— Кроме того, — медленно проговорил он, — это никакой не «бродяга». Разве я не спросил у тебя сегодня утром, откуда тебе известно, что это «бродяга»?
— Перестань говорить ерунду! — вспылил я. — Это было написано в газете. — Я с торжествующим видом похлопал рукой по газете: — Вот здесь напечатано. Крупным шрифтом. Можешь сам прочесть.
Кокки опустил голову и стал рассматривать свои ботинки. Теперь, я думаю, ему было неловко за меня.
— Это верно. Палму, то есть комиссар, прав, — сказал он. — Старик этот вовсе не «бродяга». Это же видно с первого взгляда. Я даже не понимаю, кто такое мог придумать. Есть же у человека глаза!
— Но ведь в газете говорится… — начал было я.
И вдруг словно пелена упала с моих глаз, когда я наклонился, чтобы приглядеться к покойнику. Пожилой мужчина, довольно хрупкого телосложения. Башмаки, хоть и не первой молодости, заботливо вычищены. Одежда запачкана землей. Вещи не особенно элегантные, но все же и не такие, как у настоящих бродяг. А лицо, на котором остекленевшие глаза смотрели куда-то вверх, было скорее лицом мыслителя и созерцателя. Конечно, и среди пьяниц попадаются мыслители — кто там только не попадается! — но все-таки у них другие лица.
Подчеркиваю: даже будь этот старик мертвецки пьяным, а не мертвым, все равно — это не было лицо алкоголика. Не было! Хотя и было изуродовано и смотреть на него страшно.
Меня замутило. Должно быть, от съеденной соленой салаки.
Покойный недавно побывал у парикмахера. Его седые волосы были аккуратно подстрижены. Я посмотрел на его руки. Кожа на тыльной стороне была в старческих морщинах и коричневых пигментных пятнах, но совершенно очевидно, что эти руки не знали тяжелой физической работы по крайней мере много лет. Конечно, и среди бродяг… — но нет, это не были руки бродяги. Чистые руки, и никакой грязи под ногтями.
Я возликовал.
— Первое очко в нашу пользу! — заявил я. — Никакой он не бродяга, это выдумала газета.
Дверь с силой распахнулась, и в зал влетел профессор, собственной персоной. Он был мрачен, как туча.
— Что все это значит?! — грозно закричал он.
Сторож за его спиной отчаянно подавал нам какие-то знаки.
— Я, между прочим, не баклуши бью, а занимаюсь содержимым желудка — весьма любопытное исследование! — окончательной перегонкой и взвешиванием. Доверить такое ассистенту я просто не могу. Он даже не умеет обращаться с весами! Непонятно, чему теперь учат в университете?!
— Простите, профессор, — сказал Палму. — Будьте добры, не могли бы вы нам сразу сказать, от чего умер этот человек и как давно, предположительно, это произошло.
Профессор нехотя оглядел голову покойника.
— Ну, тут и младенцу ясно… — начал он, но вдруг осекся и как будто забыл о своем гневе. На его лице появилось странное выражение. — В первое мгновение, — сказал он медленно, — я подумал — мне показалось, что я его знаю…
— Мне тоже, — с готовностью отозвался я. — Потому что он был в газете.
— В газете… какой газете? — сердито буркнул профессор и уставился на меня, буравя глазами; потом потер лоб и снова внимательно посмотрел в лицо покойнику. — Такое впечатление, что я его знал прежде, в школе или… или в армии… Конечно, он давно уже мертв. Сторож сказал, что это бродяга. Хотя нет, не так давно, температура все еще выше нуля. Вот, это видно по его голове. Н-да, у кого нет школьных приятелей. У которых, бывало, стрельнешь на бутылку. Можно понять. Все мы, грешные, человеки.
— Господин профессор, — с нажимом сказал Палму, — сейчас не время для школьных воспоминаний. Поверьте мне, это так. Обычно я не люблю спешить и торопить других. Вы это знаете, профессор. Но на этот раз случай просто пожарный. Честь всего Управления… да что там, речь идет о государственном престиже. Поэтому…
Но профессор уже стоял на помосте и натягивал резиновые перчатки. Не такой уж он был вредный — сразу понял, что мы не стали бы беспокоить его по пустякам. Да и то, что я сам, лично, приехал, тоже кое о чем свидетельствовало.
Осторожными движениями он ощупал теменную и затылочную кости черепа и покачал головой.
— Довольно слабо стукнули, — заметил он, нащупывая опытными пальцами что-то невидимое. — Смерть наступила, скажем так, в результате одного удара. Но орудие какое-то новенькое, не обычный тупой предмет. Если вспомнить прежние времена, я бы сказал, его ударили мешком с песком. Но резиновая дубинка тоже подойдет. Да, пожалуй, она. Крови не вытекло ни капли.
