И чего он спросил? К чему задавать пустые вопросы? Да я не просто хотела, я уже несколько дней была готова взорваться от переполнявшего меня желания поскорее узнать, что же там происходит в Богом проклятых Пялицах. Как поживают три брата-демократа Самохина? Торгует ли все еще героином цыган Коцу? Где припаркован мой «мерседес»? И не растащили ли мои пожитки из его багажника? Я пыталась задавать эти вопросы Татьяне Григорьевне, но она отвечала: «Я, Марина, не в курсе». И, возможно, и правда была не в курсе.
Зато теперь рядом со мной сидел долгожданный Барханов. И уж ему-то от меня так просто, как это получалось у Борщ, не отделаться.
Впрочем, он и не думал отделываться.
— Рассказывайте, Николай Андреевич, — взмолилась я и, достав из пачки «Житана» сигарету, сунула ее в рот. — Ну же, я слушаю!
— Рассказываю, рассказываю, — покачал головой Барханов и, ловко выдернув у меня из зубов сигарету, сломал ее в пепельнице. — Бросай курить, разгильдяйка! — И буркнул себе под нос, так, что я еле расслышала: — Между прочим, курящие женщины часто кончают раком.
* * *
Тревогу забили сразу, как только из Пялиц по ментовским каналам пришел запрос на мои анкетные данные. В Организации сначала решили, что я угодила в аварию, но сразу облегченно вздохнули, как только узнали, что я всего лишь попалась на перевозке наркотиков, ранила пятерых мусоров — троих из них тяжело, — захватила их табельное оружие и куда-то свалила из районного отдела милиции. «Теперь уже выкрутится, — решил Барханов. — А легкая тренировка в приближенных к реальным условиях ей только пойдет на пользу». Но все же, не откладывая ни на секунду, откомандировал в Москву человека к виртуальному Александру Витальевичу, чтобы оттуда держать все под контролем. Потом связался с региональным агентом Организации в Пялицах и тут же направил ему на подмогу двоих толковых парней. Тренировка в приближенных к реальным условиях, конечно, неплохо, но меня все же надо было подстраховать. Мертвая ши инвалидка, я была никому не нужна. А на то, что меня такой сделают, если поймают, Барханов был готов ставить пять к одному.
Никто в Организации и не думал верить в то, что у меня действительно были наркотики. А большинство сомневалось еще и в том, что я, такая крутая, покоцала мусоров. Никто не держал в голове даже мысли о том, что я в чем-либо виновата, а версия: «Девочка угодила в подставу, которых сейчас навалом по всей необъятной России» — была изначальной и единственной. И мой звонок из Подберезья полностью подтвердил ее. Впрочем, я могла и не заморачиваться с этим звонком — ничего нового все равно не сообщила. Разве что порадовала Барханова тем, что еще жива. «…Удерживаюна почте заложников…» В общем, более приближенных к реальности условий для тренировки и не придумаешь. Мой шеф, наверное, визжал от восторга.
В тот момент, когда я беседовала с диспетчером, двое толковых парней, направленных Бархановым в Пялицы, находились уже на полпути к Пулкову, где для них был зафрахтован чартерный рейс до Усмани. А ближе к вечеру они добрались до Пялиц и совершенно не удивились, узнав, что я, почти пойманная в Подберезье, опять сделала ментам ручкой и скрылась в лесах. Парни весело переглянулись — а что, мол, еще ожидать от наших девчонок? — и занялись своими прямыми обязанностями. Они должны были выяснить правду о том, что же произошло здесь сутки назад. И проследить за тем, чтобы со мной ничего не случилось, когда я снова выберусь из лесов.
Кроме них, за этим следили еще из Москвы и из Питера. И следили очень внимательно. Всем местным ментам уже была разослана новая ориентировка: «Не задерживать, но оказывать всяческое содействие. И, не приведи Бог, хоть один волос упадет с ее головы…» Если бы я знала об этом, я бы не стала переплывать холодную речку. И мерзнуть под дождиком. И попадать в плен к извращенцу-«хозяину».
