— Да, бабушка.
Он дрожащими пальцами вынул фотографии из желтого конверта «Кодак». Тщедушный молодой человек с узкими плечами, он совсем не был похож на прыгуна в высоту из телевизионного рекламного ролика. Рот у него был маленький, как у девушки, один угол был словно натянут, и, когда молодой человек улыбался, что случалось с ним очень редко, этот уголок оставался на месте. От правого угла рта вверх к виску шел шрам. Волосы каштановые, коротко остриженные и мягкие, подбородок практически гладкий. С первого взгляда ему часто давали пятнадцать, а перед киносеансами «до восемнадцати» постоянно приходилось показывать паспорт. Он не поднимал вокруг этого шума, он вообще не любил скандалить.
Он медленно перебирал фотографии, которые видел бесчисленное количество раз. Но сейчас они выглядели по-другому. Сейчас он искал в них предзнаменования того, что должно было случиться много позже, хотя он, конечно, не знал об этом, когда делал их. Анни, с деревянным молотком в руке, со страшной силой вбивает колышек для палатки. Анни на прыжковой вышке, стройная, как ива, в своем черном купальнике. Анни, спящая в зеленом спальном мешке. Анни на велосипеде, лицо скрыто светлыми волосами. А вот он сам возится с примусом. Вот они вдвоем. Ему пришлось долго ее уговаривать сфотографироваться. Она терпеть не могла позировать перед объективом.
— Хальвор! — закричала бабушка от окна. — Приехал полицейский автомобиль!
— Да, — тихо сказал он.
— Зачем он сюда приехал? — Она вдруг озабоченно посмотрела на него. — Что им надо?
— Это из-за Анни.
— А что с Анни?
— Она мертва.
— Что ты такое говоришь?
Она осторожно проковыляла обратно к стулу и оперлась о ручку.
— Она мертва. Они приехали, чтобы допросить меня. Я знал, что они приедут, я ждал их.
— Почему ты говоришь, что Анни мертва?
— Потому что она мертва! — закричал он. — Она умерла вчера! Звонил ее отец.
— О боже, но почему?
— Ну я-то откуда знаю? Я не знаю почему, я только знаю, что она мертва!
Он спрятал лицо в ладонях. Бабушка, как мешок, опустилась в кресло и стала еще бледнее, чем обычно. У них так долго все шло хорошо. Этого, конечно, не может быть, не может.
Кто-то резко застучал в дверь. Хальвор вздрогнул, положил фотографии под скатерть и пошел открывать. Их было двое. Они какое-то время стояли в проеме и смотрели на него. Было несложно угадать, о чем они думали.
— Тебя зовут Хальвор Мунтц?
— Да.
— Мы приехали задать тебе несколько вопросов. Ты понимаешь, почему мы тут?
— Ее отец звонил сегодня ночью.
Хальвор кивал и кивал. Сейер увидел старуху в кресле и поздоровался.
— Это твоя родственница?
— Да.
— Есть место, где мы могли бы поговорить наедине?
— Только у меня в комнате.
— Да? Если ты не возражаешь, тогда…
Хальвор первым вышел из гостиной, прошел через тесную кухоньку и зашел в маленькую комнату. Дом, должно быть, старый, подумал Сейер, теперь уже так не строят. Мужчины расселись на расшатанном диване, Мунтц сел на постель. Старая комната с зелеными стенами и широким подоконником.
— Это твоя бабушка? В гостиной?
— По отцу.
— А родители?
— Они разведены.
— И поэтому ты живешь здесь?
— Мне предоставили выбор, с кем жить.
Слова получались сухими и отрывистыми, как камешки.
Сейер огляделся, поискал фотографии Анни и нашел одну — маленькую, в желтой рамке, на ночном столике. Рядом с ней стояли будильник и статуэтка Мадонны с младенцем, возможно, сувенир с юга. Единственный плакат на стене — какой-то рок-певец и надпись «Meat Loaf» поперек картинки. Музыкальный центр и диски. Шкаф для одежды, пара кроссовок, не таких хороших, как у Анни. На ручке шкафа висит мотоциклетный шлем. Неубранная постель. Напротив окна — столик, на нем — изящный компьютер с маленьким дисплеем. В ящике рядом — дискеты. Сейер посмотрел на верхнюю: шахматы для начинающих. В окно он видел двор, «Вольво», припаркованную рядом с пристройкой, пустую будку и мотоцикл, накрытый полиэтиленом.
— Ты ездишь на мотоцикле? — задал он наводящий вопрос.
— Когда получается. Он не всегда заводится. Я хочу привести его в порядок, но пока сейчас у меня нет денег.
Он немного подергал воротник рубашки.
— Ты работаешь?
— На фабрике по производству мороженого. Уже два года.
