Маша наблюдала за Призом. Впервые она видела его живьем, причем совсем близко. Так близко, что заметила толстый слой грима на его лице и почувствовала странный запах. Сначала ей казалось, что запах этот просто витает в гостиной из-за жары, из-за скопления людей. Нет окон, кондиционер гоняет застоявшийся воздух. Но, принюхавшись, она поняла, что воняет Приз. У него потеют ноги. Актриса, сидевшая вплотную к нему, ничего не чувствовала, поскольку вылила на себя полбутылки приторной туалетной воды. Но девочка-администратор, которая принесла ему кофе, наклонившись над столиком, невольно поморщилась.
Приз что-то отвечал актрисе, совсем тихо, на ухо. Он выглядел вполне расслабленным, он улыбался. Однако глаза его беспокойно шныряли по гостиной, он то и дело ловил свое отражение в зеркалах, менял позу, трогал себя за нос, за подбородок, подергивал мизинец левой руки. Вероятно, привык носить кольцо на левом мизинце, но сейчас кольца не было.
У него заверещал мобильный, и он вздрогнул. Говорил он быстрым свистящим шепотом, сердито торопил кого-то, повторяя: «Время, время!». Маша сумела услышать, чем закончился разговор, поскольку Приз чуть ли не выкрикнул последние слова: «Ты не знаешь? Ну, блин, а кто должен знать?! Это твои проблемы».
Телефонный разговор очень напряг его, он покраснел сквозь грим, и Маше показалось, что изо рта и из ушей его сейчас повалит пар.
«Интересно, он всегда такой, или у него серьезные неприятности? А в общем, он скучный, вполне обыкновенный, этот Вова Приз. Таких самовлюбленных нарциссов, наглых и нервных, тысячи, особенно среди тех, кто тусуется и раскручивается изо всех сил. Может, все это вообще мои фантазии? Одно дело — сериалы, экстремальные шоу, футболки, матрешки, и совсем другое — большая политика. Я, конечно, преувеличиваю. Вова Приз — будущий российский фюрер. Ха-ха, как смешно! Переоценивать противника иногда опасней, чем недооценивать его, ибо в этом случае ты рискуешь стать посмешищем, идиотом в глазах окружающих, и что еще хуже — в собственных глазах. Можно представить себе Вову Приза в роли президента России? Нет, конечно. Но ведь тоже самое говорили и про Гитлера. Никто не мог представить. Смеялись. Покатывались со смеху. Какие у него были шансы, у Гитлера, когда он нищенствовал в Вене, ночевал на парковых скамейках, вопил в пивных? Один из тысячи городских сумасшедших. Бездарный живописец, дважды провалился на вступительных экзаменах в Академию художеств. Паранояльный психопат с половой патологией. Амбиции вселенского масштаба. Впрочем, генерал Людендорф, человек умный и заслуженный, поддался обаянию фельдфебеля с сомнительным прошлым. И не только он. Многие сделали ставку на Гитлера. Почему? Когда смотришь хронику тех лет, видишь урода, психа. Ни одного естественного движения. Или это сегодня так кажется? Для современников было в нем нечто… Господи, что же? Нечто забавное, смешное, неординарное? Вот у Приза носки воняют. Это не смешно. Но это неординарно. Собственной вони не чувствует. Зато сечет взгляд мгновенно. Дергается, косится на меня. Ладно, милый, расслабься, я тобой любуюсь и восхищаюсь, как все здесь, в этих гостиных, как публика, которая толчется в коридоре».
Действительно, было, чем восхищаться. Свою карьеру он сделал мгновенно, на одном дыхании. Другие бьются годами, чтобы заработать хотя бы одну сотую такой славы и всенародной любви. А этот выскочил, как черт из табакерки. То есть не из табакерки, а с телеэкрана. Сыграл главные положительные роли в нескольких боевиках. Потом стал вести экстремальное молодежное шоу с мотогонками, парашютами, отвесными скалами, морскими глубинами и необитаемыми островами. Вскоре его физиономия украсила бутылки с прохладительными напитками, банки с консервированными огурцами, картонки с бритвенными лезвиями, нижнее белье, не только мужское, но и женское. Под улыбающимся портретом сияла косая красная надпись: «Очнись, Россия!».
«Неужели только я знаю, что это был один из лозунгов Гитлера, когда он шел к власти? „Очнись, Германия!“ Почему никому здесь это не приходит в голову? Впрочем, исторические аналогии ничего не доказывают. Каждый раз все происходит по-новому».
