— Привет! — суше, чем следовало бы, кивнул Турецкий, понимая, что он не в силах оторвать взгляд от нахально выставленных на всеобщее обозрение великолепных коленок И неохотно обернулся к Грязнову: — Извини, Вячеслав Иванович, но мы же договорились не задерживаться по всяким пустякам, не так ли?
Однако Грязнов полностью игнорировал явное недовольство своего друга.
— А ты не торопись, Александр Борисович, ты лучше познакомься. Девушку зовут Таней. А фамилия ее — Грибова. И является она именно тем человеком, который тебе сейчас больше всего нужен. Я неясно говорю?
Таня радостно кивала, раскрывая губы в широкой улыбке, и Турецкий заметил на ее ослепительных зубах следы помады морковного цвета. Видя, что он по-прежнему молчал, а значит, ничего пока не понял, Грязнов продолжил:
— Танечка наша заканчивает заочный юрфак и мечтает стать следователем. Но пока работает вот в этом здании с кривой вывеской. Танечка — помощник управляющего своей фирмы и проживает в собственном кабинете. Что еще? Ах да, Танечка очень любит Москву и обожает смотреть в окно. — Грязнов говорил тоном доброго воспитателя детского сада. — Кстати, и в тот вечер, когда на углу взорвалась машина, Танечка любовалась видом Красной площади и панорамой крыш и узких переулков этого квартала. Правильно я говорю?
Таня в очередной раз радостно кивнула, и Турецкий наконец все понял. «Ай да умница ты, Славка! Вот что значит ас-сыскарь! Да он же буквально за несколько минут сумел зацепить настоящего свидетеля! И пока я тщетно пытался втянуть в разговор твердокаменную охрану, Грязнов сделал нужное дело». С физиономии Турецкого тут же смыло маску неприязненной суровости.
Грибова рассказывала на удивление четко и грамотно, что по нынешним временам, когда в беседе преобладает в лучшем случае «феня», явление не частое. Похоже, что занятия на юридическом пошли ей на пользу.
— Все было примерно так, как вам только что рассказал Вячеслав Иванович. Наши все сотрудники разошлись по домам. Было это, как сейчас помню, во вторник, в шесть тридцать два, когда грохнуло за окном. Я как раз стояла возле окна нашего офиса, вон там, на шестом этаже. Дело в том, что мой шеф все обещает снять мне нормальную квартиру, но вы же знаете сами, какая сегодня дороговизна с жильем. Я сперва сама думала купить себе однокомнатную квартирку где-нибудь поближе к центру, но когда с меня запросили полторы тысячи долларов за один квадратный метр, желание, как вы можете понять, сразу пропало…
Таня вдруг остановилась и, испытующе поглядев на Турецкого, сказала без тени улыбки:
— Вы меня должны извинить, Александр Борисович, но мне хотелось бы, чтобы и вы показали мне свои документы. Вячеслав Иванович уже предъявил мне свое удостоверение сотрудника милиции.
«Ну и Славка! Всучил-таки девке давно просроченную свою ксиву. А ведь, похоже, баба не дура». Саша достал из кармана удостоверение и протянул Татьяне. Та сосредоточенно, шевеля серьезно сдвинутыми бровками, прочла, что перед ней действительно старший следователь Генпрокуратуры, и это ее успокоило окончательно.
— Все так, как и сказал Вячеслав Иванович, — сказала Таня, возвращая Турецкому документ, — спасибо, Александр Борисович. Мне очень приятно вот так, попросту, познакомиться со старшим следователем по особо важным делам…
«Пустячок ведь, а как приятны внимание и тонкая лесть красивой женщины, — подумал Саша. — Нет, Грязнов совсем не дурак, дело делом, а Танечка и в самом деле очень стоящий объект для дальнейшего детального изучения…» И пока в голове Турецкого прокручивались весьма фривольные варианты этого изучения, он едва не пропустил того, ради чего они со Славкой, собственно, и приехали сюда, на Ильинку.
— Смотрю я в окно: от нас виден краешек ГУМа, Красная площадь за ним, ну и так далее. И вдруг замечаю большую не то черную, не то темно-синюю машину, явно заграничную, которая почему-то очень медленно едет. Обычно в этот аппендикс машины не заезжают. Сюда ведь особый пропуск нужен — для въезда и выезда. А затем машина прижалась к тротуару, однако из нее никто не вышел.
— Вы в этом твердо уверены? — уточнил Турецкий, пряча свой слишком настырный взгляд.
— Абсолютно. На зрение я вообще не жалуюсь… Ну вот, а минуты через две и произошел этот кошмарный взрыв… Что еще? Ах да, мне показалось почему-то, что сидящие в машине кого-то ждали.
— Почему вы так решили? — Турецкий снова попытался сосредоточиться на деле.
