— Хочешь сказать, что мы его переоценили?
— Может быть, может быть. Или недооценили.
Синцов снял руку с моего плеча и взялся за руль, поскольку мы въехали в населенный пункт. Судя по кирпичным домам, псевдорусским ресторанам и высотной трубе, плевавшейся удушливым смогом, мы были у цели в районном центре, концентрирующемся вокруг градообразующего предприятия. Там, где провел свои детские и юношеские годы Павел Иванов, странный молодой человек, который собирался уничтожить меня только за то, что я уже была другому отдана; а может, и не собирался, а только хвастался, что, впрочем, его тоже не красит.
Глотнув местного воздуха, я плотно прикрыла окно в машине. Градообразующее предприятие распространяло по округе такую вонь, что меня, уж на что привыкшую к запаху несвежих трупов и протухших вещдоков, не на шутку затошнило. Насколько я знала, это предприятие вовсе не специализировалось на производстве рыбных консервов или переработке костей, но запах опрокидывал все мои представления.
Несмотря на то, что стекла в машине были плотно задраены, я старалась дышать ртом и через окно с удивлением наблюдала, как по улицам городка спокойно ходят местные жители, вовсю дыша носом, улыбаясь, разговаривая и, судя по всему, чувствуя себя неплохо. Хоть я и слышала, что к любому запаху, включая запах керосина, человек адаптируется всего за три минуты, здешняя атмосфера нарушала все законы природы. Правда, еще я слышала, что в свое время, после, нескольких лет применения ДДТ в народном хозяйстве, появилась популяция насекомых, нечувствительных к этому химикату; очевидно, здесь, в этой местности, вывелась популяция людей, невосприимчивая к вони, и кто знает, какие мутации психики повлекло это за собой.
Конечно, сначала следовало представиться в милиции. Синцов довольно быстро нашел особнячок, в котором располагался отдел внутренних дел, и мы поднялись в уголовный розыск. Там, несмотря на то, что не наступило еще обеденное время, вовсю шло распитие спиртных напитков при распахнутых настежь дверях, но похоронные лица оперов и руководящего состава не наводили на мысль о каком-то локальном празднике, а их приличные одежды и щедро накрытый стол свидетельствовали в пользу того, что пьют они по поводу, а не просто потому, что все поголовно — алкоголики.
Синцов, найдя глазами самого крупного и представительного участника этой грустной пьянки, интуитивно почувствовал в нем начальника и не ошибся. Начальник, не вставая из-за накрытого стола, протянул Синцову руку и поклонился мне, а потом жестом пригласил разделить трапезу.
Трапеза сразу выдавала областную принадлежность уголовного розыска: роскошная свежекопченая рыба, издающая на разломе сдержанное перламутровое сияние, огурчики и помидорчики явно только что с грядки, пучки ядреного зеленого лука и пышный укроп. Судя по всему, местная экологическая обстановка огородным культурам и речной живности шла только на пользу.
Нам быстро разложили закуску на бумажные тарелочки и поторопили — мол, присоединяйтесь.
— За что пьем, друзья? — спросил Синцов, поднимая наполненную каким-то вкусным самогоном рюмку.
Друзья помолчали, потом без всяких тостов опрокинули свои рюмки и принялись мрачно хрустеть зеленым луком.
На поминки не похоже, думала я, стараясь не дышать, поскольку даже в закрытом помещении не удавалось забыть о местном гиганте индустрии. День зарплаты вроде тоже не сегодня. Наконец начальник посмотрел на часы, забросил в рот молодую гладкую луковку и встал:
— Пардон, но мне в прокуратуру, Воцарилось гнетущее молчание, и в этой тишине начальник грузно прошагал вдоль стола по кабинету, скрипя начищенными ботинками, тяжело вздохнул напоследок и скрылся за дверью. Опера тут же налили и. выпили еще по одной, после чего один из местных оперов придвинулся ближе к Синцову и поведал, за что пьем.
— У вас, небось, прокуратура тоже зверствует? — предварительно спросил он, покосившись на меня.
— Маша — нормальный человек, она не виновата, что в прокуратуре работает, — успокоил его Синцов.
Тогда опер, все же время от времени искоса на меня взглядывавший, рассказал, что их прокуратура, по заданию Генеральной, рьяно взялась за выявление преступлений, сокрытых от учета.
В принципе, и наш милицейский надзор совершал рейды в отделы милиции», помощники прокурора по заданию руководства дежурили там с целью недопущения необоснованных отказов в приеме заявлений. Но тут, в области, подошли к делу творчески.
