— Быстрее, Онни! Нам надо идти.
— А? Где мы?
Голос Онни был вялый, он пил до тех пор, пока Севери не рассердился окончательно и не выбросил бутылку в кювет.
— Мы дома, во дворе, в машине Севери. Он велел подождать четверть часа. Они уже прошли.
— Ага. Я еще минутку покемарю.
— Нет, Онни!
Вяйнё поднялся на сиденье и стал срывать с Онни одеяло. Оказавшись на виду, он вдруг испугался, что кто-то может в любую минуту заглянуть в окошко машины, узнать его и пристрелить.
— Быстро, Онни!
Он почти насильно заставил двоюродного брата сесть и, сжав зубы, стал тянуть его через спинку сиденья; машина качалась, оси скрипели, и на мгновенье, мешая друг другу, ребята превратились в сплошной клубок.
— Черт бы тебя драл…
— Не трогай — руку больно.
— Плевал я на твою руку…
Вяйнё приоткрыл дверцу машины — воздух был приятный, терпкий. Двор казался вымершим. Не задерживаясь, Вяйнё опустился на землю, потянул Онни за рукав, и, согнувшись, они прошмыгнули к двери погреба. Вяйнё втолкнул туда Онни, скользнул за ним и прикрыл дверь. Только после этого он осмелился перевести дух — здесь их не увидит ничей недобрый глаз.
— Я ничего не вижу…
— Подожди-ка…
Вяйнё порылся у себя в кармане, нашел зажигалку и щелкнул. Пламя отбрасывало слабый свет. Но этого было достаточно — Вяйнё увидел стену, сложенную из серых камней, земляной пол и трухлявые доски, положенные как мостки. Он оградил пламя ладонью и пошел, удаляясь от дверей. Онни ковылял за ним. Потолок был такой низкий, что приходилось нагибать голову; в щели между досок сыпались опилки, темная от пыли паутина свисала клочьями, словно рваные тряпки. Мостки расходились налево и направо. Ребята свернули направо. Неприятный запах овощей и плесневелой одежды стал острее. Наконец они увидели лесенку, услышали звук шагов, доносившийся сверху, и остановились. Над ними была кухня.
— Ш-ш…
Вяйнё поднял палец к губам, согнул голову — если стоять тихо, можно расслышать разговор.
Севери бушевал:
— …Ну и что? Значит, по нужному адресу попала, если угодила в плоскостопого, вы-то это знаете, Рууса. И если хотите забыть остальное, то вспомните хотя бы, что́ они тогда в Лахти натворили со своими собаками…
Севери отошел подальше, и его слов больше не было слышно. Вяйнё не мог понять, о чем они говорят. Но ему показалось, что в кухне кто-то плачет, стараясь сдерживаться, — это могла быть Рууса. Потом Миранда крикнула резким голосом:
— Но ты же знаешь, какой шум из-за этого поднимется! Они никогда в жизни не успокоятся, раз это был плоскостопый. Налетят, как шершни, на всех цыган. Все начнут психовать, и нашу семью возненавидят. А рано или поздно кто-нибудь расскажет, что это Вяйнё и Онни, и плоскостопые их здесь найдут, хоть мы парней в дымоходе спрячь!
Поскольку на кухне других мужчин не было, Миранда осмелилась кричать на Севери. И тут Вяйнё все понял. Рука его дрогнула, зажигалка погасла. Стало темно, хоть глаз выколи. Вяйнё дышал, приоткрыв рот, он знал, что понял правильно; и все-таки ему казалось, что это сделал кто-то другой, не он, не Онни, который дышал сейчас рядом с ним, вместе с которым он бежал через лес, а потом по горе над пляжем, через дворы до самой Шишечной улицы.
— Онни, мы убили какого-то плоскостопого…
— Ты что — сбрендил? Постучи, чтобы нас впустили.
— Нет… Послушай, что они говорят.
— …знал бы — придумал бы что-нибудь другое, — говорил Севери, и по голосу можно было понять, что ему страшно, хотя он и не хочет в этом признаваться. — Но история с Фейей еще хуже. Как там сказано…
Послышался скрип — он ходил прямо над ними. Потом зашуршала газета, и он стал читать:
— …операцию, и, по словам комиссара Кандолина, его жизнь вне опасности… Врач полагает, что через неделю, самое большее через месяц он будет на ногах.
— Слава богу, что не хуже.
— Не хуже? А что может быть хуже того, что он станет кружить вокруг нашего дома с пистолетом в руках? Что нам тогда делать?
— Мы уедем.
— Глупости… Лучше постараемся, чтобы переехали они. Это всегда была доля слабых.
— Пусти-ка… я хочу спать.
Онни отстранил Вяйнё, нащупал ступеньки, они заскрипели под его ногами. Потом он постучал — и наверху замолчали.
