и рассыпал из перед Анной Григорьевной:
– Видели эту женщину?
– Нет.
– Молоко она когда–нибудь брала?
– Не запомнилась.
Хозяйка виновато оглядела гостей, которых ей так не хотелось огорчать.
– Анна Григорьевна, я потом запишу рецептик этого печенья? – спросила Кашина.
– Ради бога…
Тут Петельников обратил внимание на это печенье, которого в громадном блюде осталось несколько штучек. Леденцов жевал его с праздничным воодушевлением.
– Корица–то вредна, – буркнул ему Петельников.
– А что от нее?
– Корой покроешься.
– Пусть кушает, я еще принесу.
– Ему уже хватит. Анна Григорьевна, вспомните какие–нибудь детали того дня, которые показались вам необычными.
– Да нет таких деталей…
– Тогда расскажите подробно, как шла торговля.
– Обыкновенно. Стоит очередь, я наливаю в бидоны, получаю деньги… Бывает, что у меня нет сдачи. Тогда покупатель идет менять в булочную или ждет, пока я насобираю рублей. Ну случается, краник заедает. Беру молоточек, стукну раз… Чей–нибудь бидон пролью, бывает… А что еще?
Петельников вздохнул. Хозяйка опять виновато поежилась от неумения им угодить.
– Анна Григорьевна, абажур сами делали? – обрадовалась Кашина.
– Все сама, кроме каркаса, – тоже обрадовалась хозяйка, уходя от непонятной для нее беседы.
– Очень мило…
– Товарищ капитан, разрешите задать хозяюшке вопросик?
– Пусть парнишка разузнает, – поддержала она.
Петельников кивнул.
– Анна Григорьевна, погода какая стояла?
– Тепло было, не по–осеннему.
– А в чем вы были одеты?
– Юбка, курточка, а сверху белый халат…
Петельников и Кашина переглянулись. Леденцов это заметил и быстро проговорил:
– В нашем деле важны мелочи, товарищ капитан.
– Правильно, об этом и в кино показывают, – подтвердила хозяйка, всплеснула руками и суетливо зачастила: – Вспомнила, господи! Часов этак в одиннадцать подходил задумчивый мужчина в очках, выпил стакан молока и сильно огорчился, что первая цистерна скисла. Все спрашивал, как да почему…
– Какой он из себя? – оживился Леденцов, хватаясь за вздыбленный чуб.
– Это Рябинин, – вставил Петельников.
– Вопрос снимается. А в тот день краник заедало?
– Да его на дню несколько раз заедает.
– Постукивали?
– Постукивала.
– А молоточек где лежал?
– На цистерне, пломбу там я срывала.
– За молоточком сами лазали?
Анна Григорьевна задумалась:
– Мне–то некогда. Кого–то просила… А–а, мужчина поднялся.
– Не женщина?
– Нет–нет.
– Это было до скисания или после?
– До, еще до.
– Какой мужчина из себя?
– Нормальный, как и все.
– Шатен, брюнет или как я? Одет в плащ, в полупальто или в мужской брючный костюм?
– Когда я торгую, то от всего отрешена. Знаю, что мужчина лазил, а глаз на него и не поднимала.
– Лимит вопросов исчерпан, – успокоился Леденцов, посматривая на пустое блюдо.
– Спасибо, Анна Григорьевна, – поблагодарил Петельников, уже отодвигаясь от стола. – Последний вопрос: молоток лежал на крышке цистерны?
– Да.
– А она была открыта?
– Прикрыта.
– Ее можно было приподнять?
– Можно…
– Вилена, бери рецепт печенья. Испечешь – пригласи Анну Григорьевну и меня с Леденцовым. Только для Леденцова пеки этой сдобы пару ведер.
В прихожей, надевая плащ, Петельников вполголоса похвалил:
– Молодец, Леденцов.
– Нас же интересует не мужчина, а Калязина.
– Неизвестно, что нас интересует.
– Вы, товарищ капитан, считаете, что я дурак, которого сразу видно. А меня сразу не видно. У меня такой стиль – работать под дурачка.