Кокки тяжело вздохнул.
— Эх, ребята, ребята, — пробормотал он и опять сложил молитвенно руки.
— Но почему так пострадало лицо? — задал себе вопрос профессор. — Словно бы бедняга упал лицом вниз. Однако кровь отлила от лица, еще когда он был жив. Он уже ничего не чувствовал.
— Так что же, — осторожно сказал Палму, — сначала его ударили по голове, а потом уже было искалечено лицо?
— Я не могу это утверждать с абсолютной уверенностью, — ответил профессор. — Вообще, в нашей науке ничего нельзя утверждать с абсолютной уверенностью. Но таково мое мнение. Хорошо бы, например, узнать, хотя бы приблизительно, сколько он потерял крови, и сравнить с тем количеством, которое успело перегнать сердце в те считанные секунды, пока оно еще работало.
— Так-так, — торопливо сказал Палму. — А как насчет времени?
Профессор проверил окоченелость трупа, приподнял руку и покачал головой.
— Надо бы посмотреть, образовались ли уже синюшные пятна от кровоизлияния. Заодно узнать, как он лежал — на животе или на спине.
— Ага, ага, — заинтересованно подхватил Палму и кинул взгляд в мою сторону. — Да он ведь и у вас успел полдня пролежать.
— Тогда будем разоблачаться, — решительно сказал профессор, и я машинально начал снимать пиджак — у меня было впечатление, что я на приеме у врача.
Но, к счастью, я быстро опомнился, видя, как сторож торопливо подступил к покойнику и стал рывками стягивать с него пиджак.
Кокки пришел в ужас.
— Погодите, что вы так с ним! — засуетился он. — Мне же еще нужно взять пробы для анализов. И мы еще не фотографировали!
И Кокки торопливо начал вынимать из своей санитарной сумки и раскладывать на ближайшем столе маленькие бумажные пакетики.
— Нет, фотографий уже больше чем достаточно, — твердо сказал Палму, и на этот раз я был с ним совершенно согласен. — Лучше помоги-ка. Все помогайте!
Но сделать это было не так легко. Если вы когда-нибудь пытались раздеть окоченевшее тело, тогда вы меня поймете. У сторожа это получалось мастерски, да и профессор орудовал довольно ловко. Для очистки совести Кокки все же расстелил на столе чистые листы, брал вещи и заботливо заворачивал их, каждую отдельно. Палму ограничился тем, что стянул с покойника башмаки. А я… мне, говоря по правде, пришлось ненадолго отвернуться, и я поклялся никогда больше не есть картошки в мундире, сваренной вместе с соленой салакой.
Так что я слышал только монотонное бормотание Кокки:
— Платье готовое. Меток нет. В кармане ничего нет. В другом кармане тоже ничего. Чист. До основания.
Палму вполголоса:
— Носки аккуратно заштопаны. Аккуратнее, чем мои. Меток нет. Подштанники чиненые. Обшлага рукавов и воротник пальто потертые, но чистые. Опрятный старикан.
Я обернулся на восклицание профессора.
— А это что такое?
От чистого сердца прошу прощения у бедного старика за то, что мне пришлось хладнокровно взирать на его наготу. То есть мне случалось бывать вместе с кем-нибудь в сауне, ну и всякое такое, но я всегда был убежден, что нельзя, нехорошо смотреть на обнаженные тела умерших. Наверно, это правда, что полицейский из меня никудышный, как не раз замечал Палму. Прежде он, однако, утешал меня тем, что я отлично выгляжу за письменным столом, изображая деловитость и виляя хвостом перед начальством.
И вот я своими глазами увидел кошмарные черно-синие пятна на боках у покойника. И своими ушами услышал, как слабо хрустнули сломанные ребра под рукой профессора. Тот выпрямился, его лицо побагровело.
— Это… это что-то неслыханное, — сказал он. — По крайней мере, такого я еще не встречал. Хотя кое-что в жизни видел. Но насколько я могу судить, ему умышленно сломали ребра уже после смерти. Как это понимать?.. Чтобы уродовали лицо и ломали кости уже мертвецу!
— Бедняги, — прошептал Кокки, — бедняги, не ведают, что творят.
— Подонки! Мразь! — взревел я.
Именно так. Я нечасто ругаюсь. Я ведь должен служить примером для подчиненных. Ведь не все получили такое домашнее воспитание, как я. Но если бы в ту минуту передо мной оказалась ухмыляющаяся рожа какого-нибудь битника, я, ей-богу, врезал бы ему как следует!
— Ну-ну, — успокоительно проговорил Палму, словно читая мои мысли, — сначала разберись, а потом уже дерись. Закон и порядок необходимо соблюдать.
