— Я уже говорила, что узнала многое о себе, Алекс, — делилась Джеззи в то время, как мы все дальше углублялись в лес. Она говорила по-детски тихо и мягко.
Я внимательно вслушивался в каждое слово, желая узнать о Джеззи все.
— Я расскажу о себе. Именно сейчас, когда я готова к разговору, я скажу тебе, как и почему, и прочее.
Я кивнул.
— Мой отец… Он был неудачник. Он мог бы преуспеть, если б захотел, но он родился в лачуге, и это наложило на него неизгладимый отпечаток. Он постоянно во что-нибудь влипал из-за своего негативного отношения к окружающему его миру. При этом его не волновало, каково приходится мне или матери. Когда ему было уже за сорок, он стал заядлым пьяницей. Так и окончил свои дни — без единого друга и фактически без семьи. Мне кажется, именно поэтому он и наложил на себя руки. Он покончил самоубийством, Алекс! Он сделал это в своей машине. Никакого сердечного приступа не было — это ложь, сочиненная мной для колледжа.
Дальше мы побрели молча. До этого Джеззи лишь раз или два упоминала о своих родителях. Я знал, что они алкоголики, и никогда не подталкивал ее к этим разговорам, в основном потому, что ничем не мог помочь. Я полагал, что она заговорит о них сама, когда сочтет нужным.
— Я не хотела быть неудачницей, как мои родители. А они именно такими себя и видели. Они так и разговаривали. У них всякое самоуважение отсутствовало. Я не могла себе позволить быть такой.
— А кем ты их видела?
— Неудачниками, думаю. — По ее губам скользнула виноватая улыбка — болезненная и честная. — При этом оба были невероятно умны и эрудированны. Они знали все обо всем, прочитали все на свете книги. Умели поддержать разговор на любую тему. Вот ты бывал когда-нибудь в Ирландии?
— Я был однажды в Англии, по полицейским делам. Это единственный случай, когда я посетил Европу. Вообще, у меня нет средств на такие поездки.
— В некоторых ирландских деревнях люди умеют поразительно четко и грамотно выражать свои мысли, но при этом живут в дикой бедности. Это «белые гетто». Там каждый третий дом — кабак. В этой стране тоже полно образованных неудачников. Я не хотела стать такой. Я уже рассказывала об этом моем кошмаре. Поэтому я так училась в школе. Мне нужно было во всем быть первой, не важно, какой ценой. Затем — в министерстве финансов. Я быстро продвигалась и была довольна своей карьерой и жизнью в целом.
— Но после дела о похищении тебя сделали козлом отпущения и ты перестала быть «отличницей».
— Именно так — со мной покончено. Агенты принялись судачить за моей спиной… Итак, я бросила службу. Мне не оставили выбора. Конечно, все это дерьмо. Жуткая несправедливость. Вот я и приехала сюда — разобраться в себе. Мне нужно было это сделать самостоятельно.
И здесь, в самой чаще леса, Джеззи обняла меня. Раздалось тихое всхлипывание. Раньше я не видел ее плачущей. Я крепко обнял Джеззи. Мне еще не приходилось чувствовать себя таким близким ей. Она сказала горькую правду. Мне предстояло ответить ей тем же.
Мы тихонько разговаривали в абсолютно уединенном местечке, как вдруг явилось ощущение, что за нами наблюдают. Я скосил глаза вправо, не поворачивая головы. В лесу кто-то был. За нами следили.
Еще один наблюдатель!
— Джеззи, здесь кто-то есть. Справа, за тем холмом, — шепнул я. Она не повернула голову — в ней крепко засели повадки копа.
— Ты уверен, Алекс?
— Да. Можешь мне поверить. Давай разделимся. Если он или они вздумают убегать, мы их догоним.
Мы разделились и пошли с двух сторон к холмику, где я заметил наблюдателя. Кем бы он ни был, это его спугнет.
И точно — он убегал!
Это был мужчина в спортивных туфлях и темном спортивном костюме с капюшоном, который делал его незаметным среди листвы. О его весе и телосложении я не мог сказать ничего. Пока. Мы с Джеззи неслись за ним добрую четверть мили, но никак не могли сократить расстояние, поскольку оба были босиком. Мы даже отстали на несколько ярдов. Ветки хлестали по нашим рукам и лицам. Наконец, мы выбежали из сосновых зарослей на проселочную дорогу, как раз вовремя, чтобы услышать шум автомобильного двигателя. Машину увидеть не удалось — мы не добежали до поворота.
— Черт, как странно! — воскликнула Джеззи. Мы стояли у обочины, переводя дыхание, пот струился по лицам, сердце готово было выпрыгнуть из груди.
— Кому известно, что ты здесь? Хоть один человек это знает?
— Никто! Это и странно! Да кто ж там мог быть? Это уже пугает. Что ты думаешь, Алекс?
