Ознакомительная версия.
– Карлсон», – сказал Сергей Борисович и сам удивился – его голос прозвучал как тихий свист. – Карлсон, когда я умру?»…
– Похоже, – хмыкнул Леня, – тут Карлсон – вроде ангела смерти.
– Заметьте, не Карлсон, а карлсон – везде с маленькой буквы. То есть что-то вроде того, что их, карлсонов, много? – не могла не удивиться Таня.
– Ага, это такой биологический вид сверхъестественных существ. Новейшей генерации. Раньше чаще встречались, типа, домовые, водяные, лешие, инкубы и суккубы там всякие, а в наше время, здрасьте я ваша тетя, карлсоны развелись! Киборги, блин, смесь Пантагрюэля с вертолетом, – арт-директор, по обыкновению, прикалывался, но голос его звучал неподходяще для веселых шуток. – Так, что тут у нас дальше? «Карлсон, оставась неподвижным, медленно повернул голову – голова у него вращалась, как у совы или куклы – и посмотрел на Сергея Борисовича безо всякого выражения. Глазки у карлсона были маленькими и мутными – роговица отслаивалась. Редкие железные зубы торчали из полуоткрытого рта.
«Хр» – сказал карлсон. «Хр. Хр. Х-ррррррр ».
И с его отвисшей нижней губы потекла слюна».
«Карлсон перевалился через подоконник в комнату , – нарочно пропустив несколько строк с особенно мрачными описаниями навестившего больничную палату персонажа, подхватила Таня, – но не упал, а завис в воздухе. Потом карлсон подлетел к Сергею Борисовичу, схватил его за волосы, сдернул с кровати, протащил вдоль комнаты, повалив ненужную уже стойку с капельницей, и прыгнул за окно, в апрель.
Сергея Борисовича обдало теплым воздухом и вечерним мотоциклетным дымом, они все падали и падали вниз, и Сергей Борисович подумал – «Горка». Они почти касались верхушек деревьев, когда падение замедлилось. Высохший Сергей Борисович был легок как мумия, и карлсон полетел, понес его над верхушками больничных тополей» … Не могу я больше это читать!
Отвернувшись от коллег, она вскочила и быстро вышла из комнаты. Недопитая чашка чая с мелиссой осталась на столе.
– Что Кирюха этим сказать мне хотел? – развел пухлыми руками арт-директор. – Не пойму я…
Дело Степана Кулакова. Художественный образ одиночества
Студия изобразительных искусств, которую посещал пропавший мальчик, размещалась на другой стороне обширного, чуть ли не в целый квартал, двора, в полуподвале кирпичного дома. Найти это место оказалось легко: входное отверстие, предварявшее ведущую вниз короткую лесенку, было оформлено, точно ворота сказочного дворца. Башенка, увенчанная многолучевой синей звездочкой, слева и справа – окна, откуда выглядывают люди в старинных одеждах, из земли поднимаются гигантские тюльпаны, фиалки и ромашки на толстых стеблях… Все это выполнено в красках, которые применяются для граффити. Празднично, колоритно, броско. Особенно эта роспись должна радовать глаз посреди безнадежной длинной московской зимы, когда вокруг все так тускло и уныло…
«Если это сделали ученики студии, – подумал Филипп Кузьмич, – не зря они тут занимаются».
Железная дверь несла на себе роспись на темы «Буратино»: сверху – очаг с желто-красными языками пламени, откуда торчат черные поленья, внизу – сам деревянный человечек с золотым ключиком. Посередине – табличка: студия… часы работы… Не приглядываясь, Агеев подергал ручку. Дверь не открылась.
«Вот беда, – подумал Филипп Кузьмич, – опоздал-таки. Занятия окончились, ученики разошлись».
Следуя профессиональному навыку не оставлять без внимания даже самую мелкую мелочь, Агеев присмотрелся к табличке. И здесь его ожидал сюрприз: ну и ну, оказывается, согласно расписанию, по четвергам в студии вообще не бывает занятий! Значит, Степан обманул родителей…
Как давно он их обманывал? И где, скажите на милость, он в это время пропадал?
Поднявшись по ступенькам, Филипп Кузьмич связался с Кротовым. Последовал непродолжительный, но интенсивный обмен мнениями. Закончился он тем, что Алексей Петрович попросил товарища по работе подождать пару минут, пока он перезвонит ему. И Агеев принялся топтаться возле стены, рассматривая подробности настенных росписей. Бабушка, которая вела мимо за руку розово-кружевную внучку, послала в агеевскую сторону подозрительный взгляд.
