с испугом смотрят в камеру.
Просто два мальчика. Очень испуганные. Обнявшие друг друга.
Другая фотография, исполненная в претенциозной манере.
— Видите?
Перепроявлена. Слишком много красного. Слишком много белого. Слишком много крови. Кровь везде, словно пролили дёсятигаллонную бутыль из лавки мясника… Что это, рука на полу или… о нет…
Алекс повернулась на бок и прижалась щекой к холодному пластику, но удержать тошноту все равно не удалось. Она слышала свои истерические рыдания — и не могла остановиться. Она не воспринимает слезы, подумала Алекс. Ни одна мать, способная на такое, не может воспринимать слезы.
— Это, — произнесла Марджори, — не моя вина.
Было непонятно, что она имела в виду — фотографию или реакцию Алекс. А может, то и другое.
— Что вы хотите? — выдавила Алекс. От мерзкого кислого вкуса во рту опять свело желудок, но она сдержалась, проглотила подступавшую блевотину и прикусила язык, пытаясь справиться с собой. — Я не смогу вам помочь, если вы убьете меня.
— Другие помогали. Понимаете, он ударился в панику. Я это видела по его глазам. — Марджори махнула рукой, как бы говоря, что всё это уже не имеет никакого значения, и убрала фотографию в сумку. — Вам придется захватить с собой небольшое послание. Думаю, он сумеет в нем разобраться.
Лужа блевотины уже пропитала волосы Алекс и подтекала к лицу. Она чувствовала, что вот-вот вновь сорвется в истерику. Нет. Роб не плакал. И не выворачивал наизнанку нутро.
Она должна выжить. Ради Тони.
Марджори снова порылась в сумке и вытащила еще одну фотокарточку. Перевернув ее, она фломастером начертила на оборотной стороне несколько слов. Потом извлекла из кармана большую английскую булавку и приколола фотографию изображением вниз к пропотевшей кофточке Алекс.
— Что это?
— Вам лучше не знать, — улыбнулась Марджори.
И опять полезла в сумку.
Алекс, как при моментальной фотосъемке, фиксировала большой полосатый бумажник, потом спусковой крючок, потом — длинный, блестящий ствол… Она вспомнила про свою сумку, лежащую на расстоянии вытянутой руки… на другой стороне земного шара.
Я не хочу…
…вынутый наполовину, нацеленный на нее…
Я не хочу подыхать так…
Улыбка Марджори — хищная, довольная…
Да пошла она!
С силой, о которой она даже не подозревала, Алекс выбросила вперед ноги, целясь в голову Марджори, и, к собственному удивлению, попала. Пистолет отлетел куда-то в угол, Марджори Кассетти упала. Алекс уже была на коленях. Поскальзываясь на пластике и едва не потеряв равновесие, она со всего размаху грохнулась на нее сверху и услышала, как что-то хрустнуло. Головой, как молотом, она колотила по лицу Марджори — раз, другой, третий. Все лицо уже было в густой, теплой, липкой крови.
