В пятницу Джеймс позвал Бекки в ресторан и провел с ней ночь на Глостер-авеню. И хотя она его предупреждала, что Уилл придет в понедельник, Джеймс забыл об этом, долго валялся в постели утром, и когда Уилл прибыл, как раз принимал душ. Бекки он позже объяснил, что ушел бы и раньше, но предоставил свою квартиру друзьям, которые приехали с севера, специально на праздник.
Ее с самого начала возмутило поведение Джеймса в компании Уилла. Он не обращал на него внимания, хмурился, с головой уходил в разгадывание кроссворда, жаловался Бекки, что она не может уделить ему и минуты. Зато Уилл до последнего времени вел себя в его компании непринужденно, словно был дома вдвоем с Бекки или Ким. Но в тот понедельник она заметила перемену.
Уилл, конечно, изменился с тех пор, как побывал в полиции, стал более пугливым, молчаливым, а когда что-то говорил, то слова и выражения его были еще более странными, чем обычно. Но в нем появилось что-то другое. Сидя перед телевизором, он стал то и дело переключать каналы. Джеймс даже проявил интерес к передаче о Кубке мира, основном событии июня. И хотя саму игру сейчас не показывали, в передаче шла речь о прошлых матчах, разных командах и игроках. Кто-то сообщил, что футбол для англичан оказался важнее Золотого Юбилея, не говоря уж о войне Индии с Пакистаном. К Уиллу это не относилось, он по-прежнему предпочитал детские передачи и шоу. Теперь он развлекался тем, что переключал канал с футбола на «Тома и Джерри», как только замечал, что Джеймс заинтересовался обзором прошлых побед Англии или состоянием травмированной ноги Бекхэма.
Глядя на это, Бекки сначала подумала, что Уилл не специально так себя ведет, что он просто неспокоен, и такое поведение нормально для детей. Но, понаблюдав за ним подольше, она поняла, что все намного хуже. Уилл целенаправленно изводил Джеймса, то передавал ему пульт, то отбирал, чтобы переключить на свой канал. Он то и дело бросал на Джеймса злорадные взгляды и был, кажется, доволен собой. Бекки открыла для себя нечто новое. Всегда считалось, что эти «особенные» люди хоть и не обладают блистательным умом, но добры и чисты, как «блаженные» в русских романах девятнадцатого века. И отсутствие интеллекта компенсируется добрым нравом. Но на самом деле все не так. Уилл способен на такую же ревность и ненависть, он так же жаждет мести, как любой другой человек, только это легче заметить на его детском лице. Потеряв наконец терпение, Джеймс отшвырнул кроссворд и вышел из комнаты. Уилл принялся громко хохотать, раскачиваясь вперед-назад на диване.
Джереми выехал из гаража в воскресенье вечером и припарковался – как позволено по выходным и праздникам – на одинарной желтой линии, на Сент-Майкл-стрит. Из жителей этой улицы не спал только Анвар Гош, который проснулся в семь тридцать утра. В постели он никогда не валялся и пил теперь какао, наблюдая за Джереми, открывающим дверь автомобиля и аккуратно складывающим туда подарки: огромный букет цветов, бутылку шампанского, сверток, который мог быть книгой или коробкой конфет, и желтый пакет из «Селфриджес».
Джереми выехал к матери пораньше. Он всегда был ей предан, но после субботнего происшествия думал о ней особенно много. Ему почти не удавалось представить себя на ее месте, ведь он никогда не пытался понять женщин, а начинать с нуля сейчас уже слишком поздно. Интересно, знала ли она о связи отца с Тэсс? Ее фамилию он вспомнить все еще не мог. Если бы мать знала, то явилось бы это для нее ударом? Вполне возможно, она догадывалась, но предпочитала скрывать свои чувства, боясь, что отец уйдет от нее, если она скажет ему об этих догадках. Джереми никогда не спросит у нее сам, даже речь об этом заводить не станет. Самое большее, на что он мог надеяться, – что мать ничего не знала об измене, или же с возрастом ее страсть и ревность притупились. Разве так бывает? Он читал, что да, но точно не знал.
Сидя за рулем на полупустой автостраде, – в эти праздничные дни большинство людей собралось в центре Лондона, – он позволил себе продолжить вспоминать о Тэсс и ее спальне, его побеге и об этом сильнейшем аромате. Теперь он мог думать об этом, не испытывая стыда или унижения. Он ведь был просто ребенком, а она использовала его, и это непростительно. Теперь его больше всего интересовало, во что вылился его неудачный опыт. Без сомнения – желание убить Тэсс, ярость, которые последовали после его поражения, и неприкрытое издевательство этой женщины застыли глубоко в подсознании, и появлялись не тогда, когда он видел женщину, похожую на Тэсс, а когда шел за ненавистным ароматом. Он вспомнил, что девушка, рекламировавшая эти духи, сказала, что запах старый, но марку эту снова запустили в производство «по многочисленным просьбам» и что раньше духи назывались «Йес», а после были переименованы.
