Ну и неделька!
Четырнадцать разбойных нападений, три изнасилования, поножовщина на Калвер-авеню, тридцать шесть краж и ограблений, а тут еще в следственном отделе начали красить стены.
Впрочем, это не мешало бы сделать давным-давно.
Детектив Мейер Мейер и сам не раз говорил, что стены необходимо покрасить. Но кто мог предположить, что городским властям приспичит затеять ремонт именно сейчас, в начале марта, когда на улицах промозгло, сыро, холодно, противно и нельзя даже чуточку приоткрыть окна, потому что проклятые батареи еле теплые. Так в отделе одновременно с резким запахом скипидара появились двое маляров. Они лениво водили кистями, один где-то под потолком, другой внизу, как раз под ногами сыщиков 87-го участка.
— Виноват, — сказал один из маляров, — не могли бы вы подвинуть эту штуковину?
— Какую? — спросил Мейер Мейер.
— Вот эту.
— К вашему сведению, — сказал Мейер Мейер, с трудом сдерживая негодование, — это не штуковина, а вшивый архив. В нем содержится драгоценнейшая информация о хулиганах, ворах и бандитах нашего района. Без него мы, трудолюбивые детективы, не смогли бы и шагу ступить.
— Страшное дело, — сказал первый маляр.
— Он не хочет двигать? — осведомился его напарник.
— Двигайте сами, — предложил Мейер Мейер. — Вам надо, вот и двигайте.
— Это не входит в наши обязанности, — объяснил первый маляр.
— Наше дело — красить, — поддакнул ему второй.
— В мои обязанности это тоже не входит, — возразил Мейер. — Мое дело — расследовать преступления.
— Как хотите, — отозвался первый маляр. — Но тогда мы забрызгаем ваш вшивый архив зеленой краской.
— А вы его накройте чем-нибудь.
— Нечем, — сказал второй. — Все ушло на столы.
— Ну почему мне вечно приходится играть в плохих водевилях? — спросил Мейер самого себя.
— Чего-чего? — не понял первый маляр.
— Он так шутит, — пояснил второй.
— Во всяком случае, в мои планы не входит двигать вшивый архив. И ничего другого я тоже двигать не намерен. Вы устроили здесь такой тарарам, что нам и за неделю не навести порядок.
— Стараемся, — скромно сказал первый маляр.
— И вообще, мы к вам не напрашивались, — сказал второй. — Думаете, приятно торчать в полицейском участке? Думаете, это творческая работа? Ничего подобного. Это чистое занудство.
— Неужто? — спросил Мейер.
— А то нет, — сказал первый маляр.
— Еще какое занудство, — поддержал его второй.
— Представляете, все красим в один цвет. Стены — светло-зеленые. Потолок — светло-зеленый. Лестница тоже. Кошмар!
— На прошлой неделе мы красили киоски на ярмарке, знаете, на Каунсил-стрит. Совсем другое дело!
— Таких хороших заказов у нас еще не бывало, — сказал второй маляр. — Мягкие тона, у каждого киоска свой цвет. А знаете, сколько там у них киосков? И сколько красок? Там мы работали от души.
— А здесь скрепя сердце, — сказал первый.
— Через силу, — согласился второй.
— Все равно двигать ничего не буду! — отрезал Мейер. И в этот момент зазвонил телефон. — Восемьдесят седьмой участок, Мейер слушает.
— Неужели это действительно сам Мейер Мейер? — раздался голос в трубке.
— Кто говорит? — в свою очередь спросил Мейер.
— Умоляю вас, скажите, неужели это детектив Мейер Мейер собственной персоной?
— Он самый.
— Господи, я сейчас упаду в обморок!
— Послушайте, кто это…
— Сэм Гроссман.
— Привет, Сэм! Какого…
— У меня нет слов! Я в восторге оттого, что говорю с такой знаменитой личностью, — сказал Сэм Гроссман.
— В чем дело? Ничего не понимаю.
— Неужели ничего?
— Честное слово. Что случилось?
— А ты угадай.
— Если я чего не переношу, так это загадок, — сказал Мейер. — Почему бы тебе не сказать прямо, что произошло.
На это Сэм только хмыкнул.
— Только тебя мне сегодня не хватало, — вздохнул Мейер.
— Ладно. Я звоню насчет мужского пиджака спортивного покроя, из шотландки в красно-синюю клетку. Кто-то из ваших делал запрос по поводу пятна на левой поле. Ты в курсе?
— Это я делал запрос.
— Карандаш под рукой есть?
— Да.
— Пиши: крови не обнаружено. Сперма отсутствует. Похоже, самое обыкновенное жирное пятно. Можем уточнить, что за жир.
— Не обязательно.