На ток-шоу Приз явился в кроссовках, потертых джинсах и линялой синей футболке. Все это необычайно шло ему. Невысокий ладный крепыш. Темные прямые волосы аккуратно зачесаны назад. Фаянсовые голубые глаза. Мертвые глаза. Но стоило ему оказаться на публике, перед камерой, и взгляд его удивительно преображался. Он умел глядеть тепло, проникновенно, он согревал своим ясным внимательным взором. Он умел быть простым, живым и уютным. Сынок, братишка, однокашник, свой, родной, и ничего с ним не страшно.
Маша так увлеклась Призом, что почти не замечала никого вокруг. В гостиной толклись постоянные участники ток-шоу. Вечные сидельцы, они почти забыли о своих основных профессиях и только бегали из одной телестудии в другую. Забавно было, что каждый считал своим долгом засвидетельствовать почтение Вове Призу. К нему подходили молодые и старые, женщины и мужчины. Ему пожимали руку, с ним целовались. Он сидел и снисходительно отвечал на приветствия.
«Пиар, конечно, великая вещь, — думала Маша, — но раскручиваются многие, а Приз один. Почему именно он? Мистика какая-то. Массовое помешательство. Взять даже эти гостиные — сколько здесь людей, более заслуженных и достойных. А он все равно в центре внимания. Здесь народные артисты, академики, музыканты, успешные бизнесмены. Вон, девушка двухметровая, сказочной красоты блондинка, фея. Кажется, она тоже актриса. Или телеведущая. Стоит над ним, млеет и вони не чувствует. Ждет, что он пригласит ее участвовать в своем очередном экстремальном шоу? Неужели это для нее так важно?»
Среди его почитателей Маша заметила румяного шумного старика с крашеными волосами, в белом измятом костюме, в красном шелковом шарфе на шее. Шарф ему мешал, постоянно съезжал, концы его попадали в чужие стаканы. Старик успел много выпить, уронил бутерброд с семгой на белые брюки и размазал масло так, что образовалось жирное пятно. Администратор побежала за солью, кто-то советовал залить пятно водкой, кто-то — натереть мылом. Было много шума и суеты, старик чуть не плакал, так жаль ему было новых брюк.
Маше стало грустно. Она узнала режиссера Дмитриева. Пьяненький старец с крашеными волосами двадцать лет назад снимал любимые фильмы ее детства. Для нескольких поколений герои его лирических комедий стали чем-то вроде близких родственников. До сих пор, если показывали его кино по какому-нибудь телеканалу, Маша застревала у экрана, забывая обо всем, хотя знала почти наизусть каждый кадр, каждую реплику.
До эфира осталось десять минут. Из гримерной явился Рязанцев, накрашенный и грустный. Он подсел к Маше, отказался от кофе, закурил.
В гостиной было два гигантских телеэкрана. Шли криминальные новости. В основном говорили о пожарах в Подмосковье. После рекламной паузы стали показывать репортаж из московской больницы. Корреспондент был в белом халате, в марлевой маске, тараторил с сильной одышкой:
— Всего пару часов назад сюда привезли девушку, которая случайно оказалась на территории пожара и чудом уцелела. Ее подобрала жительница деревни Кисловка, Московской области.
В кадре появилось изможденное, испуганное лицо. Темные длинные волосы разметались по подушке. Корреспондент наклонился, поднес микрофон к губам девушки.
— Как вас зовут?
За кадром послышался резкий строгий голос:
— Я же объясняла, она не может говорить! У нее тяжелый посттравматический шок, афония.
Камера уперлась в лицо, закрытое маской. Корреспондент представил доктора: Агапова Вера Ивановна
— Известно, что девушка живет в Москве, ей семнадцать лет, — сказала Агапова, — больше мы пока ничего не знаем. Она молчит и даже написать ничего не может. Сильно обожжены кисти рук. Никаких документов. Состояние средней тяжести. Нам необходимо связаться с кем-то из ее близких.
Камера вернулась к девушке.
Никто в гостиной не смотрел криминальные новости, все были заняты собой и друг другом. Маша обратила внимание на сюжет лишь потому, что вдруг зафиксировала дикое напряжение Приза. Он замер, замолчал на полуслове, вперился в экран и принялся ожесточенно дергать себя за левый мизинец.
