Джон Кризи
Слишком молоды для смерти
Глава первая
ЮНЫЕ ЛЮБОВНИКИ
— Слышишь, Тони?
— Здесь никого нет.
— Слышишь?
— Говорю тебе…
— Пожалуйста, послушай, — умоляюще проговорила Хелина Янг. — Прошу тебя.
— Ладно, — расслабившись, Тони Уайнрайт опустился на девушку всей тяжестью тела. Распаленный, сгорающий от желания, нетерпеливый, он все же уступил, зная, как чувствительна, как обидчива она была.
Здесь, в предместье Лондона, в парке Уимблдон-Коммон, шорохи летней ночи наполняли воздух, крались среди кустов боярышника и ежевики, пробирались между мощных стволов дуба, берез и бука. Над головой простиралось бледное, усыпанное звездами небо с мерцающей половинкой луны на нем. Через маленькую прогалину в кустах светились далекие огни машин, проносящихся по дороге в направлении Патни и Рохамптона. Ближе стояли припаркованные автомобили, каждый наверняка со своей любовной тайной внутри. Невдалеке какой-то человек свистом подзывал собаку. И больше никаких посторонних звуков.
Хелина нервно передернулась:
— Могу поклясться, я что-то слышала.
— Тебе показалось.
— Было бы противно… — она замолкла.
— Что противно? — он приподнялся, опершись на локти, но их тела по-прежнему соприкасались.
— Противно, если б кто-то подглядывал.
— Я бы ему задал!
— Ты… ты не понимаешь, — сказала Хелина. — Как только представлю, что кто-то может увидеть нас… сама это возможность…
— Но ведь темно, любимая.
— Или даже просто услышать…
Тони опустил голову и закрыл ее рот поцелуем. Потом оторвался и тихо проговорил:
— Все нормально, сладенькая. Мы не станем сегодня. Ты… так нервничаешь.
— Прости, милый.
— Тебе не нужно просить прощения. Теперь нам уже не долго ждать. Скоро у нас будет собственная квартира. Представь только, задернул шторы — и закрылся от всего мира!
— Это будет здорово!
— Здорово, — отозвался Тони хриплым, но, как он надеялся, убежденным голосом.
Он знал, что следует встать и подавить свое желание. Если он не сделает этого, если уговорит и добьется ее — он знал, что сможет — то ничего не достигнет, а только потеряет часть ее доверия к себе. Но встать нелегко. Ведь она так… близко. И принадлежит ему. Их тела все еще тесно прижимались друг к другу. Вплоть до того момента, как ей послышался этот странный звук, он был уверен, что она разделяет с ним любовный порыв. Хорошо, если б он не позволил ей в такой миг отвлечься, если б не нужно было ее уговаривать… Почему она не может просто наслаждаться каждым мгновением любви?
Он передвинулся набок.
— Все. Подъем! Мы…
Как только он начал подниматься, вспыхнул яркий слепящий свет — раз, второй, третий, кто-то хихикнул, кто-то чертыхнулся, и, когда Тони вновь опустился, пытаясь прикрыть девушку, резкая боль внезапно обожгла его руки, ноги, затылок. Он вскрикнул, и вместе с ним от боли и страха закричала Хелина.
Две, три или четыре, а может, пять-шесть темных фигур бросились бежать.
Тони вскочил на ноги, поднял девушку и побежал, спотыкаясь, к ближайшему пруду. Он погрузился в воду вместе с Хелиной, она вскрикнула, но он опустил ее вниз лицом и плавал так, пока на берегу не собралась толпа людей, прибежавших выяснить, что случилось.
А не так далеко, в Челси, пустели бары и кинотеатры, гасли огни, запирались двери и ворота. Шумно расходились по домам семьи с детьми, степенно шли пожилые супруги, одинокие мужчины и женщины, слишком робкие, чтобы найти пару, тоже прокладывали свой путь, возвращаясь в мириады крошечных комнаток, квартирок, спален, маленьких отелей и меблирашек. За большинством уже закрылись двери парадных подъездов и черных лестниц. Тянулись только парочки, которые рука об руку или тесно прижавшись шли по тускло освещенным улицам и задерживались там, где сгущалась тень, чтобы поцеловаться со страстью, выдающей жажду обладать друг другом. В узкой улочке, недалеко от реки, тоже бродила такая пара. Влюбленные ступали нога в ногу, светловолосая девичья голова лежала на широком плече парня.
Они замедлили шаг перед одним из стоящих в ряд белых домиков.
— Мы пришли, дорогая.
— Давай еще прогуляемся до угла и обратно.
— Я бы хотел… — парень оборвал себя коротким смешком. — Ну, давай.
Они пошли, по-прежнему касаясь друг друга.
— Джил.
— Да, милый.
— Я ведь мужчина, ты понимаешь.
— Понимаю.
— И сейчас вторая половина двадцатого века.
— Я это тоже знаю!
— Почему ты тогда ведешь себя так, будто мы живем в девятнадцатом?
— Должно быть, я старомодная девушка, — сказала Джил очень тихо, но твердо.
