— Отнюдь. Все в полном порядке… Мистер и миссис Кросби еще у себя?
— Уехали полчаса назад.
— Вы это видели сами?
— Как сейчас вижу вас.
— В отеле есть еще выходы?
— Есть еще два, но один из них — для служебного пользования…
— Вы сказали, что мистер и миссис Кросби вернулись около трех часов утра. С того времени к ним никто не приходил?
Дежурный по этажу, горничная и швейцар подтвердили: супруги Кросби вернулись домой под утро, и до одиннадцати никто их не тревожил.
— Не отправляли ли они пакета с рассыльным?
— Нет, не отправляли.
Но ведь с четырех дня до семи утра Ян Радек находился в полицейском комиссариате квартала Монпарнас и сообщаться с внешним миром не мог.
В семь утра он вышел на улицу без гроша в кармане. А около десяти уже сидел за стойкой в «Куполе». При нем было одиннадцать тысяч франков, и по меньшей мере десять из этой суммы находилось накануне в бумажнике Уильяма Кросби.
— Вы разрешите мне на минутку подняться наверх?
Администратор нехотя дал согласие, и лифт поднял Мегрэ на четвертый этаж. Номер оказался обычным люксом. Две спальни, две ванны, будуар и салон.
Кровати были еще не убраны, как и посуда после первого завтрака. Лакей старательно чистил щеткой смокинг американца, а во второй комнате висело на стуле парчовое вечернее платье.
По номеру были разбросаны разные мелочи — дамская сумочка, портсигар, трость, неразрезанный роман.
Мегрэ вышел на улицу и поехал в бар «Риц». Метрдотель сообщил, что супруги Кросби и мисс Эдна Рейхберг занимали накануне вечером столик № 18. Они приехали около девяти часов и уехали в половине третьего. Ничего странного метрдотель не заметил.
— Откуда же у него эти деньги? — бормотал Мегрэ, пересекая Вандомскую площадь. Внезапно он остановился, какая-то машина чуть не задела его бампером.
«Какого черта Радек мне их показал? Больше того, теперь деньги у меня, и попробуй объясни, как они ко мне попали. А то, что он говорил о Сене…»
Неожиданно для самого себя Мегрэ остановил проезжавшее мимо такси.
— Сколько времени вам нужно, чтобы добраться до Найди? Это чуть подальше Корбейля, — спросил он шофера.
— Не меньше часа. Дороги очень плохие.
— Поехали! Остановитесь у первой табачной лавки.
Мегрэ уселся поудобнее в углу машины. Запотевшие изнутри стекла покрылись капельками дождя. Комиссар любил такие передышки, тихий час среди кипучего дня. Уютно завернувшись в широченное черное пальто, известное всем на набережной Орфевр, он курил одну трубку за другой.
За окнами мелькали пейзажи городских окраин, потом пошли грустные октябрьские поля. Иногда сквозь голые деревья виднелась зеленоватая рябь Сены.
«У Радека могла быть только одна причина заговорить со мной и показать мне деньги: сбить следствие с пути, запутать меня в новых осложнениях. Но для чего? Чтобы дать Эртену время убежать? Или чтобы бросить тень на Уильяма Кросби? Но он прекрасно понимал, что тем самым бросает тень и на себя».
В памяти комиссара всплыли слова Радека: «Вы взяли за основу неверные данные…»
Ясно! Он намекал на то, что Мегрэ добился разрешения на доследование уже после того, как суд присяжных вынес свой вердикт. Допустим, он ошибся… Но в какой степени? Ведь существуют же вещественные доказательства, которые не так легко опровергнуть. Если даже предположить, что убийца м-с Хендерсон и ее горничной воспользовался обувью Жозефа Эртена, чтобы оставить следы его ботинок, то не мог же он украсть у него отпечатки пальцев! А эти отпечатки были обнаружены как раз на предметах, которые нельзя было вынести с места преступления: на занавесках, простынях, стенах.
В чем же тогда он ошибся? Эртена видели в полночь в «Голубом павильоне». Он вернулся к себе, на улицу Мсье-ле-Пренс, в четыре утра…
«Вы так и будете делать одну ошибку за другой!» — заявил этот Радек, который внезапно возник в самый разгар расследования, длившегося несколько месяцев, и о котором раньше никто и не подозревал.
Накануне в «Куполе» Уильям Кросби ни разу не взглянул на Радека. Он и бровью не повел, когда Мегрэ назвал его имя. Тем не менее деньги Кросби оказались в кармане рыжего. И тот сам счел нужным сообщить об этом полиции. Больше того! Казалось, он нарочно выдвигает себя на первый план, претендует на главную роль.
