Жорж Сименон
«Торги при свечах»
Мегрэ отодвинул тарелку, потом табурет. Потянулся, машинально приподнял крышку на сковородке и ворчливо сказал:
— За работу, дети мои! Сегодня пораньше ляжем спать.
Сидящие за огромным столом в трактире покорно посмотрели на него. Хозяин трактира Фредерик Мишо, заросший трехдневной щетиной, поднялся первым и направился к стойке.
— Что могу…
— Нет! Довольно! — воскликнул Мегрэ. — Белое вино, кальвадос[1], опять белое вино… Хватит!
Все дошли уже до той степени усталости, когда веки начинают гореть. Жюлия, жена Фредерика, отнесла на кухню блюдо с остатками красной фасоли. Тереза, молодая служанка, вытерла глаза. Но не потому, что плакала.
Просто у нее был насморк.
— С чего начнем? — спросила она. — С того, как я убирала со стола?
— Сейчас восемь часов вечера. Начнем с этого времени.
— Тогда я принесу скатерть и карты.
В трактире было тепло, даже жарко, а за окнами, в темноте, ветер гнал порывами ледяной дождь.
— Садитесь там, где и тогда, отец Никола… А вы, господин Гру, еще не пришли.
Тут вмешался трактирщик.
— Как раз когда я услышал его шаги, я сказал Терезе: «Положи карты на стол».
— Опять мне изображать, как я вхожу? — буркнул Гру, крестьянин ростом под метр восемьдесят и здоровый, как деревенский буфет.
Можно было подумать, что это актеры, репетирующие в двадцатый раз одну и ту же сцену: движения вялые, взгляд отсутствующий. Мегрэ, выступающему в роли режиссера, порой трудно было поверить в реальность происходящего. А само место, где он находился!
Думал ли он, что придется три дня проторчать в трактире, затерянном посреди вандейских болот, вдали от какого-либо жилья.
Место это называлось Понт-дю-Гро. И мост тут действительно был. Длинный, деревянный, он был переброшен над чем-то вроде заилившегося канала, два раза в день заливаемого морем, но самого моря видно не было.
Виднелись лишь болота и где-то на линии горизонта плоские крыши ферм, которые здесь называли хижинами. Кому нужен этот трактир у дороги? Охотникам на уток? Около него выкрашенная красной краской бензоколонка, а на стене красовалась огромная ярко-синяя реклама какой-то марки шоколада.
По другую сторону моста — длинные одноэтажные постройки большой фермы — хозяйство Гру.
«…15 января, в 12 часов дня… В местечке, называемом Мулятьер… публичные торги… жилой дом, тридцать гектаров заливных лугов, движимое и недвижимое имущество, сельскохозяйственные орудия, мебель и посуда…
Продажа за наличные».
С этого объявления все и началось. А до тех пор уже много лет каждый вечер в трактире был похож один на другой. Приходил старый Никола, всегда полупьяный, и, прежде чем сесть за стол со своей обычной кружкой пива, подходил к стойке пропустить рюмочку. Потом из своей «резиденции» притаскивался Гру. Тереза накрывала стол красной скатертью, приносила карты, жетоны. Затем поджидала четвертого — таможенника, а если он не приходил, то его заменяла Жюлия.
Тогда, четырнадцатого января, накануне торгов, в трактире были еще два гостя. Крестьяне, приехавшие на аукцион издалека: Боршен из окрестностей Ангулема и Каню из Сен-Жан д'Анжели.
— Минутку! — сказал Мегрэ, увидев, что трактирщик собирается тасовать карты. — Боршен пошел спать около восьми, то есть сразу после ужина. Кто проводил его в комнату?
— Я, — ответил Фредерик.
— Он пил?
— Немного, но лишнего все же хватил. Он спросил у меня, кто этот мрачный тип, я ему ответил, что это Гру, добро которого распродается… Тогда он поинтересовался, как этому Гру удалось разориться, владея такими роскошными заливными лугами, и я…
— Хватит! — прорычал Гру.
Великан был мрачен. Он не допускал мысли, что никогда всерьез не занимался своей землей и скотом, обвиняя в своем банкротстве Небо.
— Хорошо! Кто видел тогда бумажник Боршена?
— Все. Он вынул его из кармана во время ужина, хотел показать фотографию жены… В бумажнике было полно денег. Да и так все об этом знали: ведь он приехал на торги, а в объявлении было написано, что продажа за наличные…
— А у вас, господин Каню, тоже при себе было более ста тысяч франков?
— Сто пятьдесят тысяч. Больше я платить на собирался.
С самого приезда на место Мегрэ, руководивший в то время летучей бригадой из Нанта, нахмурив брови, внимательно присматривался к Фредерику Мишо. Мишо, мужчина лет сорока пяти, в спортивной рубашке и со сломанным носом боксера, мало походил на деревенского трактирщика.
