Это не та машина, в которой она его видела в прошлый раз.
Она старается не отставать и пытается, чтобы между ними всегда оставалась одна машина, пока он не притормаживает в дорогом районе и не заезжает на тротуар. Салли проезжает мимо, продолжая следить за ним в зеркало заднего вида. Он вылезает из машины и доходит до конца квартала, слегка покачивая портфелем в такт походке.
Она следует за ним до двухэтажного дома, где он сворачивает и исчезает из виду, скрывшись в нише входной двери. Что-то в этом доме есть знакомое, но она не может вспомнить, что именно. И если речь идет о невинной встрече с другом, почему Джо оставил машину так далеко? Почему было не въехать прямо на подъездную дорожку?
Салли барабанит пальцами по рулю. Она хотела бы иметь достаточно веры, чтобы пойти и постучать в дверь и спросить у него, что происходит, но если Джо в опасности, она может лишь навредить ему этим.
Проходит десять минут. Двадцать. Через некоторое время Салли понимает, что шепчет молитву. Она хочет, чтобы в дверях появился Джо и чтобы с ним все было в порядке. Может быть, с ним сейчас происходит что-то плохое, а она просто сидит тут и ждет и позволяет плохим вещам происходить с Джо, так же, как она позволила плохим вещам произойти с Мартином пять лет назад.
«Дура, дура, дура», — шепчет она, шлепая ладонью по лбу.
А потом, через несколько минут, на въездную дорожку выруливает машина, и из нее выходит мужчина. Он слишком далеко, чтобы она смогла его узнать, но, как и в доме, что-то в этом мужчине ей знакомо. Он быстро идет к входной двери и заходит внутрь.
Кэлхаун начинает разворачиваться, когда я выхожу из-за двери спальни, и заносит руку, чтобы защититься от летящей на него сковородки. Ему удается подставить локоть; сковородка ударяется об него и соскальзывает на подбородок. Он отшатывается, а я, оступившись, лечу вперед, обрушиваясь прямо на него. Мы оба падаем на пол, и он начинает тянуться под куртку, за пистолетом. Мои мысли проносятся так быстро, что я успеваю понять, что у меня проблемы, успеваю спросить себя, почему пистолет не был у него в руке с самого начала, и успеваю сообразить, что он хотел, чтобы я ему сначала доверился, чтобы выяснить, кто я такой. Я встаю на колени в момент, когда он пытается подняться, и вижу изумление на его лице, так как он меня узнает, но это знание не уменьшает его желания меня убить.
Я с размаху бью лбом в его лоб, и мне так же больно, как ему, но, по крайней мере, рука его выпускает пистолет. В глазах у меня начинают мелькать сотни, нет, тысячи огоньков, и все одинаково белого цвета, пока сквозь них не начинают проблескивать красные огоньки. Я отшатываюсь назад, и комната как будто начинает кружиться. Я знаю, что Кэлхаун, наверное, чувствует то же самое, так же как и знаю, что не могу дать ему еще одного шанса. Я все еще сжимаю в руках сковородку и решаю ею воспользоваться.
Когда я смотрю на него, то вижу двух детективов Кэлхаунов, две двери, двоится все. Встряхиваю головой, комната продолжает кружиться, но двоиться предметы перестают. Переворачиваюсь, поднимаю руки с тяжелой сковородкой и опускаю ее ему на голову. Сковородка задевает скулу и челюсть, возможно, ломая первое и смещая второе. Он падает и больше не двигается. Совершенно измотанный, я роняю сковородку на пол.
Перекатываю его на живот, связываю сзади руки, потом ноги. Когда я пытаюсь открыть ему рот, то вижу, что сместил ему челюсть. Так как мне надо будет с ним поговорить, я зажимаю ему рот и пытаюсь вправить челюсть обратно. Ничего не происходит. Я начинаю постукивать по ней молотком, сначала легонько, потом сильнее, и после пары ударов она встает на место. Я открываю ему рот и вставляю туда яйцо, потом передумываю. Не буду рисковать, ведь яйцо может проскользнуть ему в горло, пока он без сознания, и убить его. Вместо этого я использую белье мужа, чтобы сделать кляп.
Когда Кэлхаун приходит в себя, он уже сидит на стуле, который я принес из столовой. Я использовал веревку, чтобы надежно его привязать, и, так как у стула металлические ножки, даже если ему удастся как-нибудь его опрокинуть, стул не сломается. Еще я обматываю скотчем его ноги и руки. Если он только не Гарри Гудини, он никуда отсюда не уйдет.
Присаживаюсь рядом с ним на корточки. Он созерцает меня так, будто лицо, которое он видел перед тем, как отрубился, никак не может быть тем же лицом, которое он видит сейчас. Как такое возможно, чтобы Джо, Джо-уборщик, Джо — умственно отсталый идиот, такое с ним сделал? Может ли такое быть, что человек, которого они так долго искали, работал на них все это время?
