class="p1">Мария поднялась и спросила Бирюкова:
— Передашь письмо с катером?
Бирюков молча кивнул.
— А когда будет катер? — поинтересовался я, когда Мария скрылась в палатке.
— В одиннадцать. Плюс-минус пять минут.
— Пограничники, что ли? — спросил я, изображая неведение.
Бирюков усмехнулся:
— Пограничники. Рейсовые сюда не ходят.
— Ну да, — я усиленно покивал. — Что, и почту возят?
— Да велик ли труд? Ладно, я тоже пойду — плавник пособираю, пока видно.
Я тоже поднялся — пора немножко постучать морзянку.
И спросил вдогонку Бирюкова:
— Так что, Савелко собирается прекратить работы?
— Во всяком случае, мечтает нас всех эвакуировать. На всякий случай.
М. Шеремет
Я совсем не обрадовался ее визиту. Кроме всего прочего, я не привык разговаривать со свидетелями, лежа в плавках на песочке.
Сербина села рядом; наверное, специально дожидалась темноты, чтобы не так заметны были припухшие от слез веки. И все-таки она выглядела очень хорошо. Мне моментально припомнилась фраза из какого-то грошового романа: «Он любил женщин, точнее, блондинок».
Сербина была блондинкой того спортивно-лирического типа, который в последние годы стал массовым. Подобные существа улыбались с афиш и рекламных проспектов, таращились из витрин и огрызались из-за прилавков, кочевали по экранам и пляжам… Я считал их чем-то вроде говорящих кукол, может быть, потому, что не приходилось прежде всерьез разговаривать с ними. Я сел, угостил Сербину сигаретой, поднес спичку и подумал, как же заговорить с этим очаровательным манекеном.
Светлана заговорила первой. Она спросила, есть ли в моем нравственном кодексе такие понятия, как «честное слово» и «профессиональная тайна». Я сказал, что есть.
Тогда Светлана попросила под честное слово сохранить в тайне все, что она скажет.
Я немного поколебался и — пообещал.
Но все, что мне сказала Светлана, не представляло тайны ни для кого, разве что для Макарова. Сербина попросила, чтобы Владимира Макарова убрали с острова. Немедленно. Пока он не натворил глупостей. А натворит он их непременно, если останется здесь.
— Но почему именно его?
— Неужели обязательно все объяснять, — сдвинула выгоревшие брови Светлана, — неужели смерти Георгия недостаточно?
Я заверил, что не жажду новых жертв и немедленно эвакуирую всех, если только будет необходимость. Но прежде хотел бы узнать, в чем дело, почему она заботится именно о Макарове.
— Поймите, Володя — близкий мне человек… Мы скоро поженимся, и я не могу смотреть… Он ведь пойдет, пойдет за Георгием, и я не смогу его остановить!
— Пойдет за Георгием? То есть умрет?
— Не знаю. Не дай Бог. Нет, я имела в виду — не хочу, чтобы он повторил судьбу Мистаки. Ни в чем. Он — слабее.
— Вы любили его? Георгия?
— Да.
— Почему же так получилось, что вы не с ним… Ну, пока он был жив?
— Не понимаете? Не хочется об этом говорить.
— Светлана, я не любопытства ради спрашиваю. Это может быть важно.
— Да что тут важного… Просто не смогла оставаться с ним. Да ему никто по-настоящему и не был нужен.
— Он отталкивал людей?
— Нет. Просто он был… Он играл в сильного человека. Но получался человек с больным самолюбием. А с таким невыносимо было быть рядом. Ему нужно было утверждаться во всем, что проходило через его руки… Простите, я что-то не то говорю.
— Не волнуйтесь.
— Все еще свежо… У него не могло быть даже друга. А тем более женщины, которой нужно чувствовать, что она — не приз в игре, а личность. Георгия называли Одиссеем, он такой же самолюбивый и жестокий, только вот цели у него нет. Он не воевал, только выдумывал бои, сам их сочинял, сам для них придумывал правила… Лишь бы играть, играть подольше, позанятнее… Вам проще. Вы мужчина. Вы, наверное, никогда не почувствуете, что это такое, что это за чувство, когда тобой играют. Ты думаешь о себе, что ты живой человек, которого можно любить или ненавидеть, — и вдруг понимаешь, что ничего этого нет. Ты — фигурка. Тобой играют.
— Вы судите слишком строго.
— Его почти никто не понимал.
— О чем он говорил с вами вчера вечером?
— Доложили? Да ни о чем особенном.
— Но что все-таки он сказал?
— Он… Всегда хотел и оттолкнуть, и удержать одновременно… Тем более сейчас, когда с Володей стало серьезно. На него это похоже — отпустить, но только на полшага, чтобы в любую минуту можно было схватить.
— И на этот раз тоже?
— У него появился козырь, а с козырем он не мог не попытаться сыграть.
— Козырь?
— Ну да. Эта Сирена. Вы ее видели?
— Еще нет.
— Посмотрите… Такая дрянь, я бы ее в море выбросила. Кусок бронзы, безделушка, а они все из-за нее с ума сходят.
— Они — это Володя и Георгий?
— Мало?
— Нет, не в этом дело. Я спрашиваю, а другие разве никак не прореагировали на его находку?
— Ну что вы! Так у нас не бывает. Каждый пытается что-то показать. Один — как это хорошо, другие — как это важно.
— Показать? А на самом деле?
— А на самом деле каждый думает: «Почему не я?»
— Георгию завидовали?
— Почти все.
Я присматривался к ней со все возрастающим интересом. Черты лица, несомненно, миловидные, но не более — ни привлекательными, ни одухотворенными их не назовешь. И в то же самое время ощутил, что в сочетании простых черт, сдержанной мимики и проницательного и острого взгляда есть что-то особенное, возможно, то, что на Востоке называют «зернышком перца». Длинные ноги, загорелые и исцарапанные, как у мальчишки. Фигура, несмотря на возраст, не развита, как будто ее тонкая загорелая кожа, оттененная золотистым пушком, не более чем искусно сшитая одежда, такая плотная, что сдерживает напор молодости. Привлекательная, в сущности, девушка. Но тем не менее ее внешность была проще, зауряднее, чем ее речь. Я даже заподозрил на минутку, не повторяет ли она чужие слова, как хорошо выученный урок?
— Почему вы вообще с ним сблизились? Если он был таков, как вы описываете, можно было бы обойтись без него. Вы же понимали, что он постарается смять, подчинить вас как личность?
— Лучшего не было. И казалось, когда он развязался со своей стервой, что все серьезно… Я тогда была совсем еще девчонкой. А он превосходил всех окружающих — вы даже не представляете, насколько. Быть рядом с таким человеком… Самое главное, что я все представляла иначе — возвышенно, что ли. Быть подругой гения… как это замечательно! Но при этом надо же начисто отречься от себя!
— Наверное, Володя не такой.
— Ему нужна нянька. Да еще вбил себе в голову, что ни в чем не
