Ознакомительная версия.
— Простите, вы к Марине Станиславовне? — осведомился молодой геракл, видимо уже предупрежденный о приходе нужного ей гостя.
Голованов утвердительно кивнул.
— Всеволод Михайлович?
— Он самый. Прошу так и доложить госпоже Чудецкой, — не удержался, чтобы не съязвить Голованов.
Однако накачанный геракл не обратил на этот изыск никакого внимания — то ли привык к подобным уколам, то ли в силу своего происхождения ничего не понял, и только произнес хорошо поставленным голосом:
— Прошу за мной. Вас ждут.
«Етит твою мать! — хмыкнул про себя Голованов, проходя в холл, обстановка которого уже сама по себе говорила о том, что здесь вы самый желанный гость. — А я ее ночью за сиську держал…»
Довольно приличные репродукции картин мастеров эпохи Возрождения на стенах, огромный красивый ковер на весь пол, в который удивительно гармонично вписывались напольные вазы с живыми цветами, три небольших журнальных столика с разложенными на них ультрамодными журналами и в дальнем, затененном углу — столь же огромный телевизор с плоским экраном. Завершали этот натюрморт три молодящиеся бабенки в глубоких креслах, которые, видимо, и сами устали от трудоемкой работы мастеров, которые приводили их увядающую внешность в надлежащий порядок.
Однако как бы они ни устали, но на высокого и все еще подтянутого Голованова посмотрели с любопытствующим интересом. Этот явно интеллигентный мужик, в котором в то же время чувствовалась какая-то внутренняя сила, не был похож на тех педераствующих мальчиков, которые превратили такую чисто женскую профессию, как проституция, в довольно прибыльный мужской бизнес, и это уже само по себе представляло для них определенный интерес.
Одна из дам держала в пальцах тлеющую тонкую сигарету, и по холлу разливался специфический запах подожженного лаврового листа.
Марихуана.
Впрочем, не суди, да не судимым будешь. Это только на первый взгляд кажется, что жизнь светских львиц светла и безоблачна, а на деле… Вот и балуются порой травкой, чтобы заглушить свое одиночество.
Голованов даже не заметил, как они прошли холл, и очнулся, когда молодой геракл аккуратно стукнул кулачком в филенку обитой красивой бежевой кожей двери.
— Марина Станиславовна…
— Да, хорошо. Спасибо, Игорь. Свободен.
Несмотря на бычью шею, геракл словно растворился в томной полутьме устланного коврами коридора, и Голованов прикрыл за собою дверь.
— Сева…
— Слушай, я теперь даже не знаю, как тебя называть, — вновь не удержался, чтобы не съязвить, Голованов. — К тебе попасть труднее, чем на прием к министру обороны.
— Прекрати! Прошу тебя.
— Ладно, беру свои слова обратно, — хмыкнул Голованов, обнимая Марину и уже поверх ее головы рассматривая ее кабинет. Как и холл, он тоже производил должное впечатление, и в то же время в его обстановке не было ничего вызывающе изысканного, как, впрочем, и у нее дома.
Он тяжело опустился в глубокое, светло-коричневое кожаное кресло, спросил негромко:
— Что случилось, Марина? Заметил, как на ее правой щеке дернулся лицевой нерв, и вместо ответа…
— Может, выпить хочешь? Коньяк, водка, виски?
Сообразив, что ей, видимо, трудно начинать этот разговор насухую, он согласно кивнул:
— Не откажусь. Все остальное на твой выбор.
— И я, пожалуй.
Марина достала из бара початую бутылку армянского коньяка, оттуда же бутылку боржоми с бокалами, выставила все это на журнальный столик, показав Голованову глазами, чтобы не терял времени зря. Коньяк был по-настоящему армянским, такой даже запивать грешно, можно было бы повторить еще по тридцать граммулек, однако, видя, что с Мариной творится что-то неладное, в чем она боится признаться, Голованов негромко, но довольно настойчиво произнес:
— И все-таки… Маришка… что случилось? Она молчала, размышляя, и он вынужден был напомнить о себе:
— Марина! Если тебе нужна моя помощь…
— Нужна! — неожиданно вскинулась она. — Очень нужна! Я тут без тебя… — Ее глаза наполнились слезами, и она чисто по-бабьи протянула, прикрывая рот платочком: — Сева-а-а…
— Что-о?! Что случилось? С Димой что-то? Она вздрогнула, потянулась за бутылкой, и было видно, как дрожит ее рука.
— Я еще точно не знаю, но…
— Говори!
То, что он услышал, действительно могло ввергнуть в панику любую мать.
…Уже приехав в свой салон и продолжая обзванивать по записной книжке сына его друзей, она наткнулась на свежезаписанный телефон какой-то Леры, и когда набрала семизначный номер…
Слушая сбивчивый рассказ Марины, Голованов только сейчас стал понимать, в каком состоянии она находилась все это время. Стресс? Пожалуй, слишком мягко сказано.
Телефонную трубку сняла какая-то женщина и тусклым голосом произнесла:
«Да? Слушаю вас».
«Лера?»
«Нет».
«Но мне бы с Лерой поговорить».
«Кто это?»
«Знакомая», — соврала Марина.
«Нет ее».
«А вы, наверное, ее мама? В какое время она будет дома?»
Тяжелое, почти осязаемое молчание и вдруг…
«Ее уже не будет дома. Леру… Лерочку… убили».
После этих слов мать Леры почти захлебнулась в рыданиях, и, когда ее немного отпустило, Марина успела спросить, даже сама не понимая, зачем она это спрашивает:
«Господи… когда… когда ее… убили?»
Тяжелое, очень тяжелое молчание и столь же тяжелый вздох:
«В понедельник».
В понедельник… В этот самый день пропал и ее сын. Подобных совпадений не бывает.
Исчезновение Димы Чудецкого приобретало уже совершенно новый окрас, и этого не могла не понимать его мать.
— Ты рассказывала об этом кому-нибудь еще кроме меня?
— О чем ты говоришь! — всхлипнула Марина, вытирая платочком глаза. — Единственный человек, которому я смогла бы это рассказать…
Она замолчала и вдруг вскинула на Голованова искаженное болью, заплаканное лицо:
— Помоги мне, Сева! Умоляю тебя! И если гибель этой девочки и мой Димка… Я… я не переживу этого. Помоги!
Голованов плеснул в бокалы по нескольку граммов коньяку, зажал свой бокал в ладонях.
— А кто эта Лера, не знаешь?
— Если бы знать! Ее руки продолжали дрожать, даже несмотря на выпитый коньяк, и она вновь с какой-то собачьей тоской в голосе попросила:
— Помоги, Сева! Я знаю, ты… ты сильный… ты все можешь.
«Можешь… Можешь, да не все», — грустно подумал Голованов, беря ее ладони в свои.
— Ты вот чего, прекрати распускать нюни и поезжай домой. Я же постараюсь выяснить, что это за Лера такая и что за этим убийством стоит. Может, твой Димка вообще к ней никакого отношения не имеет. Все, допивай свой коньяк и прикажи, чтобы тебя отвезли. Да не вздумай кому-нибудь еще рассказывать об этом.
Она всхлипнула снова и все с той же собачьей тоской в глазах посмотрела на Голованова:
— Но я… ты только пойми меня правильно, не думай, что я навязываюсь… Я… я не смогу одна оставаться дома. Я с ума сойду от всего этого.
— И все-таки поезжай домой, — настойчиво повторил Голованов. — А чуток позже приеду и я.
— А ты… ты бы не мог отвезти меня? — с надеждой в голосе попросила Марина.
Голованов не мог ей отказать.
Уже из машины Голованов позвонил Грязнову. Вкратце пересказал о случившемся и, не дожидаясь реакции Дениса на это не очень-то приятное сообщение, произнес негромко:
— Слушай, Денис, не мне тебя учить, но надо бы в МУР позвонить, Яковлеву. Может, и прояснится что-нибудь относительно этого убийства. Уж слишком непонятно все.
— «Позвонить»… — передразнил Голованова Грязнов. — Я-то позвоню, да только тот же Яковлев спросит у меня, чем же это вызван интерес частного агентства к убитой девушке. А что я должен буду ответить?
— Ну-у придумай что-нибудь, — присматриваясь к перебегающему улицу полупьяному мужичку, посоветовал Голованов. — Не впервой.
— В том-то и дело, что не впервой, — огрызнулся Денис. — Да только за это с нас с тобой когда-нибудь три шкуры спустят! А контору нашу прикроют как компрометирующую законопослушных, честных детективов.
— Денис…
— Ладно, диктуй адрес.
— У меня только домашний телефон.
— Диктуй.
Записав телефон Леры, Грязнов спросил:
— «Аризону» будем ворошить? Или все-таки подождать?
Голованов покосился на прислушивающуюся к разговору Марину и негромко пробормотал:
— А чего там ждать? Подключай! И еще вот что… активизируй, пожалуйста, Яковлева. Что-то не выходит у меня из головы эта убитая.
— Что… все-таки грешишь на пропавшего парня?
— Упаси бог! — все так же негромко пробормотал Голованов. — Однако на душе что-то тревожно.
— Принимай валерьяну, — напоследок посоветовал Грязнов и положил трубку.
Метров двести проехали в полной тишине, пока наконец-то не ожила Марина.
Ознакомительная версия.