Я киваю, подтверждая, что да, это не только возможно, это более чем возможно.
Он хмыкает, то ли чтобы подтвердить свое изумление, то ли чтобы задать мне вопрос, то ли чтобы проверить, насколько прочен кляп у него во рту. Как бы там ни было, он не выдерживает этого звука. Боль в челюсти должна сводить его с ума. С его нижней губы капает кровь. Мне хочется сказать ему, что по сравнению с оторванным яичком это ничто, но я не хочу, чтобы об этом кто-нибудь знал.
— Это ведь ты ее убил, правда?
— М-м. — Он трясет головой. — Я нихово не увывал.
— Нет, убивал.
На этот раз, тряся головой, он повторяется. Почти.
— Нет. Нет, ты, вольной увлюда.
По-моему, он меня только что назвал больным ублюдком. Может, так оно и есть. Может, в этом моя проблема. Проверяю его теорию, встав и ударив его в живот.
Вы только посмотрите. Он был прав. Только я ублюдок, которому необходимо найти компромисс.
— Сейчас я выну кляп, — говорю я, еще раз наклоняясь вперед. — Ты знаешь правила. Если нет, притворись, что знаешь. Малейший звук, — я поднимаю нож к его рту, — и эта история закончится для тебя плохо. Кивни, если ты меня понял.
Я продолжаю быть полным ублюдком, потому что держу кончик лезвия прямо под его подбородком, поэтому, когда он кивает, нож слегка втыкается ему в кожу. Чем выше он поднимает голову, тем выше я поднимаю нож. Так что в конце концов он подтверждает только глазами. Ножом я перерезаю кляп. Он падает и повисает на шее, как ожерелье.
— Так лучше?
Он снова кивает. Кивает на самом деле всем телом.
— Знаешь, ты уже можешь говорить. Я вынул кляп специально для этого.
— Послушай, Джо, ты знаешь, кто я?
— Конечно, знаю.
— Теперь послушай: ты понимаешь, что это нехорошо, правда? Нехорошо связывать людей. Особенно полицейских.
— Я не идиот.
— Нет. Нет, конечно же, не идиот. Я понимаю, что жизнь — сложная штука для… ну, для особенных людей, таких как ты. Я понимаю…
Поднимаю руку.
— Послушай, Боб, давай на этом остановимся. Если я уборщик, это не означает, что я долбаный идиот, ладно? Ты должен начать осознавать, что я не тот тормоз, которого ты видел ежедневно, с тех пор, как приехал в этот город.
Он слегка наклоняет голову, по мере того как переваривает эту информацию, и постепенно начинает понимать, что я не Тормоз Джо, а Злобный Джо. Я Суперумный Джо.
— Послушай, Джо, я не хотел тебя обидеть. Просто понимаешь, ну, это вышло случайно. Ты не можешь винить меня в том, что меня обвели вокруг пальца.
— Нет, я не могу винить тебя, а вот ты можешь перестать подлизываться, Боб.
— Ты еще не пересек черту. Если ты меня отпустишь, я могу забыть обо всем, что здесь произошло. Мы сможем оба вернуться к нормальной жизни, каждый — к своей. Но если ты что-нибудь сделаешь, например, если со мной что-нибудь случится, я уже ничем не смогу тебе помочь. Ты меня понимаешь, правда? Если я умру, от меня ведь не будет никакой пользы, правда? Да? Ты явно умный парень, я уверен, что ты все понимаешь. И я уверен, что ты понимаешь, что бесполезный мертвый полицейский означает для тебя большие неприятности, Джо, а ни ты, ни я не хотим неприятностей, правда? И ни ты, ни я не хотим мертвого полицейского. Мы оба это знаем. Это будет слишком большой проблемой. Так что давай ты меня развяжешь, а? Развяжи меня, и мы сможем обсудить все твои проблемы. Можем поговорить о том, о чем захочешь.
— Ты не хочешь узнать, о чем мы будем говорить?
— Конечно, хочу, Джо, очень хочу, но сначала ты должен меня развязать, ладно? Развяжи меня и верни мне пистолет, и мы спустимся вниз или пойдем туда, куда ты захочешь, обещаю, потому что это твоя игра, и ты тут диктуешь правила, так что мы пойдем, куда ты захочешь, и обсудим все, что тебя беспокоит, и неважно, сколько это займет времени.
— Кто я такой, предположений нет? Помимо Джо-чистильщика?
— Ты просто уборщик. Джо-уборщик. И больше никто. Мне все равно, кем еще ты можешь быть, а если ты и являешься кем-то еще, это не мое дело. Просто Джо. Джо, который не совершил ни одного преступления, разве что заставил всех нас считать его умственно отсталым. Как тебе, Джо? Как насчет того, чтобы меня развязать?
Он так потеет, что я начинаю волноваться, не выскользнет ли он из веревки и не сползет ли с него скотч длинными полосками.