— Хозяин пиджака подозревается в изнасиловании?
— У нас на этой неделе три десятка насильников. И два маляра.
— Не понял.
— Это я так. У тебя все?
— Все. Был рад поговорить с вами, Мейер Мейер. Если бы вы только знали, какое удовольствие мне это доставило…
— Если ты еще раз… — начал Мейер, но Сэм Гроссман дал отбой.
Мейер подержал трубку в руке, положил ее на рычаг. По черной пластмассе рассыпались светло-зеленые крапинки.
— Неряхи чертовы! — пробормотал он.
— Вы что-то сказали? — осведомился один из маляров.
— Ничего.
— А мне показалось…
— Слушайте, в каком отделе вы работаете?
— Коммунального хозяйства, — сообщил первый маляр.
— В ремонтном управлении, — уточнил второй.
— Почему бы вам не прийти красить летом? Какого дьявола вы заявились сейчас, когда нельзя открыть окна?
— А что?
— А то, что здесь воняет черт знает как! — сказал Мейер.
— Здесь и до нас воняло, — поставил его на место первый маляр.
В общем-то, маляр был прав. Презрительно хмыкнув, Мейер повернулся спиной к работягам и попытался найти папку с отчетами за прошлую неделю. Папка как сквозь землю провалилась.
Многое в этой жизни раздражало Мейера Мейера, но беспорядок просто выводил его из себя. Сейчас в комнате следственного отдела был страшный хаос. На полу, столах, шкафах, подоконниках, холодильнике и всех прочих предметах стояли, валялись, лежали стремянки, газеты, мешковина, банки с краской — и полупустые, и еще непочатые, кисти — засохшие и новенькие, склянки со скипидаром, палочки для размешивания краски, дощечки с образцами колера (все светло-зеленые), красильные валики, рабочая одежда и просто грязные тряпки. Вчера один из маляров чуть было не накрыл мешковиной детектива Энди Паркера, который, закинув ноги на выдвинутый ящик стола, дремал по своему обыкновению. Посреди этого безумия словно статуя, олицетворяющая безграничное терпение, возвышался Мейер Мейер — крепкий, коренастый человек с голубыми глазами и совершенно лысой головой, макушка которой была в светло-зеленых крапинках, о чем ее обладатель и не подозревал. Круглое лицо Мейера выражало страдание, плечи устало поникли. Похоже, он не мог взять в толк, куда его занесло. Кошмар, думал он.
В это мгновение снова зазвонил телефон.
Мейер стоял возле стола Стива Кареллы, накрытого мешковиной. Он сунул руку под ткань, пытаясь нащупать телефон, не нащупал и, вынув руку, обнаружил на рукаве светло-зеленую кляксу. Чертыхнувшись, он ринулся через всю комнату к своему столу и снял трубку.
— Восемьдесят седьмой участок, детектив Мейер.
— Если завтра до двенадцати часов я не получу пять тысяч долларов, будет застрелен смотритель парков Каупер, — услышал он мужской голос. — Подробности позже.
— Что-что? — не понял Мейер.
Но его собеседник дал отбой.
Мейер посмотрел на часы. Было 16.15.
* * *
Как только в половине пятого детектив Стив Карелла появился в следственном отделе, его попросили зайти к лейтенанту Бернсу. Тот сидел за письменным столом, курил сигару и выглядел настоящим хозяином своего кабинета с двумя окнами (каковым, собственно, и являлся). Бернс был в сером костюме (чуть темнее, чем его седеющие волосы), черном с золотом галстуке и белой рубашке (с крошечным светло-зеленым пятнышком на левой манжете). Он спросил Кареллу, не хочет ли тот кофе, позвонил в канцелярию Мисколо и велел принести еще чашечку. После этого он попросил Мейера еще раз рассказать о телефонном звонке. Мейер повторил свой разговор с незнакомцем.
— Дела… — протянул Карелла.
— Это точно.
— Что скажешь, Стив? — спросил Бернс.
Карелла примостился на краю большого обшарпанного письменного стола. Выглядел он как последний оборванец. С наступлением темноты ему предстояла операция. Подыскав подходящий проулок, подворотню или парадное, Карелла собирался залечь там и, благоухая винным перегаром, ждать, не захочет ли кто-нибудь его подпалить. Две недели назад какие-то остряки подожгли на улице пьяницу, а еще через неделю второй бездомный стал растопкой для костра и сгорел дотла. Теперь Карелла проводил вечера в подворотнях, прикидываясь пьяным и надеясь, что кто-то попробует подпалить и его. Он не брился три дня. На щеках появилась щетина того же цвета, что и каштановая шевелюра. Но росла она клоками, придавая лицу странную незавершенность — что-то вроде портрета, сработанного сильно торопившимся художником.
