В палату вошла сестра.
— Послушайте, я сотрудник ФБР при исполнении служебных обязанностей! — простонал Крофорд. Он быстро заговорил, пока сестра тащила его за рукав к двери: — Он усыпил Рив хлороформом и отвез к себе домой. Там уже лежал труп Лэнга, — раздалось уже из коридора.
Чтобы узнать, чем все кончилось, Грэму пришлось ждать еще четыре часа.
— В доме он стал морочить ей голову, ну, ты понимаешь: «Убить тебя, что ли, или не убивать», — начал Крофорд, едва переступив порог. — А ты знаешь, зачем он заставил ее пройти через процедуру с ключом? Первый раз она снимала ключ с его шеи, значит, снимая во второй и не зная, что это труп Лэнга, она как бы засвидетельствовала его, Долархайда, смерть. Ну, чтобы она нам потом рассказала, как собственными руками трогала его тело. Ну хорошо. Он, значит, вешает ей лапшу на уши: «Я не могу видеть, как ты будешь гореть» — и все прочее, а сам стреляет в голову Лэнга из ружья двенадцатого калибра. Лэнг для него оказался настоящей находкой. У того своих зубов не было. Может быть, Долархайд знал, что верхнечелюстная дуга и не такой пожар выдерживает, — кому ведомо, что он знал. Как бы там ни было, перед тем как загорелся дом, во рту Лэнга этой дуги уже не было. Он выстрелом размозжил Лэнгу голову и тут же бросил на пол что-то тяжелое, например стул, имитируя стук падающего тела. Но еще до того он повесил ключ ему на шею. Итак, Рив ползает по комнате, пытаясь найти ключ. Долархайд, видимо, находится тут же, наблюдая за ней из какого-нибудь угла. У нее заложило после выстрела уши, и она не слышит, что он в комнате. Он поджигает мебель, но бензин в огонь пока не подливает. А бензин у него под рукой, в комнате. Она благополучно выбирается из дома. Если бы она запаниковала, налетела бы, скажем, на стену, оцепенела бы там от страха или еще что-нибудь, то, будь спокоен, он бы ее оглушил и выволок наружу. Она потом и сама бы не помнила, как выбралась. Чтобы его план сработал, она должна была остаться живой и невредимой. А, черт, опять эта медсестра идет!
Грэм быстро написал: «А машина?»
— С машиной он, конечно, придумал блестяще, ничего не скажешь, — сказал Крофорд. — Он понимал, что микроавтобус придется оставить у дома. Вести две машины одновременно невозможно, а с другой стороны, ему нужна еще одна машина — скрыться с места преступления. Что он делает? Он заставляет Лэнга прицепить микроавтобус к тамошнему аварийному тягачу. Затем убивает Лэнга, запирает станцию и едет домой на аварийке, буксируя микроавтобус. Потом оставляет тягач позади дома — там через поля проходит грунтовая дорога, — садится в микроавтобус и едет за Рив. Итак, она благополучно выбралась из дома, а он выволакивает из подвала динамит, обливает все вокруг бензином и выскакивает из дома через заднюю дверь. Он отгоняет тягач обратно на станцию, бросает его там, а сам уезжает уже на машине Лэнга. Как видишь, никаких концов. Пока мы восстанавливали всю картину, я чуть было с ума не сошел. Но все-таки он оставил свои пальчики на буксирной сцепке тягача. Видимо, это его мы тогда встретили на дороге, когда ехали к его дому… Слушаюсь, мэм. Считайте, что я уже ушел.
Грэм хотел кое-что спросить, но было уже поздно.
В следующую пятиминутку его посетителем была Молли.
Грэм написал «Я люблю тебя» на блокноте Крофорда.
Она кивнула и взяла его за руку.
Через минуту он написал на блокноте: «Как Вилли?»
Она кивнула.
«Он здесь?»
Она слишком быстро взглянула на него, прочитав вопрос. Затем чмокнула губами, как будто целует, показав глазами на приближающуюся сестру.
Он не пускал ее, держа за большой палец руки.
«Где?» — снова написал он, подчеркнув вопрос два раза.
— В Орегоне, — ответила она.
Потом в последний раз пришел Крофорд.
Грэм уже написал вопрос заранее. Крофорд прочитал: «Зубы».