Все убитые им девушки пользовались этими духами. У Гейнор Рей наверняка был еще старый флакон, купленный в каком-нибудь мелком магазинчике, а его последующие жертвы просто шли в ногу с модой и купили возобновленный вариант. Это и есть ответ на загадку: почему он никого не убил в промежутке времени между своим отрочеством и нынешним возрастом. Тогда не выпускали эти духи, словно – как глупо и смешно! – парфюмеры знали о страшном роке этого аромата.
И каждый раз, когда запах достигал его чувствительных ноздрей, Джереми охватывала жажда мести, которую можно было бы утолить, лишь убивая Тэсс в каждой из этих девушек. Ему показалось забавным то, что он ведь так и не узнал названия этих духов. Казалось, он знал теперь все, кроме имени того монстра, который направлял его руку.
Когда Уилл попросился переночевать у Бекки, Джеймс объявил, что пойдет домой. Сказал, что его друзья вечером уже уедут из его квартиры. Когда провожали Джеймса, Уилл, к счастью, не перегнул палку, не стал бурно выказывать свою радость или произносить слова вроде «Хорошо-то как», но улыбка его выдала. Бекки собиралась сходить с ними поужинать куда-нибудь, где еда приемлема для обоих. Теперь, когда они остались вдвоем с Уиллом, она могла пойти с ним в недорогое кафе или даже в «Макдоналдс». Если бы Джеймс ушел так две недели назад, ничего не сказав Уиллу на прощание, а ее лишь поцеловав в щеку с холодным «Тогда до свидания», она пришла бы в отчаяние. Но этим вечером она почувствовала даже облегчение, и выпила джина не от страха потерять Джеймса, а скорее по привычке, Бекки не захотелось второй раз за день готовить для Уилла, а он пожелал пойти в кафе, куда она его уже однажды водила. Уилл торжествовал и не хотел скрывать своей победы: Джеймс ушел, а Бекки позволила ему остаться до вторника.
– Мне он не нравится, – сказал Уилл, залезая в ее машину. – Он нехороший. Не води его сюда больше, ладно?
– Я тебе этого не обещаю.
– Он дуется. Монти говорит, что дуться плохо. Лучше уж рассердиться, чем быть просто мрачным, – Уилл часто говорил о детском доме и воспитателях, словно все еще жил там и получал от них полезные советы. – Почему он всегда хочет смотреть по телевизору не то, что я хочу смотреть?
На этот вопрос невозможно ответить. Что она сказала бы десятилетнему ребенку? Обычно говорят так: «Потому что ты еще не вырос, а у нас, взрослых, свои интересы». Но такое не каждому ребенку скажешь, а уж Уиллу тем более. Она подумала о Джеймсе, который мог бы быть и посговорчивее, в конце концов, это случается только один раз в неделю. Ну, два. От этих мыслей Бекки охватило беспокойство. В конце концов, они оба уже слегка ее раздражали, только Уилла она жалела, а привязанность к Джеймсу, наоборот, с каждым днем ослабевала. Когда их с Уиллом провели к столику, Бекки подумала, что скоро все ее чувства к Джеймсу исчезнут. Вдохновившись запахом жаркого, Уилл прилагал все усилия, чтобы расшифровать короткое – к счастью – меню. Он застрял между камбалой и морским окунем. Бекки заказала ему колу. Она не пришла бы сюда, если бы в кафе не подавали вино. Себе она взяла большой бокал белого.
– Ах, что за чудесные подарки! Ты так внимателен, дорогой! – мать Джереми разместила цветы в трех вазах, развернула шоколад и вынула из желтого пакета «Турмалин». Джереми просиял от ее похвалы, он впервые обрадовался с тех пор, как ему позвонили вымогатели. Мать приготовила его любимый обед, какие обычно бывают на пикниках в Аскоте или Глайндборне[18] – копченый лосось, пирог, салат и клубника со сливками. Мать настояла, чтобы они выпили шампанского.
После обеда она снова сделала нечто необычное, заговорив об отце. Она предложила посмотреть альбом с фотографиями, которого он, кажется, не видел раньше. Джереми вдруг понял, что она уже несколько лет не говорила о Дугласе Гиббонсе. Не странно ли для пожилой вдовы? Неужели, когда очень долго живешь, случается так, что человек, с которым ты прожил больше пятнадцати лет, постепенно, со временем, теряет свою значимость?
Джереми с интересом разглядывал свои фотографии – одиннадцати и двенадцатилетнего, потом в том роковом возрасте – в тринадцать. Он представлял себя именно таким, каким и был в то время: очень высоким школьником с невинным лицом и ясным взглядом. На фотографиях он не улыбался, чтобы не показывать ненавистную железку. Что нашла в нем эта Тэсс, почему захотела его? Его схожесть с отцом? Он раздумывал об этом, стараясь не очень увлекаться, и тут она вдруг появилась перед ним на фотографии. Она стоял рядом с его родителями и мужчиной, вероятно, ее бывшим мужем. Спокойствие Джереми было нарушено, и он, борясь с собой, закрыл глаза, чтобы не видеть ее.