— Скажите… Вам не кажется, что мы уже когда-то встречались?
— Зачем зря тратить время… Вы правы, комиссар… Но теперь я в порядке.
Бродяжничество в квартале Терн, драки и нападения, фальшивые закладные и обкрадывание автоматов… Словом, Фредерик Мишо — более известный полиции как Фред Боксер — вдруг оказался трактирщиком в Понтдю-Гро, самой глухой дыре в Вандее.
— Вы и Жюлию, наверное, узнали… Вместе нас тогда посадили, десять лет назад. Да вы и сами увидите, какая из нее вышла хозяйка…
Это была правда. Жюлия, толстая, оплывшая, неряшливая, с сальными волосами и в стоптанных туфлях, сновала из бара на кухню и обратно. Она уже ничем не напоминала девицу с площади Терн, и что самое неожиданное — отлично готовила.
— Мы взяли к себе Терезу, воспитанницу из приюта.
Девушке было лет восемнадцать: худая, высокая, слегка курносая, с капризным ртом и рассеянным взглядом.
— Играть по-настоящему? — спросил таможенник, которого звали Жантий.
— Играйте так же, как и тогда. А вы, Каню, почему не пошли спать?
— Я наблюдал за игрой, — пробормотал крестьянин.
— Это значит, что он все время таскался за мной, — ехидно уточнила Тереза, — и зудел, чтобы я обещала, что приду к нему в комнату…
Мегрэ увидел, что Фред бросил на Каню злобный взгляд, а Жюлия это заметила.
Ну, что ж… Все на своих местах, как и в тот вечер.
Тогда тоже шел дождь. Комната Боршена была на первом этаже в конце коридора. В этот коридор выходят три двери: одна — на кухню, другая — к лестнице в подвал, а третья обозначена номером 100.
Мегрэ вздохнул и устало потер рукой лоб. За три дня он пропитался запахом этого дома, его атмосфера обволакивала его до тошноты.
Но что же он мог сделать?
Четырнадцатого, незадолго до полуночи, когда карточная игра еще тянулась, Фред принюхался и позвал из кухни Жюлию.
— У тебя ничего не сгорело на плите? — Потом встал и открыл дверь в коридор: — О, черт! Пахнет гарью!
Следом за ним бросились Гру и Тереза. Запах шел из комнаты Боршена. Фред постучал, а потом — замка в двери не было — открыл дверь. Волосяной матрас медленно тлел, а на матрасе, в рубашке и кальсонах, лежал Боршен с разбитой головой.
В час ночи по телефону Мегрэ был извещен о случившемся, а уже в четыре утра по проливному дождю, с покрасневшим носом и ледяными руками он прибыл на место происшествия.
Бумажник Боршена исчез. Окно в его комнате было закрыто. Никто с улицы зайти не мог, так как во дворе Мишо держал немецкую овчарку очень серьезного нрава.
Всех арестовать невозможно. А под подозрением были все, кроме Каню, — только он один ни разу за весь вечер не покинул бар.
— Продолжайте. Я слушаю вас, смотрю. Делайте именно то, что вы делали четырнадцатого в это время.
Торги были отложены. Пятнадцатого комиссар приказал закрыть двери трактира, но, несмотря на это, перед ними целый день толклись люди.
Теперь уже шестнадцатое. Мегрэ почти все время находился в зале, покидая его только для того, чтобы вздремнуть несколько часов. Другие тоже. Им уже обрыдло с утра до вечера смотреть друг на друга, слушать одни и те же вопросы, повторять те же жесты.
Жюлия готовила еду. Все, что существовало вне трактира, было забыто. Приходилось делать над собой усилие, чтобы представить этих людей в каком-нибудь другом месте, в городе, переставшими неустанно повторять:
— Ну вот… Я побил его черву… Гру бросил свои карты и сказал: «Что играть дальше… Я не увидел у себя одну карту… Такое уж мое счастье!..» Он поднялся…
— Встаньте, Гру, — сказал Мегрэ. — Делайте так, как тогда…
Великан пожал плечами.
— Сколько еще раз мне ходить в уборную? — буркнул он. — Спросите Фредерика. Или Никола… В другие вечера я хожу туда хотя бы два раза. Что? А что мне делать с четырьмя или пятью бутылками белого вина, которые я выпиваю за день?
Он сплюнул и направился к дверям. Прошел вдоль коридора и ударом кулака открыл дверь под номером 100.
— Ну, и долго еще мне там торчать?
— Столько, сколько надо… А вы все что делали, когда Гру не было?
Таможенник нервно хихикнул над злостью Гру, смех его как-то странно дребезжал. Он был самый слабый из всех. Слишком нервный.