Прокуратура вышла не только в дежурные части отделов милиции; согласно утвержденному в верхах плану, помощники прокурора десантировались на местный базар, интересуясь у торговцев, не было ли случаев, когда милиционеры не принимали мер по их заявлениям о преступлениях. Торговцы оживились, и много застарелых неприязней повлияло на собранный прокурорами компрометирующий материал. Но и это был еще не апофеоз.
Люди в синих мундирах, чувствуя, что городских показателей им не перекрыть («у нас же деревня, мы тут все свои, поэтому особо-то резко стесняемся заявителей посылать, вот им и не набрать отрицательных примеров»), проявили чудеса изобретательности и отправились по школам: опрашивать детишек, не отбирают ли у них деньги, не воруют ли вещи, и если да, то реагирует ли милиция на такие сообщения. Видимо, и тут дело обстояло совсем плохо, нужная статистика все не набиралась, пока прокуроры не раскопали мальчика-второклассника, у которого зимой из школьной раздевалки пропала шапочка.
— А ты родителям рассказал про то, что шапочку украли? — спросили добрые дяди с прокурорскими погонами.
— Рассказал, — кивнул мальчик.
— А они в милицию заявляли? — допытывались правдоискатели.
— А чего им заявлять, — неосмотрительно удивился пацан. — У меня же папа — начальник уголовного розыска.
— Как ты думаешь, что прокуратура сделала? — горько поинтересовался местный опер у Синцова.
Я уже догадалась, но благоразумно помалкивала, боясь вслух произнести свои догадки.
— Прокуратура проверила, не возбуждено ли дело о краже шапочки, — наперебой стали рассказывать присутствующие, — обнаружили, что дела такого нет, и заявления даже не поступало, и…
— Возбудили уголовное дело на папу мальчика, начальника уголовного розыска, за сокрытие преступления.
— Знаешь, как обосновали? Рассудили, что пацан к нему обратился не как сын к отцу, а как гражданин к сотруднику милиции.
— Вон, Митрич наш пошел в прокуратуру на допрос. Может, сегодня и обвинение предъявят.
— Спасибо, что под стражу не взяли.
После этих слов опера дружно наполнили рюмки и хором выпили за здоровье Митрича. Мне стало не по себе. Я, наверное, впервые в жизни застыдилась, что работаю в прокуратуре.
— Ну, а у вас чего? — дошло наконец дело и до наших проблем.
Синцов осторожно рассказал про наш интерес. Опера оживились.
— Чего, Пашка Иванов у вас засветился?
— Давно его тут было не видно, с зимы, да? — А с тех пор, как благодетель его когти рванул.
— Он парень безобидный, и справочка есть.
— Эй, вы чего? — наклонился ко мне мой сосед, наверное, уловив с моей стороны некоторый скепсис по отношению к такой характеристике Паши Иванова. Да что там скепсис; видимо, такая гамма чувств отразилась на моем лице, что теперь уже все опера уставились на меня.
— Ничего, — наконец ответила я. — Он тут никого не поджигал?
— Поджигать не поджигал, — медленно ответил мой сосед по столу. — А что, хлестался, что ли? Было с ним такое, чуть что, сразу намекал, что недолго и на воздух взлететь.
— Да-а? — я уже не скрывала скепсиса. — И что? Кто-нибудь взлетал?
— Да ладно, — отмахнулся мой собеседник, —не надо делать из Пашки-дебила террориста-смертника. Кого он может взорвать? Кишка тонка.
— Но вообще, взрывчатка у него была, — неохотно признал другой опер. — Была. Мы сколько у него изъяли в прошлом году? Килограмма три, так?
Все закивали головами.
— Изъяли взрывчатку? И дело не возбуждено?
— А что толку возбуждать? — заговорили они наперебой. — Тут у каждого в сарае по мешку взрывчатки, рыбу глушить. И у нас имеется, что ж мы, суки, что ли, сами глушить будем, а у народа отнимать? Иначе у нас тут не прожить, комбинат наш, сами знаете…
Уж это-то я знала хорошо, под этим предлогом и приехала. Комбинат загибался; хоть он и вонял, как сволочь, отравляя окружающую атмосферу, но уже из последних сил. Оборудование им уже не принадлежало, сырье покупать было не на что, рабочие чаще проводили время в пикетах, чем на своих рабочих местах, забыв, что такое получать зарплату в кассе предприятия.
А все потому, что на комбинате было провернуто неординарное мошенничество, к которому никто не знал с какого боку подступиться. Уже на всех уровнях советовались, что делать, но мнения разделились: одни кричали, что состав тут бесспорный, другие — что состав тут, конечно, есть, но нам его не доказать никогда, а это равносильно тому, что состава никакого нет.