У меня было полно гипотез по поводу наблюдателя, которого видела Нина Серизьер, и самая простая была, как водится, самой вероятной: за Гэри Сонеджи следила полиция. Но кто именно? Из моего подразделения или из отдела Джеззи? Вот это действительно пугало.
Мы вернулись в домик еще до темноты. В воздухе ощущалась прохлада. Мы развели огонь и приготовили ужин, которым можно было насытить как минимум четверых. Тут была и сладкая кукуруза, и целая миска салата, и громадные порции бифштекса, и тонкие французские белые вина.
После ужина завязался разговор о Майке Дивайне, Чарльзе Чакли и наблюдателе. Но тут Джеззи ничем не смогла помочь. Она полагала, что я ищу не там. Чакли — просто раздражительный тип, способный озвереть из-за самого факта звонка к нему домой. Он всегда был слегка помешан на Работе, а теперь помешан на своей вынужденной отставке. По ее мнению, Майк Дивайн и Чарли Чакли были пусть не самыми лучшими агентами, но отнюдь не бездельниками. Если б у Голдбергов произошло что-то странное, это бы от них не ускользнуло. Они аккуратно составляли ежедневные отчеты, но ни один из них не был настолько умен, чтобы утаивать информацию. В этом Джеззи была убеждена.
Она не сомневалась в том, что Нина Серизьер видела припаркованную машину, стоявшую на улице в ночь перед убийством Сандерсов, но никак не могла поверить, что кто-то наблюдал за Сонеджи-Мерфи. Как, впрочем, и в то, что Сонеджи сам находился там.
— Больше я не занимаюсь этим делом, — наконец заявила Джеззи. — Я не представляю интересов министерства финансов или еще чего-нибудь. И вот мое мнение, Алекс: почему бы и тебе все это не бросить? Все кончено. Пусть так оно и останется.
— Не могу. Так не принято за Круглым Столом короля Артура. Я не брошу дела о похищении. Всякий раз, когда я пытаюсь это сделать, вдруг возникает что-то, заставляющее меня вернуться к нему.
Тем вечером мы необычно рано отправились в постель — было лишь четверть десятого. Роскошные вина сделали свое дело, пробудив в нас не только страсть, но еще теплоту и нежность. Мы ласкались и шутили, долго не засыпая. Джеззи обращалась ко мне «сэр Алекс, Черный Рыцарь Круглого Стола», а я к ней — «Леди Озера». Наконец перешептывания закончились и мы мирно уснули в объятиях друг друга.
Не помню, во сколько я проснулся. Я здорово замерз, лежа поверх одеяла. Слышался треск горящего дерева, по комнате гуляли отблески пламени. Я удивился, почему в комнате стоит такой холод, хотя камин все еще горит? Глаза мои видели одно, а тело чувствовало другое. Несколько секунд я обдумывал, как такое может быть. Натянув одеяло до подбородка, я вглядывался в отблески пламени на оконных стеклах. Они казались странными.
И все же как удивительно снова быть здесь, в самом сердце Непонятно Где с Джеззи. Я уже не мыслил себя без нее. Возникло желание разбудить ее, чтобы снова поговорить обо всем и ни о чем. Леди Озера и Черный Рыцарь. Звучит как у Джеффри Чосера — несколько старомодно для девяностых годов…
И тут меня осенило: ведь пламя, играющее бликами на стеклах, горит не в камине. Вскочив с постели, я подбежал к окну. Тут я стал свидетелем того, о чем много раз слышал, но никогда не предполагал увидеть.
На лужайке перед домиком Джеззи ярко горел крест.
Исчезнувшая девочка по имени Мэгги Роуз. Преднамеренные убийства. Леденящее душу убийство Вивиан Ким.
Психопат. Гэри Сонеджи-Мерфи. Сообщник. Таинственный наблюдатель. Горящий крест в Северной Каролине. Когда мне удастся собрать воедино все кусочки мозаики? И можно их вообще объединить в целостную картину? С того самого момента в домике Джеззи и до конца мое воображение заполняли самые невероятные образы. Я не мог оставить это дело, как предлагала Джеззи. События последующей недели лишь усилили мой параноидальный бред.
В понедельник я вернулся с работы поздно. Пока я шествовал от входной двери в кухню, Джанель и Деймон скакали вокруг, выкрикивая:
— Телефон! Телефон! Телефон!
В кухне Нана протянула мне трубку, пояснив, что это Уоллес Харт из тюрьмы Фаллстон.
— Прости, Алекс, что беспокою тебя дома, — извинился Уоллес, — но не мог ты бы сейчас подъехать? Это очень важно.
Разговаривая, я пытался снять пиджак и уже выпростал одну руку. Дети помогали мне — очень своеобразная помощь, скорее походящая на баловство.