Фабрика по производству мороженого, подумал Сейер. Два года. Значит, он закончил среднюю школу и начал работать. Возможно, совсем не так глуп, получил профессиональный опыт. Спортивным его не назовешь, слишком худой, слишком бледный. Анни была настоящей спортсменкой, старательно тренировалась и училась в школе, а этот мальчик паковал мороженое и жил с бабушкой. Сейер ощутил какой-то диссонанс. Это была почти высокомерная мысль, он отогнал ее.
— Теперь мне придется спросить тебя кое о чем. Ты не будешь против?
— Нет.
— Тогда я начну так: когда ты в последний раз видел Анни?
— В четверг. Мы были в кино, на шестичасовом сеансе.
— На каком фильме?
— «Филадельфия». Анни плакала, — добавил Хальвор.
— Почему?
— Фильм был грустный.
— Да, точно. А потом?
— Потом мы поели в кафе при кинотеатре и сели на автобус, идущий до ее дома. Посидели в комнате и послушали пластинки. Я сел на автобус домой в одиннадцать. Она проводила меня до остановки у мэрии.
— И больше ты ее не видел?
Он покачал головой. Шрам придавал ему обиженный вид. На самом деле, думал Сейер, у него очень красивое, правильное лицо, зеленые глаза. Маленький рот создавал впечатление, что парень постоянно пытается спрятать некрасивые зубы.
— Не общался ли ты с ней по телефону или еще как-то?
— По телефону, — быстро ответил Мунтц. — Она звонила на следующий вечер.
— Что она хотела?
— Ничего.
— Она была очень тихой девочкой, верно?
— Да, но любила поговорить по телефону.
— Значит, она ничего не хотела, но все-таки позвонила. О чем вы разговаривали?
— Если вам обязательно нужно знать, мы говорили обо всем и ни о чем.
Сейер улыбнулся. Хальвор все время смотрел в окно, как будто хотел избежать визуального контакта. Может быть, он чувствует себя виноватым или просто стесняется. Сейеру стало жаль парня. Любимая мертва, а ему, возможно, даже не с кем поговорить, кроме бабушки, которая ждет в гостиной. Кроме того, может быть, он еще и убийца, думал Сейер.
— А вчера ты, как обычно, был на работе? На фабрике?
Хальвор немного помедлил.
— Нет, я был дома.
— Значит, ты был дома? Почему?
— Я был не совсем здоров.
— Ты часто пропускаешь работу?
— Нет, я нечасто пропускаю работу! — Он поднял голос. В первый раз он показал, что что-то чувствует.
— Твоя бабушка может это, естественно, подтвердить?
— Да.
— И ты не был на улице вообще, весь день?
— Только немного прогулялся.
— Несмотря на то, что был болен?
— Нам же нужна еда! Бабушке не так легко дойти до магазина. Она справляется с этим только в погожие дни, а их бывает немного. У нее ревматизм, — объяснил он.
— О'кей, я понимаю. Ты можешь рассказать, чем ты болел?
— Это обязательно?
— Тебе не обязательно делать это прямо сейчас, но, может быть, ты все-таки вспомнишь.
— Да, хорошо. У меня бывают ночи, когда я не могу заснуть.
— Да? И ты остаешься на следующий день дома?
— Мне нельзя следить за машинами на тяжелую голову.
— Это звучит разумно. Почему ты время от времени не спишь по ночам?
— Это просто детская травма. Так ведь это называется?
Он внезапно улыбнулся горькой улыбкой, неожиданно взрослой на юном лице.
— Когда примерно ты вышел из дома?
— Примерно в районе одиннадцати.
— Пешком?
— На мотоцикле.
— В какой магазин?
— «Киви» — в центре.
— Значит, вчера он завелся?
— Он заводится почти всегда, если у меня хватает терпения.
— Как долго тебя не было?
— Не знаю. Я не знал, что меня будут допрашивать.
Сейер кивнул. Скарре писал как сумасшедший.
— Ну примерно?
— Может, два часа.
— И бабушка может это подтвердить?
— Вряд ли. Она не очень хорошо соображает.
— У тебя есть права на вождение мотоцикла?
— Нет.
— Как долго вы были вместе, ты с Анни?
— Довольно долго. Пару лет. — Он провел рукой под носом, продолжая смотреть во двор.
— Как ты считаешь, у вас все было хорошо?
— Несколько раз мы расставались.
— Кто был инициатором, она?
— Да.
— Она говорила почему?
— Вообще-то нет. Но она не была особенно привязана ко мне. Хотела, что мы остались просто друзьями.
— А ты не хотел?
Он покраснел и посмотрел на свои руки.
— У вас были сексуальные отношения?
Он еще сильнее покраснел и снова посмотрел во двор.