«Ну вот, – подумал Агеев, – со стороны я – вылитый маньяк. Скажут, ходит здесь, детишек из студии подкарауливает…»
Тем временем в квартире Кулаковых творился ад кромешный. Сам Кулаков устал сердиться и впал в подавленно-злобное состояние, то и дело испуская незаконченные ругательства в адрес сына и прихлебывая из пластмассовой бутылки минеральную воду. Сусанна, как безвольная кукла, осела на диван. Каждое новое открытие сыновней лжи ее буквально добивало. Кротову казалось странным, как она еще жива.
– Ты что, не знала, что они не занимаются по четвергам? – Оказывается, Кулаков совсем не устал: он просто копил силы для новой вспышки гнева. – Тебе что, лень было проверить, где и когда бывает твой маленький говнюк? Тут всего лишь двор перейти – тебе и это лень было? Закопалась в своей флористике?
Сусанна подняла голову, глаза у нее сверкнули. Ей явно не нравилось, когда семейное белье перетряхивалось при посторонних… При одном постороннем, так как Макс благополучно отбыл в агентство, дожевав свой походный запас сухариков. И хотя Кротов старался быть предельно деликатным, он не мог не видеть, что его присутствие усиливает Сусаннину боль.
Что касается Кулакова, уж он-то посторонних не стеснялся. Похоже, он вообще не знал, как стесняются. Это был «новый русский» первоначального, в наше время устарелого типа. Значительную часть таких героев зари дикого российского капитализма отстреляли конкуренты, а те, кто остались в живых, постарались улучшить свои манеры. Вероятно, с деловыми партнерами Игорь Анатольевич разговаривал вежливо, зато дома возвращался в исходное дикое состояние, словно надевал неопрятный поношенный халат.
«Странное дело, – размышлял Алексей Петрович, – вроде бы приличный человек, получил экономическое образование. В криминале не замешан. Насколько известно, не сидел… Даже в депутаты собирается баллотироваться! А вот тем не менее что-то уголовное в нем есть. Что-то есть…»
– Конечно, я ходила в студию, – размеренным голосом, из последних сил стараясь держать себя в руках, объяснила Сусанна. – Конечно, я видела расписание. Но Степа сказал, что летом расписание иногда меняется: в один день Виктория Владимировна прийти не может, зато в другой просит наверстать. Не стала бы я его контролировать каждый раз! Я привыкла доверять своему сыну…
– Виктория Владимировна – это его учительница в изостудии? – уточнил Алексей Петрович.
– Руководительница студии…
– Не могли бы вы позвонить ей? Прямо сейчас?
Мобильный телефон Виктории Владимировны был отключен. Зато она отозвалась по домашнему. Художница Виктория Ганина, подрабатывавшая занятиями с детьми, сейчас уделяла много времени собственной картине, которую готовила для международной выставки. Она была поражена тем, что с одним из ее учеников случилось несчастье. Да, конечно, если надо, она поможет. Она живет в подъезде рядом со студией…
– Сотрудник частного сыскного агентства поднимется к вам, Виктория. Вы не возражаете? – сказал Алексей Петрович, взяв из рук Сусанны трубку. Руки у Сусанны были влажными и холодными.
Виктория не возражала. Голос у нее оказался совсем девчоночий…
Возможно, она выведет Агеева на друзей Степана, у которых он мог укрыться.
Виктория Владимировна Ганина? У Агеева была когда-то соседка по имени Виктория Владимировна, и, поднимаясь на шестой этаж, он против воли представлял, что к нему сейчас выйдет длинная тощая ведьма в седых кудельках и со здоровенным горбатым носом, похожая на престарелого барона Мюнхгаузена. Но художница Ганина, с ходу предложившая называть себя просто Викой, оказалась совсем другой. Дверь Агееву открыла среднего роста, крепко сбитая, но не толстая девушка в джинсах и застегнутой на три верхние пуговицы цветастой рубашке, обнажающей пухленький, очень интимный животик. Художница, видимо, предпочитала дома ходить босиком, и ступни ног у нее были красивые, продолговатые и загорелые. Единственное сходство с бывшей соседкой заключалось в кудрявых волосах, но у Вики они были повязаны пестрой банданой. Все это – и одежда, и девушка – было как будто очень простеньким, но таким, что глаз не отвести. И Филипп Кузьмич подумал, что если Викины картины похожи на свою создательницу, он бы на них с удовольствием полюбовался.
Квартира, хотя и однокомнатная, показалась очень светлой и просторной – может быть, за счет того, что повсюду были открыты окна, развевались белые занавески и гуляли сквозняки.
Ознакомительная версия.
