"На ферме. О господи".
– Здорово! Ты мне здорово помогла, Джин. Большое тебе спасибо.
– А к чему все это?
– Расскажу тебе потом. Мне пора идти.
Круг сужается.
Черный Аспид убил свою мать. Должно быть, у него было несчастливое детство.
Что, если Джейсон участвовал в незаконной транспортировке детей не просто ради денег? Что, если он, в неком извращенном смысле, идентифицировал себя с ними? С бесправными детьми, над которыми измываются как хотят и никому нет до этого дела? А вдруг он захотел отомстить за то, что было сделано в детстве с ним? Или захотел избавить этих детей от повторения его судьбы? Решил, что таким способом оказывает им благодеяние?
Ред говорил о событиях, которые могут послужить толчком к проявлению мании. Как правило, это стрессы, такие как потеря работы или близкого человека.
Развод.
Развод, а потом паром. Достаточно, чтобы подтолкнуть любого.
Круг продолжает сужаться.
Может быть, контрабандист и убийца – это один и тот же человек?
У Черного Аспида есть имя и лицо. Может быть, это имя и лицо Джейсона Дюшена?
* * *
Он пытается ускользнуть от фурий – увертывается, петляет, старается постоянно быть хотя бы на шаг впереди них. Три раза переезжает с квартиры на квартиру, дважды меняет работу – во второй раз устраивается в "Укьюхарт". Культурный, начитанный, знающий – именно такой сотрудник им и нужен.
Однажды, пролистывая местную газету, он видит объявление: любительская драматическая труппа приглашает всех, чувствующих в себе способности к творческой самореализации, попробовать свои силы. Это кажется ему логически оправданным шагом, расширяющим пространство его жизни. Правда, попав в эту компанию первый раз, он видит, что слово "любитель" подходит им всем как нельзя лучше. Энтузиазма у членов труппы хоть отбавляй, но они поражают своей дремучей некомпетентностью, которой – вот уж стыд и позор – бравируют. Чуть ли не гордятся. Забывают строки из роли, встают на сцене не туда, но нет чтобы смутиться, знай покатываются со смеху.
Он принимается менять этих людей и с этой целью предлагает им взяться за дерзкий проект, затрагивающий серьезные вопросы жизни, смерти и состояния человеческой души. Пора отучать их от пустоты и легкомыслия. Они сомневаются и робеют.
– Чего вы боитесь? – спрашивает он. – Только того, что можете потерпеть неудачу?
– Но ведь мы недостаточно хороши для раскрытия такой темы, – возражают они. – Мы не профессионалы и занимаемся этим только ради удовольствия.
– А что может доставить большее удовольствие, чем успех, достигнутый при решении по-настоящему трудной, серьезной задачи? – парирует он. И делает им предложение: он найдет для них подходящую пьесу, а уж там, ознакомившись со сценическим материалом, они сами решат, играть или не играть.
Он дает им "Орестею". Поначалу они не собираются ставить всю трилогию и согласны взяться только за "Агамемнона", однако он утверждает, что в этом не будет смысла. "Орестея" едина в своей троичности, это тезис, антитезис и синтез – непослушание, горе и воздаяние. Нужно играть всю историю.
Его энтузиазм и убежденность таковы, что они соглашаются. Это его победа. В Древней Греции при постановках "Орестеи" у некоторых женщин случались выкидыши. Именно такого эффекта он и хочет добиться.
Он в центре всего, главный герой, человек, на которого все они смотрят и которого слушают. Он ведет с ними свою игру, но она позволяет им добиться того, о чем они даже не мечтали. Неделю "Орестея" идет при переполненных залах, а рецензенты утверждают, что любительская труппа в данном спектакле превзошла многие профессиональные коллективы. Каждый вечер он оживляет на сцене собственную жизнь, возвышенную до пантеона. Воспоминания о забытой жизни.
Но есть и другая жизнь, текущая. На работе в аукционном доме он знакомится с Лавлоком. Дистанция между ними очень велика, ведь сэр Николас стоит во главе множества различных предприятий, однако он относится к тем высшим руководителям, которые не только красуются на советах директоров, но вникают в суть любого дела и внимательно относятся к своему персоналу.
Их беседы, поначалу краткие и сугубо деловые, становятся более пространными, ибо постепенно эти двое обнаруживают между собой некое немаловажное сходство.
И у того и у другого напрочь отсутствует совесть.
Сейчас ему уже и не вспомнить, кто первый подал идею насчет детей: некоторое время она остается подвешенной, обсуждается и рассматривается в различных ракурсах, пока каждый из них не убеждается в заинтересованности другого. С этого момента Рубикон перейден, пути назад нет, и они приступают к разработке конкретных планов. Планы составляются, меняются, отбрасываются, модифицируются, и в итоге выкристаллизовывается схема, кажущаяся безошибочной. Гастроли в Норвегии, куда труппа отправляется с новой, непростой, но потому особенно воодушевляющей постановкой, служат прекрасным прикрытием. Пьеса, помимо всего прочего, требует декораций и аппаратного обеспечения, что делает вполне объяснимой аренду фургона.
