А все потому, что на комбинате было провернуто неординарное мошенничество, к которому никто не знал с какого боку подступиться. Уже на всех уровнях советовались, что делать, но мнения разделились: одни кричали, что состав тут бесспорный, другие — что состав тут, конечно, есть, но нам его не доказать никогда, а это равносильно тому, что состава никакого нет.
Правда, посидев в этой удушающей атмосфере, я стала потихоньку склоняться к мысли, что если такой вонючий комбинат закрылся из-за того самого мошенничества, то и слава богу, и привлекать за это кого-то у меня руки не поднимутся.
Наконец стол опустел, опера споро собрали тарелочки, помыли рюмки, и кабинет принял рабочий вид. Почти все разошлись по своим местам, а хозяин кабинета стал тихо о чем-то шушукаться с Синцовым.
Я их не слушала, потому что попросила разрешения позвонить на комбинат и была сосредоточена на разговоре с главным инженером. Поскольку именно он был инициатором возбуждения уголовного дела, строчил жалобы во все инстанции и обивал пороги, он завопил от радости и тут же предложил прислать машину, чтобы доставить меня в самое сердце этого зловонного монстра и все показать на месте. Допрос его в деле имелся, но место событий посмотреть всегда интересно, поэтому я согласилась. Синцов остался в отделе, а я с помпой села в черную раздолбанную «Волгу» и отправилась на свидание с главным инженером, подпрыгивая вместе с машиной на ухабах.
По дороге мы миновали старинную церквушку, правда, в очень хорошем состоянии, и я мысленно отметила, что на обратном пути в отдел обязательно заскочу сюда, раз уж изъятая у моего обидчика Библия была при мне. Я даже открыла ее и пролистала, в который раз обратив внимание на необычный краситель, которым были нацарапаны на полях значки. И не иероглифы, и не арабская вязь, и не латиница, и не просто рисунки —все эти каракули, смысла которых я уловить не могла, были какого-то странного красно-бурого цвета. Очень похожие на выцветшую кровь. Но я отогнала эту мысль. Это было бы слишком.
Комбинат меня впечатлил. К зловонию я постепенно начала привыкать, оно уже не казалось мне таким ужасным, хотя комфорта в жизнь не добавляло. А когда я зашла за монументальные ворота и оглядела бескрайнюю территорию, сплошь усеянную ржавыми обломками каких-то невероятных станин, похожими на обгоревшие остовы динозавров, у меня мороз побежал по коже.
— Вот, — горько сказал главный инженер, обводя широким жестом свои захламленные угодья, — вот что осталось от процветающего предприятия…
— Ну уж и процветающего, — усомнилась я. — К моменту спорной сделки у вас выпуск продукции упал на шестьдесят процентов, и зарплату рабочим не платили.
— Вот-вот, все это было сделано умышленно… А сколько сюда было вложено моих пота и крови, да и не только моих. И не только пота… Сердце, сердце было вложено…
Я хорошо понимала этого немолодого человека советской еще закалки. Поначалу, когда он пришел ко мне на допрос в прокуратуру, он показался мне брюзгой и занудой. Одетый в заношенный допотопный костюм, от которого мне все время чудился запах нафталина, худой и неухоженный, он еще и разговаривал со мной недоверчиво и раздраженно, как будто я была в чем-то перед ним виновата. Я тоже не видела причин быть особо приветливой с ним, пока не поняла, что он связан с этим производством без малого сорок лет, просто как ребенок пуповиной с матерью, и не может ни говорить, ни думать ни о чем другом, кроме своих ненаглядных станков и механизмов. А поняв это, я стала относиться к нему с симпатией, да и он смягчился.