— Потому что водитель приоткрыл окно и закурил. Из окна машины тянулась достаточно заметная струйка дыма. Если вы спросите, не разглядела ли я тех, кто сидел в машине, отвечу отрицательно. Стекла у этой машины были затемненные, да и вечер к тому же. Что-нибудь различить было попросту невозможно… А потом как будто огромный бенгальский огонь разлетелся во все стороны, а следом раздался страшный… нет, не грохот, а скорее — треск. Я машинально отпрянула от окна, и в этот миг раздался взрыв. Все покрылось оранжевым пламенем и черным дымом. Я очень растерялась… Я просто не знала, что делать, потому что на всей улице не было ни души. Тогда я схватила телефонную трубку и стала звонить в милицию. Но в это время увидела, что к месту взрыва, где все так страшно горело, бегут люди в форме… А вот пожарная машина долго не ехала…
— Оперативники, которые разбирались тут, на месте происшествия, разговаривали с вами, Таня? Из милиции, из органов безопасности?
Последовал мгновенный ответ:
— Первые два дня тут побывала уйма всяких сотрудников. Я имею в виду вторник и среду. Сегодня же вы — первые. Так вот, те без конца бегали, суетились, шептались о чем-то, вызывали моего шефа и из других фирм из нашего дома. Потом уже Алексей Николаевич, мой президент, сказал, что о моем присутствии здесь он не сказал им ни слова. Никто же не должен знать, что я здесь проживаю, а то у него могут быть неприятности… Ой, зачем же я вам-то говорю! А вы не станете.
Турецкий поспешил успокоить ее, что не станет ни под каким видом. И сам вдруг сообразил, насколько двусмысленно прозвучали его обещания. А ведь если честно, то стал бы, да еще как! Но… Танечка в данном контексте — совсем не его, а Славкина добыча. Грубо говоря. И перехватить ее у друга — чрезвычайно плохой тон. Иное дело, если у Грязнова произойдет сбой, тут, как говорится, извини, дорогой, сам виноват…
Грязнов между тем сделал вежливый жест рукой, и Танечка более чем охотно своим ключом открыла дверь подъезда, после чего все поднялись лифтом на шестой этаж.
Офис «Мостранслеса» занимал четыре небольшие комнаты, заставленные вполне стандартной мебелью. Были здесь и компьютеры — как же сегодня без них. Но ни роскошных кресел, ни стеклянных столов, ни модных икебан из искусственных растений Турецкий не увидел. Все было без претензий и без вызывающего шика. В одной из комнат, с «тем самым» окном, показавшейся Турецкому уютнее остальных, стоял широкий кожаный диван. Ну конечно, ведь тут и проживала Танечка, так следовало понимать. Хороший диван, отметил походя Турецкий, а минуту спустя добавил про себя: «Очень хороший…»
Обзор из окна был действительно широким: можно любоваться видом столицы. Неплохо просматривался и переулок, откуда выехал «мерседес». Следы разрушения были тоже хорошо заметны, хотя дворники поработали старательно. Но фонарь высвечивал выщербленный угол дома, темные пятна гари на стене и незаделанный асфальт проезжей части возле тротуара.
Перед уходом Турецкий попросил Таню предъявить ему свой паспорт: бдительность, так сказать, за бдительность. После чего они обменялись телефонами, а Саша назначил ей официальную встречу в стенах прокуратуры. Все было проделано как положено, и это не вызвало у нее никакого протеста. Или неудовольствия. Но последнего Сашина совесть не позволила отнести на собственный счет, хотя и очень хотелось бы…
Долгие в этом году и теплые лето и осень уступили место дождям, слякоти и неприятному, пробирающему своей сыростью холоду. Не лучшее время для прогулок Но они не вернулись к бывшей Дзержинке, а пошли в сторону Красной площади. Потом мимо приземистого храма Казанской Божьей матери, вольготно разлегшегося на месте памятного летнего кафе, нырнули под арку Иверской часовни и вышли на Манежную стройку. Всю Москву перевернули! Ну конечно, каждый градоначальник, начиная еще со щедринских, лелеял мечту облагодетельствовать город своим личным участием. Денег нет ни гроша, да хоть бы на ту же борьбу с преступностью, а населению доказывают, что все беды проистекают от порушенных храмов. Дескать, когда снова построим, все само собой и образуется. Перестроим Москву до основания, глядишь, убивать перестанут. А народ доверчивый, всему, что ни услышит, верит…
Славка в ответ на занудные излияния Турецкого усмехался со сдержанным чувством оптимизма. Но он же не бюджетник, как некоторые, чья зарплата зависит от государства, и ни от кого другого. Он — капиталист, ибо имеет свое дело и гребет на нем немалые деньги. Ему чужая злость представляется, вероятно, обычным непониманием новых проблем нового времени.