«С момента, когда он покинул комиссариат, и до той минуты, когда я увидел его в „Куполе“, у него было ровно два часа. За это время он побрился, переменил рубашку. И за это же время получил деньги…»
И Мегрэ, которому очень хотелось успокоить себя, заключил: «На получение денег он мог потратить меньше получаса. Следовательно, он не успел бы в Нанди и вернуться оттуда».
Деревня Нанди стоит над Сеной. Поверху дул холодный и порывистый восточный ветер, пригибая оголенные деревья. Темные поля простирались до самого горизонта, и лишь крохотная фигурка охотника блуждала по ним.
— Куда вас подвезти? — спросил шофер, подняв стекло.
— Остановитесь у въезда в деревню. И подождите меня.
В деревне была одна длинная улица. Посредине ее на одном из домиков виднелась вывеска:
Эварист Эртен, трактирщик.
Когда Мегрэ толкнул дверь, звякнул колокольчик. В просторной комнате, увешанной лубочными картинками, не было ни души. Однако на гвозде висела шляпа бригадира Люкаса.
— Эй, есть тут кто-нибудь? — крикнул комиссар.
Наверху послышались тяжелые шаги, но прошло минут пять, прежде чем на лестнице в конце коридора появилась человеческая фигура.
Мегрэ увидел высокого старика лет шестидесяти, с пристальным неподвижным взглядом.
— Что вам угодно? — спросил старик и тут же добавил: — Вы тоже из полиции?
Он сказал это невыразительным голосом, еле ворочая языком, и не произнес больше ни слова. Потом молча указал на лестницу, на которой все еще стоял, и начал медленно взбираться по ней.
Сверху доносился глухой шум. Лестница была очень узкая, стены были выбелены известью. Поднявшись, Мегрэ увидел полураскрытую дверь, а за ней бригадира Люкаса. Опустив голову, бригадир стоял возле окна, не замечая вошедшего комиссара.
Почти тут же Мегрэ заметил кровать, склонившегося над ней мужчину и старую женщину, распростертую в старом вольтеровском кресле. Комната была довольно просторная. Дубовые балки поддерживали потолок, стены были не оклеены обоями, а дощатый пол скрипел под ногами.
— Закройте дверь! — раздраженно крикнул мужчина, склонившийся над кроватью. Это был врач. На круглом столе красного дерева стоял его саквояж с инструментами. К Мегрэ подошел расстроенный Люкас.
— Так быстро?.. Как вы успели? Я звонил всего час назад.
На кровати лежало безжизненное тело Жозефа Эртена. Бледная, с проступающими ребрами грудь была обнажена.
Старуха в кресле, не переставая, стонала. Отец приговоренного стоял у изголовья кровати, взгляд его пугал своей пустотой.
— Выйдем отсюда, — тихо сказал Люкас. — Я вам все расскажу.
На площадке он замешкался, затем толкнул дверь комнаты, расположенной напротив. Здесь тоже было не убрано. На стульях была разбросана женская одежда. Окно комнаты выходило во двор, где мокрые куры копались в размокшем навозе.
— Ну, Люкас?
— Скверное утро, комиссар. Позвонив вам, я вернулся и отпустил жандарма. Мне предстояло понемногу разобраться в обстановке.
Старик Эртен был со мной в зале и спросил, не хочу ли я закусить. Он смотрел на меня довольно подозрительно, особенно после того, как я сказал, что поджидаю товарища и что, возможно, останусь здесь на ночь. Потом из кухни, что в конце коридора, донеслись чьи-то голоса, и я увидел, что хозяин удивленно прислушивается. Он крикнул: «Это ты, Викторина?» Через две-три минуты вошла старуха, выражение ее лица было очень странное, как у людей, которые сильно взволнованны, но хотят казаться спокойными.
— Я иду за молоком, — объявила она.
— Почему? Еще рано! — сказал старик.
Но она все-таки надела сабо, повязала косынку и ушла. Тогда старик отправился на кухню, но там не было никого, кроме дочери. Я услышал крики, рыдания, но сумел разобрать только одну фразу: «Я должен был догадаться! Достаточно было взглянуть на мать!..»
Старик быстро пересек двор и вошел в сарайчик, где прятался Жозеф Эртен. Он вернулся только через час, дочка как раз обслуживала двоих возчиков. Глаза у нее были заплаканы, и она не осмеливалась их поднять. Потом вернулась старуха, в кухне опять началась какая-то возня. Немного погодя появился старик, взгляд у него был неподвижный и пристальный. И тут я понял, почему они так засуетились. Женщины наткнулись в сарайчике на Жозефа и решили ничего не говорить старику. А тот почуял, что дело неладно. Когда старуха ушла, он спросил у дочери, и она все рассказала. Он пошел к сыну и заявил, чтобы тот немедленно убирался.