— Теперь я этих негодяев… — раздался голос Севери.
Его шаги приблизились. Послышался шум — отодвигали стол. Когда откинули половик, голос стал мягче — и в щель проник свет; он образовал квадрат, словно очерченный желтым мелом.
В квартире была только одна комната — не больше клетушки дежурного комиссара, но зато с балконом. Полка со стереопроигрывателем, телевизор и постель заполняли ее почти целиком. Балкон выходил на Гаванскую улицу, напротив стоял недавно выстроенный дом, в квартирах которого зажигались огни по мере того, как люди просыпались. Харьюнпяа повернулся спиной к Яане Суоминен и смотрел в окно; он считал, что так лучше, хотя его присутствие явно ей не мешало.
Было уже утро, но он еще не устал — при ночных дежурствах усталость накатывает волнами: сумрачное настроение, когда глаза неодолимо слипаются, вдруг сменяется бодростью, и в течение некоторого времени чувствуешь себя другим человеком — все видится и слышится отчетливее, чем обычно. Вот и теперь Харьюнпяа точно представлял, как Яана за его спиной поднялась с постели, как натянула колготки, щелкнув резинкой по животу, как наклонилась за лифчиком и стала в него запаковываться — когда она завела руки за спину, чтобы застегнуть лифчик, плечевые суставы хрустнули. При желании Харьюнпяа мог все это увидеть и воочию — по отражению на стекле, стоило только чуть отодвинуться, но он не хотел; пахло ночью, прерванным сном.
Это была третья квартира, куда он пришел разузнать об Асикайнене. У Тийны Малмберг из Большого Лесного переулка в Вантаа уже около года был другой приятель, она протянула Харьюнпяа в чуть приоткрытую дверь записку с номером своего рабочего телефона и попросила позднее позвонить туда. К Тарье-Леене Яаккола с Третьей линии Асикайнен за последние полгода заскочил только пару раз. Несмотря на это, Яаккола была потрясена больше всех из этих трех женщин, она едва не расплакалась. Но ответить на интересующие Харьюнпяа вопросы так и не смогла. Вместо этого она передала ему оставшиеся у нее два полиэтиленовых мешка с какими-то мелочами, принадлежавшими Асикайнену. А здесь, на Гаванской улице, Яана Суоминен открыла ему дверь в одних коротеньких трусиках.
— Ого! — только и бросила она, увидев Харьюнпяа.
— Я из криминальной полиции, старший констебль…
— Вижу. Дело касается?..
— Рейно Асикайнена.
— Его что — убили?
— Да.
Суоминен глубоко вздохнула, и руки ее опустились.
— Входите! — бросила она наконец, повернулась и прошла перед Харьюнпяа, вихляя задом; в ее движениях не было ничего деланного, зазывного, непристойного — одно безразличие.
— О’кей? — спросил Харьюнпяа.
— Что — о’кей?
Харьюнпяа обернулся. Женщина все еще была в нижнем белье — она сидела скрестив ноги и курила.
У нее была светлая, по брови челка и спускающиеся до плеч волосы. Кожа, белая, как сливки, казалась мягкой, как и открытая часть груди. Харьюнпяа подумал, нравилось ли Суоминен, когда ее касались усы Асикайнена. Его нервировала незастеленная постель. Ему казалось, что он — Асикайнен. Харьюнпяа прислонился к подоконнику и, не спрашивая разрешения, закурил.
— Спроси теперь, откуда я знала, что его убили.
— Да?
— Я не знала. Я угадала. С тех пор как Рейно стал швейцаром, он то и дело, особенно в последнее время, впутывался в опасные истории. Его злило, что надо быть любезным с пьяными свиньями, тем более что он знал многих из них еще с того времени, когда занимался сыском. У него и теперь осталось по крайней мере два неоконченных процесса.
— Где он работал?
— Везде понемногу. Последнее время — в этой помойке, недалеко от «Ассы», на боковой улице, где магазин абажуров.
Харьюнпяа вспомнил это место, но не мог припомнить, ходят ли туда цыгане; он подумал, что надо этим поинтересоваться, выяснить, кто с кем судился. Яана запустила руку в лифчик и поправила одну грудь.
— Вы любили его? — неожиданно для себя спросил Харьюнпяа.
Суоминен выразительно на него поглядела и выпустила дым из ноздрей.
— Какое это имеет значение?
— Я просто подумал… раз вы его гражданская жена.
— «Гражданская жена», меня тошнит от этих слов. Мы вместе жили. А что такое любовь? По-моему, достаточно, если оба заботятся об известных физических потребностях друг друга.
— А вы знаете, где он был вчера?
— Где-нибудь пьянствовал. Он это любил. Наверно, и без женщин не обходилось. Меня это не волнует. Только не рассказывай мне, что он был там с такой женщиной, которая льет теперь слезы возле трупа любимого…