Я сохранила бы своего ребенка!
Увы, я тогда ни о чем подобном не знала, не ведала.
А у Барханова к тому времени уже давно лежал на столе подробный доклад из службы внутреннего надзора Организации об эпизодических встречах Марины Гольдштейн с одним изсотрудников питерского ГИБДД. Кстати, родом из Пялиц. Имеющим там двоих братьев, работающих в местной ментовке. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы просчитать все остальное. Барханов, естественно, просчитал. И уже через десять минут получил из Москвы по электронной почте три подробных досье на всех братьев Самохиных. Лениво просмотрев их, он пришел к выводу, что никаких проблем братья доставить больше не смогут. Компромата столько, что хватило бы на целое ментовское облуправление. А тут всего лишь трое занюханных наглецов, решивших поиграть в беспредел. Что ж, доигрались…
И Барханов отправил двоих человек в Пушкин за Кольчей Самохиным. Он был ближе всех. И ему было уготовано оказаться первым в комнате для допросов.
Которую те, кто в ней работал, чаще называли камерой пыток. И не без основания.
* * *
Младшего из Самохиных взяли на пороге его коммунальной квартиры настолько аккуратно, что он даже не успел сообразить, что происходит. Во-первых, потому что был в дымину пьян. Во-вторых, потому что брали его два профи.
Когда Кольну доставили в большой особняк на южной окраине Питера, на часах было лишь семь часов вечера, и уже к ночи он достаточно протрезвел для допроса. Из тесной камеры, где он отсыпался — вернее, очухивался, — прямо на бетонном полу, его выгнал пинками огромный бугай в черной маске.
— А ну пшел, толстожопый! — густым басом рокотал боевик, от души штемпеляя самохинский зад рифленой подошвой тяжелого армейского ботинка. — Руки за спину! Вперед пшел!.. Здесь стоять! Рожей к стене! — И еще один крепкий пинок, после которого Кольча вдавился в деревянную стеновую панель, которыми был обшит коридор.
Его втолкнули в просторную комнату, отделанную белым кафелем и поэтому напоминающую процедурный кабинет в поликлинике. Только здесь не было остекленного медицинского шкафчика и топчана, прикрытого рыжей клеенкой. Зато посреди комнаты был установлен зловещий железный стул, крепко привинченный к полу. Справа от стула — небольшой, тоже железный, столик. И еще один стол — у дальней стены. Самый обычный письменный стол с двумя тумбами. За столом — пустое офисное кресло. И несколько стульев, расставленных вдоль стены. Вот и вся мебель. А кроме мебели еще три штатива. Два из них с большими галогенными лампами, направленными на железный стул. На третьем штативе установлена видеокамера.
В комнате ощутимо пахло карболкой. Или формалином. Чем именно, Кольча с полной уверенностью сказать бы не смог, но точно помнил, что именно такой дух стоял в морге, где ему приходилось бывать несколько раз по долгу службы.
«Зловещее какое сравнение! — с ужасом думал он, пока бугай, ткнув для профилактики кулаком в ребра, приковывал его ноги наручниками к ножкам железного стула. — Какая-тосредневековая… это, как ее там?., инквизиция. Да, инквизиция… Блин, как болит голова!.. И куда это меня занесло? Натворил что-то по пьяни? Захватили бандиты? Л может быть, комитетчики? Или мне все это снится?.. Блин, ну как же болит голова! Ни хрена не соображает… Какое-то пьяное наваждение… Ладно. Сейчас все узнаю».
Бугай, напоследок еще раз двинув его кулаком — на этот раз в челюсть, — вышел из комнаты и выключил свет. На несколько секунд Кольча остался один в кромешной темноте. Но вот вспыхнули оба прожектора, ослепили его, вынудили плотно закрыть глаза, но даже сквозь веки он ощущал их яркий свет.
«Все, представление начинается», — понял он.
— Самохин Николай Анатольевич? — раздался мягкий, чуть глуховатый, мужской голос.