Несколько лет он бился за возбуждение уголовного дела по факту развала одного из крупнейших предприятий области, жалуясь во все возможные инстанции, и наконец в Генеральной прокуратуре решили, что дешевле будет возбудить такое дело, чем отписываться от бесконечных жалоб, изобретая все новые доводы отказа. Практика показывает, что объемные хозяйственные дела с неограниченным сроком расследования довольно редко доходят до суда; по разным причинам. Во-первых, из-за того, что следователям трудно разобраться в бухгалтерских документах, всяких там проводках и инвойсах да и скучно, тут надо иметь особую хозяйственную жилку, чтобы радоваться таким делам. Во-вторых, очень тяжело найти виноватых, поскольку должностные инструкции обычно составлены не более конкретно, чем прогнозы погоды. И только особо одаренные следователи способны определить лиц, подлежащих привлечению к уголовной ответственности, не запутавшись в выводах ревизоров о том, что «пооперационное исследование движения товаро-материальных ценностей и проверка документации по приобретению, учету и использованию основного и вспомогательного оборудования и своевременности документального оформления его ввода в действие подтвердили возможность выработки выявленного количества неучтенной продукции с помощью имевшихся резервов основного и вспомогательного оборудования»…
Видимо, наверху так и решили: пусть возбудят дело, успокоят общественность, обезвредят заявителя, побарахтаются в бухгалтерской документации, а там, глядишь, годика через полтора-два устанут бегать в Генеральную за продлением срока следствия и прекратят дело. Десять месяцев дело болталось в милицейском следственном управлении, потом милицейское начальство добилось передачи его в прокуратуру. Два месяца дело курсировало между милицией и прокуратурой, обрастая согласованиями, и наконец приземлилось в нашем районе.
По какому-то недосмотру дело досталось не Горчакову, который в хозяйственных делах чувствует себя как рыба в воде, а мне. Полистав папочку с подшитыми жалобами, написанными от руки убористым почерком, я заскучала; какие-то бледные ксерокопия загадочных справок, накладных и технических характеристик оптимизма мне не добавили. Но когда я вызвала на допрос жалобщика — главного инженера предприятия, и поговорила с ним, что называется, не для протокола, картина для меня прояснилась.
Все началось, конечно, даже не два и не три года назад, а в девяносто восьмом году, когда по области прокатилась волна захватов этих самых пресловутых градообразующих предприятий. Механика захвата была проста: после акционирования, которому поначалу никто никакого значения не придавал, поскольку от обладания акциями рабочие никаких особых дивидендов не видели, вдруг проводилось собрание акционеров, и на свет рождался протокол об избрании нового состава Совета директоров или нового директора. Новый Совет приходил на предприятие, выкидывал со своих мест членов старого Совета и начинал править на свое усмотрение. Старые директора бежали в милицию, над ними там смеялись и предлагали обратиться в Арбитражный суд, они обращались, суд выносил решения в их пользу, и теперь уже старые директора победоносно входили на предприятие в сопровождении судебных приставов-исполнителей. Новый Совет оспаривал решение арбитража, в ход шли подделки и похищения документов, угрозы, погромы, потом стали случаться убийства. Каждое явление силовых структур сопровождалось разбитыми стеклами, покрушенной мебелью, позже стало сопровождаться стрельбой…
Но на этом предприятии все было не так. Никаких новых директоров и арбитражных судов; осуществленная комбинация потрясала своей простотой и элегантностью и была вполне достойна таланта Остапа Бендера.
Все началось с того, что предприятие стало получать меньше заказов. Меньше заказов —меньше заработка, и в конце концов случилось неизбежное: рабочим стало нечем платить зарплату. Конечно, отчасти это произошло из-за того, что дирекция установила себе размер заработной платы на несколько порядков выше, чем работягам, но все это было надлежащим образом проведено по документам, оформлено решением Совета директоров, и то обстоятельство, что на свою месячную зарплату рабочий мог купить скромный продуктовый набор, а директор зато — дачный домик с огородом или подержанную машину, волновало разве что рабочего, а финансовые органы — ни чуточки.
Но вдруг и этих скудных денег у рабочих не стало.
Правда, директор тоже перестал получать свою пайку и объявил, что вместе с сотрудниками затягивает пояс.
Первые три месяца работяги терпеливо ждали. Следующие три месяца сидели в приемной директора. Потом вышли на дорогу с плакатами, потом стали бросать камни в директорские окна. Потом сходили на прием в прокуратуру. На комбинат приехал прокурор и строго поговорил с руководством, а также разъяснил рабочим их конституционные права.
После этого наиболее продвинутые рабочие обратились в суд. Не дожидаясь решения суда, директор стал активно искать пути выхода из кризиса. Надо было где-то найти деньги, чтобы погасить даже не то что долги предприятия, а выплатить задолженность по зарплате. В суде лежал иск на пятьсот двадцать тысяч рублей (это составляло примерно три директорских оклада, но он ведь тоже перестал получать зарплату в кассе). Тогда, в девяносто восьмом году, эта сумма впечатляла больше, чем сейчас; особенно тех, кто у себя в кассе получал меньше, чем директор градообразующего предприятия. Вот с этого момента трактовки событий заинтересованными сторонами расходятся.