— Бабушкины, — ответил Крофорд. — Те, что мы нашли на пожарище, принадлежали когда-то его бабушке. Полицейское управление Сент-Луиса разыскало некоего Неда Вогта, пасынка матери Долархайда. Вогт видел бабушку Долархайда, когда был ребенком, но до сих пор не забыл ее зубы. Помнишь, я звонил тебе в тот день, когда у вас объявился Долархайд? Мне как раз позвонили из Смитсоновского института. Они наконец получили зубы из Миссури и смогли ими заняться в свое удовольствие. А зубы того стоили. Там обратили внимание, что верхняя часть была сработана из вулканита, а не из акрила, которым пользуются сейчас. Вулканитом уже лет тридцать как не пользуются. Но у Долархайда был еще один протез — современный, акриловый, — точно такой же по размеру, как и бабушкин. Мы нашли его на месте пожара. Специалисты в Смитсоновском институте исследовали его особенности — там какие-то пазы, выступы — и утверждают, что он изготовлен в Китае. А старые челюсти были швейцарские. При нем нашли ключ, в Майами в камере хранения он держал огромный альбом — что-то вроде дневника. Жутко становится, когда читаешь. Он у меня, если захочешь, потом посмотришь. Слушай, мне сейчас надо лететь в Вашингтон. В конце недели постараюсь вырваться обратно. Как ты здесь, не пропадешь без меня?
Грэм начертил вопросительный знак, затем зачеркнул его и написал: «Не пропаду».
После того как ушел Крофорд, вошла медсестра. Она ввела демерол в капельницу. Очертания циферблата стали размытыми, и минутная стрелка начала ускользать от его внимания.
Грэм задумался, воздействует ли демерол на чувства человека. Он мог удержать Молли еще какое-то время, используя в качестве привязи свое изуродованное лицо. Во всяком случае, пока его не поправят окончательно. Но это было бы нечестным и дешевым трюком. И вообще, зачем ее удерживать? Он куда-то проваливался и желал только одного — чтобы ему не снились сны…
Сны все-таки были. Они наплывали, сменялись воспоминаниями, затем возвращались, но боялся он напрасно — ему не снилось, что от него уходит Молли, не снился Долархайд. Это был бесконечно долгий сон-воспоминание о поездке в Шайлоу,[28] изредка прерываемый ярким светом, удушьем и шипением воздуха в манжете тонометра.
Стояла весна. Вскоре после того, как он застрелил Гэррета Джекоба Хоббса, Грэм поехал в Шайлоу.
Стоял мягкий апрельский день. Он перешел асфальтовую дорогу и вышел к Кровавому пруду. Недавно прошли дожди, и вода в пруду поднялась. Круто спускающийся берег зарос молоденькой травкой, исчезающей в кристально-прозрачной воде, и казалось, что и там, на глубине, все дно покрыто нежно-зеленой порослью.
Грэм знал, что здесь произошло в апреле 1862 года.
Он сел на землю, чувствуя сквозь брюки влажную почву.
Мимо проехал какой-то турист. Когда его машина исчезла за поворотом, Грэм увидел, что на дороге что-то шевелится. Оказалось, проехавшая машина раздавила полоза. Змея лежала на середине дороги, свернувшись в бесчисленные восьмерки, черная — сверху, бледно-желтая — снизу.
Хотя пригревало ласковое весеннее солнце и Грэм даже вспотел, от Шайлоу исходил какой-то зловещий холод.
Поднимаясь с травы, Грэм почувствовал, что влажные брюки прилипли сзади к ногам. У него вдруг закружилась голова.
Перед ним лежала, свернувшись, змея — одно кольцо на другом. Он помедлил, потом схватил ее за хвост, ощутив гладкую сухую кожу, и, широко размахнувшись, щелкнул ею, словно кнутом.
Мозги из разлетевшейся головы полетели в пруд. Навстречу из глубины поднялся лещ.
Грэм тогда решил, что Шайлоу — проклятое место, и вся эта красота, раскинувшаяся перед ним, насколько хватал глаз, показалась ему зловещей…
Он плыл. В зыбком сознании сменялись воспоминания и наркотические сны. Теперь он видел, что Шайлоу не зловещее привидение, но равнодушная красавица, спокойно наблюдающая за тем, что происходит в ее владениях. Ее непростительная красота лишь подчеркивала равнодушие Зеленой Машины — Природы. За приветливыми пейзажами Шайлоу скрывалась усмешка.
Грэм очнулся. Он смотрел на бестолковые часы, но не мог перестать думать.
Природа не знает слова «милосердие». Какими им быть — милосердными или жестокими, — выбирают люди благодаря особым органам, которые отличают их от рептилий — существ с крошечным мозгом.
Грэм прекрасно знал, что в нем самом есть все, изначально необходимое для порождения убийства. Впрочем, пожалуй, и для милосердия.
Однако он слишком хорошо разбирался в анатомии убийства, и это не давало ему покоя.
Он стал думать о темных, звериных инстинктах, открывающихся в глубине рода человеческого, в душах людей цивилизованных, о зловещих сигналах из глубины подсознания и задал себе вопрос: а что, если эти инстинкты сродни уродливым вирусам, от которых пытается защититься наш организм? А что, если эти инстинкты во всей их первобытной жестокости — действительно вирусы, из тех, что идут на изготовление вакцин?
Теперь он точно знал, что заблуждался, думая, что Шайлоу проклято. Нет, прокляты мы, люди.