– Иногда ты уж слишком вживаешься в образ.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Сны бывают фантастические, глупейшие, бессвязные, кошмарные, интересные… А бывает сон цельный, какой–то художественный, с началом и концом, как небольшой рассказ…
Якобы хватают меня с двух сторон ангел и сатана (уж не Калязина ли телепнула мне этот сон?). Ангел тащит в свою сторону, а дьявол в свою. Я упираюсь, что–то объясняю… Скажу приятное ангелу – он меня тянет; скажу приятное черту – он волокет. Я их не боюсь. Они вроде бы мне знакомы, только один светленький, а второй черненький.
И все–таки черт перетянул. Захихикал, затрясся и зачастил: «Поджарю тебя, поджарю…» А я ставлю ему условие: «Только не на маргарине, а на сливочном».
Вот какой я храбрый – во сне.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Похоже, что Рябинин схватил меня за глотку. Неужели он думает, что я буду кричать: «Пощадите!» Не–е–ет, я тоже приемчики знаю…
Лет двадцать назад в глухой деревне Слюнино одна умиравшая старуха дала мне карр–камень. Нужно выйти с ним в полночь на развилку дорог и задумать… Задумаю я Рябинину то, что он задумал для меня. Не хотела я прибегать к этому средству, да вынудили. О, карр–камень, сбрось ворога наземь…
С л е д о в а т е л ю Р я б и н и н у. Извините, что решилась на письмо, да хочется поделиться. В войну мне было шестнадцать лет. Отец на фронте, а нас у матери четверо. Однажды мать и говорит: «Доченька, согрей воды, я сегодня умру». И стала учить, как мне с детьми без нее существовать. Под утро она умерла…
После похорон глянула я на ребятишек, на троих, все мал мала меньше. Вышла в темный коридорчик да так и зарыдала, что прямо в голос. Уж и выплакалась совсем, вытерлась, поднимаю голову – стоит передо мной мать: «Не плачь, доченька. Все обойдется. А меньшого я у тебя возьму, тебе полегче будет». Хочу я сказать, а ее уже нет. Через месяц маленький простудился и умер.
Конечно, наука этот случай объяснит, но я не очень и хочу. Свою мать я помню и в работе, и в отдыхе, и в разные моменты нашей жизни, но ярче всего помню в том коридоре – стоит она и смотрит на меня с такой жалостью, от которой сердце у меня до сих пор кровью обливается.
Уважаемая гражданка Судьбинина! Мне кажется, что вы очень добрый человек. Желаю вам длинной и нетяжелой жизни. Следователь Рябинин.
Калязина вышла из лаборатории на гравийные дорожки небольшого тенистого парка. От кустов, обстриженных, словно с них собрали чайный лист, отделилась невысокая миниатюрная девушка в брючном костюме.
– Аделаида Сергеевна, я к вам…
– Да, милочка, – не удивилась Калязина: ее знали в лицо, с ней заговаривали, у нее просили автографы.
– Я от Германа Борисовича Пинского.
Калязина глянула на нее иным, ожившим взглядом:
– Пройдемся, милочка…
Они пошли по хрусткому гравию, который тут же кончился, выпустив их на вечернюю улицу.
– Герман Борисович мне звонил. Как вас звать?
– Вера Акимова.
Изящная птичка. Костюм хороший, импортный, но сидит слегка мешковато: обтягивает то, что не нужно, и не выделяет то, что желательно.
– Итак, Вера Акимова, зайдем в мороженицу?
Девушка с готовностью кивнула: не задумалась, не усомнилась, не ломалась. Выучена подчиняться. Впрочем, на первых порах все хвостиком виляют.
В кафе «Пингвин», как всегда, было полно молодежи, но им подвернулся удачный столик с тремя стульями. Лишний стул Калязина накрыла своей широкополой шляпой.
– Милочка, что–нибудь выпьем?
Вера неопределенно улыбнулась, показывая, что она на все согласна. Калязина подняла руку, и официантка, которую