Время идет в напряженном планировании, ожидании и предвкушении, но вместе с тем он не теряет бдительности, ибо постоянно ждет появления фурий.
И дожидается: первая из них заявляется к нему перед самым отплытием в Норвегию, причем, чтобы дезориентировать его и заставить забыть о бдительности, она принимает обличье молодой, хорошенькой журналистки.
Петра Галлахер приходит к нему в офис как раз перед ланчем, извиняется за то, что не предупредила о своем визите, и спрашивает, не могут ли они потолковать за ланчем. Он занят в большой аукционной программе и, полагая, что у него хотят взять предварительное интервью в связи с этим мероприятием, соглашается. Они отправляются в паб за углом.
– Что вы хотите узнать? – спрашивает он.
Она прокашливается и переходит прямо к делу.
– Вчера я видела Ральфа Уайтсайда. Он говорит, что невиновен в убийстве вашей матери и ее... вашего отчима.
Он отводит взгляд в сторону и теребит мочку уха, стараясь придать себе непринужденный вид и выиграть несколько драгоценных секунд.
"Ты же непревзойденный мастер манипуляций, – говорит он себе. – Человек в маске, всегда говорящий одно, а думающий другое. Не позволяй незнакомке раскрыть тебя только потому, что ей удалось застать тебя врасплох".
– Он не был моим отчимом. Они не были женаты.
– О. Верно.
– Да... Знаете, я уже давно об этом не думал. Все в прошлом, дело-то было невесть когда. Мне и не вспомнить.
Это ложь. Он всегда помнил и помнит, сколько прошло лет, месяцев, недель и дней. Всегда.
– Могу себе представить. Простите, если это вызвало у вас тяжелые воспоминания.
Ее брови сочувственно сдвигаются.
– Вы сказали, Уайтсайд утверждает, что невиновен? – В его голосе можно услышать дрожь, но если даже она и обратит на это внимание, то припишет расстройству из-за необходимости мысленно вернуться к той давней трагедии. – Но это абсурд. Он сам признал себя виновным. Подписал признание.
– Он говорит, что его вынудила полиция.
– Когда он сказал это?
– Вчера.
– Вчера?
Черт, он переспрашивает ее, а это звучит глупо. Ему не следует выглядеть глупо.
– Мне позвонил его адвокат. Точнее сказать, позвонил он в редакцию, а я взяла трубку. Он – я имею в виду адвоката – сказал, что Уайтсайд фактически на смертном одре и хочет поговорить с кем-нибудь перед кончиной.
– От чего он умирает?
– От СПИДа.
– Он наркоман.
– Начать с того, что сперва я вовсе не знала, кто он такой, но довольно скоро выяснила по имеющимся материалам. И отправилась туда сама. Он сидит в "Глен-очил", это довольно далеко. Адвокат, похоже, не пришел в восторг от моего появления: надо думать, надеялся, что пришлют сотрудника постарше, посолиднее, с большим опытом. Должна признаться, для меня это привычное дело. Я даже не стала ставить в известность редактора отдела новостей: он бы тоже решил, что этот материал не для меня. И отдал бы его кому-нибудь постарше.
– Значит, вы занялись этим на свой страх и риск?
– Да. Но это не значит, что... – Она спохватывается, неожиданно сообразив, что не стоило говорить ему об этом. – Я имею в виду, что материал интересный. Не я, так кто-нибудь все равно бы взял его в разработку.
– Как он выглядел?
– Адвокат?
– Нет. Уайтсайд.
Она смотрит на него искоса: видимо, вопрос показался ей странным.
– Так, как и должен выглядеть умирающий. Худой. Болезненно худой. На шее жилы, как струны, и весь трясется. Жутко трясется. Сигарету ему удавалось зажечь только с пятой попытки, а за то время, которое я провела у него, он высадил полпачки.
– И он сказал, что невиновен?
– Да. Сказал, что его подставила полиция. Полицейские заявили, что он был в таком состоянии, что ничего не помнит, но, по его словам, это чушь. Вздор. Он сказал, что точно знал, где был, и близко не подходил к дому вашей ма, – ("Его ма! Она знает даже, как он раньше называл ее"), – и пытался объяснить это полиции, но никто его слушать не захотел. Ну конечно, он наркоман с кучей приводов. Должно быть, залез в ваш дом в поисках денег на наркотики, а ваша матушка и... – Она прищелкивает языком, пытаясь вспомнить имя.