— Опять ты за свое. Глупости. Ты же знаешь, что сегодня ночью ты будешь одна в квартире, ведь Дейзи уехала.
— Да, — ответила Джил. — Конечно, Клайв…
— Да?
— Клайв, я очень тебя люблю. Очень-очень.
— И я люблю тебя отчаянно, страстно…
— Ты уже говорил так прежде.
— Но сейчас иначе. Я клянусь тебе, иначе!
— Если бы я действительно могла тебе поверить, кто знает, какой современной я могла бы стать? — они дошли до угла и повернули обратно, слившись буквально в одно тело. — Но я не могу поверить, милый.
— Но как же мне убедить тебя?
— Сказать по правде, не знаю, — горько призналась Джил. — Сама не знаю. Но давай не будем больше спорить из-за этого, а то испортим сегодняшний вечер.
— А тебе не приходит в голову, что для меня он уже испорчен?
— Я надеюсь, что нет, — сказала Джил, когда они остановились возле ее дома. — Прости, милый. Я… — внезапно замолчав, она резко повернула голову. — Что это?
— Что? — с мрачным видом спросил Клайв.
— Что за шум?
— Я не слышал никакого шума.
— Там, у парадной.
— Должно быть, это стонет твоя пуританская совесть.
— Нет, серьезно, был какой-то звук.
— Но ведь Дейзи нет.
— Да… но это-то меня и пугает.
— Пугает тебя! — Клайв удовлетворенно засмеялся и направился к двери. — Придется стать рыцарем Галаадом[1] и…
Но не успел он подойти, как дверь настежь распахнулась и четверо парней вывалились наружу. Двое подскочили к Клайву и девушке и брызнули в них жидкостью. Она падала мягко, как дождь. Часть попала влюбленным в лицо, часть на одежду и руки; с бешеной яростью Клайв набросился на обидчиков, сбив двоих с ног, и закричал Джил: «Срывай одежду, быстрее срывай ее!» Парни кинулись врассыпную, а Клайв Дэвидсон потащил Джил в дом, как сумасшедший, стаскивая с нее все — джемпер, юбку, комбинацию…
— Если попало на лицо, сразу умойся! Смой хорошенько! — он подтолкнул ее к двери на кухню, а сам бросился к садовому шлангу, открыл кран на полную мощность и стал поливать себя водой с головы до ног.
Религиозное собрание в Шепердс-Буш затянулось намного дольше обычного, но и когда оно закончилось, просторный зал с когда-то желтыми стропилами, гравюрами на библейские темы, почетными грамотами «Отряда надежды»[2], объявлениями «Союза матерей» и бойскаутов, списками экзаменов воскресной школы и еще кучей всякой всячины, связанной с делами церкви, опустел не сразу. Собирались небольшие группы, велись отрывочные разговоры, добровольцы, оставшиеся мыть посуду, гремели чашками и блюдцами; никто в этот теплый вечер не спешил уходить.
В одном углу зала среди десятка людей разных возрастов стояла Бетти Смит. В другом, вместе с шестью подростками, задержался Джонатан Кобден. Весь вечер Джонатан привлекал внимание Бетти — высокий, темноволосый, красивый, он все время поглядывал на нее. Она была здесь гостьей и никого не знала, кроме тети, дяди и их детей, с которыми она пришла. Теперь Бетти видела, как группа парней направилась к двери, а тот, который завладел ее вниманием, повернул обратно и двинулся прямо к ней. Она покраснела, не замечая, что тетя с улыбкой наблюдает за ней.
— Слушай, — сказал Джонатан Кобден, — ты что, новенькая?
— Я просто пришла посмотреть, и все.
— А-а. Со Смитами?
— Да. Ты их знаешь?
— Ну да. Я… они живут по-соседству. Я… ты… ну, это… Может, вместе пойдем домой?
Бетти опустила глаза.
— Я с радостью, если только…
Они обернулись и посмотрели на тетю, которая не пропустила ни слова из их разговора и которая с симпатией относилась к молодому Джонатану Кобдену.
— Тетушка, можно мне…
— Миссис Смит, разрешите мне проводить Бетти домой?
— Разрешу при условии, что доставишь ее целой и невредимой, — в глазах миссис Смит затаилась лукавая усмешка.
— Да, конечно!
Старшие смотрели им вслед, и мужчина задумчиво произнес:
— Если б в наше время было побольше таких молодых людей.
А Бетти и Джонатан не замечали ни взрослых, ни сверстников, перешептывающихся и хихикающих над ними, они не видели ничего и никого, кроме друг друга. Минут пять они шли под яркими огнями Шепердс-Буш-Роуд, потом свернули в боковую, менее освещенную улицу. Здесь их руки постоянно натыкались друг на друга, сталкивались, касались. Для каждого из них это была первая любовь; оба впервые почувствовали, как сильно может биться сердце, ощутили ту электрическую дрожь, тот трепет, что пробегает от малейшего прикосновения к другому. Они молчали, да им и не требовались слова. И только в конце улицы Джонатан сказал:
