Элла же заявилась через две недели с чемоданом прямо к нему домой. Без звонка.
— А чего звонить? — сказала она. — Села на такси, адрес простой, Плющиху все знают.
Родители Геннадия недоуменно смотрели на нее.
— У нас будет ребенок с Геннадием, — объявила она с порога. — Гена вам обо мне не рассказывал?
У матери выпала поварешка из рук. Они садились ужинать.
— Я хотела сначала позвонить, но там такая толпа у автоматов, а меня уже подташнивает.
— Кто это? — строго спросила мать.
— Это Элла, из Вологды, ты же помнишь, мама, я ездил туда на практику.
— Да, припоминаю, — язвительно ответила мама.
— Давайте ужинать, — недовольно пробурчал отец.
Но Элла сказала, что ей надо сначала принять душ. В поезде было душно и пыльно. Пока она плескалась в ванной, за семейным столом все решилось.
— Женишься, — сказал отец, старый партиец и директор чулочной фабрики.
— Генрих! — робко возразила мать. — Мы ее совсем не знаем…
— Молчать! — оборвал ее отец. — Пусть женится, а потом делает что хочет.
— А если она ему не нравится?! — возмутилась мать, которая не хотела отдавать любимого сыночка первой встречной оторве, да еще из Вологды. — И потом, где доказательства, что будущее дитя принадлежит нашей семье?..
— Она мне нравится, — сказал Геннадий.
— Тем более, — добавил отец, приступая к ужину и прекращая глупый разговор. Он не любил, когда болтали за едой.
Уже тогда Станкевича поразила ее отвага: приехать с вещами в Москву, заявиться на порог в незнакомую семью да еще бухнуть такое. Могли и выгнать.
— Ну и что, уехала бы обратно, — сказала через полгода Элла, когда они вспоминали тот приезд. Поэтому что уж говорить о биополе. С ним у нее было все в порядке.
— Ну что? — снова нетерпеливо спросил Кузьма. — Заело?
— Заело, — отозвался Тюменин. — Они слиплись.
— Что значит — слиплись? — не понял Геннадий Генрихович.
— Совершают коитус, — прокомментировал Кузьма.
— Заткнись и помолчи!
— Кузьма прав, Геннадий Генрихович, — отозвался Тюменин. — Надо, чтоб они распаялись.
Кузьма хохотнул. Станкевич оглянулся, посмотрел на прибор с мигающими лампочками, миниатюрными сферическими антеннами, шкалой наводки. Никто в мире еще не знал, что на сегодняшний день этот прибор являлся самым грозным оружием, которого не имели даже американцы, и нынешний сероватый денек войдет в историю. Они впервые запускали прибор, воздействуя на биополе человека. Прибор, или, как называл его Миша Тюменин, «фантом Володина», по имени физика Валериана Володина, который его придумал. Тюменин был вторым в этой команде. И еще два физика трудились над рождением этого фантома: Гриша Старостин и Толя Клюквин. Один теперь подрабатывал «челноком», второй числился администратором какого-то ансамбля. Этих обоих уже нашли и держали на прицеле, а Володин исчез, как сквозь землю провалился. Ни в одном НИИ, КБ, техническом центре человека с такой фамилией не было. А Тюменин, помыкавшись, случайно вышел на Станкевича и согласился на него работать. Геннадий Генрихович с помощью Тюменина создал целую лабораторию, оснащенную лучшей в мире аппаратурой. Тюменин в ней и работал, ею и заведовал — пока в одном лице. Изобретал. Но лично для Станкевича, который платил ему солидную зарплату и премиальные за каждое изобретение. Ему было все равно на кого работать, лишь бы хорошо платили, а Станкевич обеспечивал еще и бесплатным питанием, книгами, хорошей одеждой. Получался маленький коммунизм. Кому расскажешь — не поверят. Только рассказывать было нельзя. И это угнетало.
Сидя сейчас в машине, Геннадий Генрихович вдруг вспомнил ту ночь, когда она сказала: «Я бросаю тебя».
А тогда он долго не мог понять смысл этих трех слов: «Я бросаю тебя». Просто он любил ее. Поэтому и не мог понять. А она повторила: «Я бросаю тебя. Завтра».
— Кто он? — спросил Станкевич.
— Никто. Я просто хочу пожить одна.
— Не ври мне! — прокричал Станкевич. — Коли набралась смелости сказать эти слова, так говори до конца! Кто?
— Какая тебе разница?
— Кто, я спрашиваю! — рявкнул Геннадий, и Элла отпрянула от него. — Кто, я спрашиваю!
— Шелиш.
Станкевича точно обухом ударили по башке. Он ожидал какого-нибудь двадцатилетнего жеребчика с женским блеском в глазах и чувственным поэтическим обликом, какого-нибудь актеришку из тех, кто красовался на глянцевых обложках, но никак не этого золотушного очкарика, который с экрана телевизора говорил рублеными фразами, обещая всем скорое благоденствие.
— А-а…
— Они разошлись. Три месяца назад.
— А-а…
— Мы уже полгода встречаемся. Полгода, как любовники. Но я так больше не хочу. Я выхожу за него замуж. И это вся информация. Сын будет жить с нами. Когда закончит учебу и вернется из Швейцарии, он приедет уже не сюда, а на нашу с Олегом квартиру. Я с ним говорила. Олег тоже. И это вся информация. Я тебе оставляю квартиру, всю мебель, возьму только свои шмотки. Адвокат тебе позвонит. Вопросов нет?
— Нет, — помолчав, ответил он.
— Я рада. Я хотела завтра утром обо всем тебе рассказать. Перед уходом. Решила не травмировать. Но ты сам меня вынудил. Извини, что так все получилось. А теперь я хотела бы немного поспать. Иди к себе.
И он ушел. Безропотно. Пошел на кухню, выпил бутылку мартини. Прямо из горлышка. И, не раздеваясь, лег спать. Когда проснулся, ее уже не было. С тех пор он ее и не видел. На суде он не присутствовал, его интересы представлял адвокат. Однажды по телевизору, на каком-то официальном приеме, она мелькнула один раз. Ему тогда показалось, что она похорошела…
— Они уже разлепились, — сообщил Тюменин. — Можно начинать.
Станкевич не ответил.
Олег с Эллой жадно набросились на голубцы. Ели молча, в просторной двадцатиметровой кухне, отделанной белым пластиком. Элка лишь набросила халат на голое тело, а Олег сидел в трусах, то и дело вожделенно посматривая на нее. Она его всегда возбуждала.
Дача была государственная, но Шелишу разрешили ее выкупить. Семь тысяч долларов не деньги, и Элла постоянно его подталкивала оформить купчую, тем более что можно было в кредит, а это почти бесплатно. Но Олег медлил, сопротивлялся, боясь разбойных журналистов, которые очень любили обсасывать такие темы. Последний месяц они громили генералов, понастроивших себе каменные виллы за счет армии, и Шелиш притормаживал Элкины аппетиты.
— Подожди, поутихнут, а осенью все оформим, — пообещал он.
Пока же к каждой даче прикрепляли кухарку и домработницу, что имело свои выгоды. Они приходили утром и вечером. Готовили завтрак, обед, убирались, а в пять возвращались на пару часов для приготовления ужина и, если потребуется, вечернего гостевого застолья. Лишаться на целое лето таких удобств тоже не хотелось, и Элла согласилась: осенью так осенью.
Олег съел четвертый голубец и отвалился от стола. Посмотрел на жену и загадочно улыбнулся.
— Чему ты улыбаешься? — спросила она.
— На следующей неделе я уезжаю в Штаты, — прожевав, сообщил он.
— Один?
Олег поднялся, налил себе и жене по стакану его любимого вишневого компота, выдерживая томительную паузу.
— А как бы ты хотела? — хитро улыбнулся он.
— Что значит — как бы я хотела? — не поняла она. — Есть же протокол.
— Они всегда приглашают с женами за исключением отдельных переговоров, когда только один на один для решения важных межгосударственных вопросов. Тут уже мы решаем, как и что. На этот раз Белов вдруг дал добро взять тебя с собой. Но я подумал, что тебе будет там неинтересно, и отказался. — Шелиш состроил грустное лицо и вздохнул.
Несколько секунд длилась пауза. У Эллы даже вытянулось лицо от обиды.
— Ты что, с ума сошел?! — прошептала она.
— Разве? — удивился он.
— Ну почему ты решил, что мне будет неинтересно?! — Она чуть не задохнулась от возмущения. — Ты бы хоть спросил меня для приличия! Я что, бесплатное приложение к твоей карьере?! Девочка для постели?
— Эл, что за упреки? Ты же знаешь, как я люблю тебя!
— Теперь я начинаю сомневаться! — гневно сверкнув глазами, зло усмехнулась она. — Я тоже деловая женщина! Ты запретил мне работать в журнале, убедив, что придется много с тобой ездить, помогать тебе в работе на компьютере, а в результате обрек сидеть дома и давать указания кухарке, следить за чистыми рубашками, носками, поглаженными брюками да ходить с тобой на званые приемы, торжества и юбилеи! Что это, как не приложение?!
— Подожди-подожди! — остановил он ее. — Ты — моя жена, когда мы с тобой только начинали говорить о совместной жизни, я предупреждал обо всех этих тяготах этикета. Ты же мне сама объяснила, что именно этого тебе не хватает: быть женой государственного человека, а не темного дельца. Так?
