— Пойдемте купаться, Всеволод Сергеевич, — сказал Григорьев, — я лет сто не плавал в море.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
В квартире Дмитриева было грязно и душно.
В раковине гора посуды. Холодильник открыт и оттаивал, наверное, дней десять.
Под ним стояла вонючая лужа.
«Надо было оставить девочку в больнице, — подумала Маша, — если уж стоило платить, так за то, чтобы оставили, а не за то, чтобы отпустили в этот свинарник. Зачем я вообще во все это влезла? И что мне теперь делать? Я не могу уйти. Беспомощный ребенок, нетрезвый бестолковый старик. А у меня, между прочим, свидание. Меня ждет Саня Арсеньев. Я ведь думала о нем, когда летела сюда? Конечно, думала. Это грело меня — простая и глупая надежда, что я могу еще раз встретиться с Саней Арсеньевым».
— Сергей Павлович, где же ваша помощница? — спросила она, оглядывая грязную унылую кухню.
— В деревню уехала, отдыхать. Скоро вернется и все здесь уберет.
— Как скоро?
— Ну, через пару-тройку дней. Да вы не волнуйтесь, Машенька, я справлюсь. Когда Вася была совсем маленькая, ее мне отдавали на выходные.
— Ладно, надо включить холодильник, разложить продукты. Тряпка где у вас?
— Я все сделаю. Вы помогите Васюше.
Маша вытащила из пакета зубную щетку, пасту и прочие мелочи, которые купила на всякий случай для Василисы. В ванной, увидев новую зубную щетку, девочка радостно закивала, оскалилась, пытаясь объяснить, что ужасно давно не чистила зубы. Попробовала зажать щетку в забинтованной руке, но не смогла. Из глаз у нее по, катились слезы, она задрожала.
— Вася, Вася, успокойся, я знаю, это очень противно — быть беспомощной, — сказала Маша, — зубы мы почистим, умоемся. Ожоги твои заживут. Ты заговоришь. Знаешь, чем хороши болезни? Тем, что они проходят. Нет ничего приятней, чем выздоравливать. Самые обычные вещи кажутся праздником. Хочешь, я тебе голову вымою? Ну, хочешь?
— У меня нет горячей воды! — крикнул из кухни Дмитриев.
— Вот какой отличный слух у твоего деда. У тебя гениальный дед, ты это знаешь?
Василиса кивнула, а Маша прикусила язык. Ее слегка замутило от собственной фальшивой бодрости. Она так старалась уверить Василису, что все о'кей, что готова была спеть и сплясать, если понадобится. Василиса была чем-то похожа на нее, брошенную, дико напуганную девочку Машу Григорьеву, которая едва уцелела когда-то. И тоже ничего никому не могла рассказать.
— Ты ведь не одна поехала за город, верно? Почему же оказалась одна? Куда делись остальные? Я понимаю, ты можешь ответить только да-нет. Но еще ты можешь, допустим, моргнуть несколько раз. Давай попробуем. Сколько вас было? Четыре человека? Вместе с тобой? Там что-то случилось? Что-то страшное? Что-то очень страшное?
Задавая вопросы, получая немые ответы, Маша чистила ей зубы, умывала лицо, расчесывала волосы.
— Пожар начался не сам по себе? Кто-то поджег лес? Ты знаешь, где могут быть твои друзья? Когда тебя подобрали, ты почувствовала себя в безопасности? Нет? Очень интересно. Ну хорошо, а в больнице? Там тоже нет? А сейчас здесь? Нет? То есть ты чего-то боишься? Каких-то людей? Ты их видела? Нет? Только одного из них?
Пытаясь ответить на этот вопрос, Василиса подняла вверх правую руку, пошевелила пальцами под бинтами.
— Мы поменяем повязку, не волнуйся.
Девочка отчаянно замотала головой.
— Боишься, будет больно? Я аккуратно.
Маша почувствовала, что они перестали понимать друг друга. Василиса хотела ей сказать нечто важное, нечто такое, что нельзя сформулировать жестами. Глаза у нее были жуткие, уже без всяких слез, сухие и безнадежные.
— Ты устала? Хочешь отдохнуть? Нет? Хочешь сменить тему? Правда, мы ведь можем поговорить о чем-то другом. Можем поставить какой-нибудь фильм твоего дедушки. Это отличное лекарство. Нет? Ну ладно, ладно, я поняла, не надо так сильно мотать головой. Еще не хватало, чтобы ты вывихнула шею. Вот что. У меня есть знакомый, майор милиции. Как ты считаешь, стоит к нему обратиться?
Василиса кивнула. В дверях появился Дмитриев.
— Маша, я слышал, какие вы задаете ей вопросы. Вы считаете, такой сильный шок у нее не только из-за пожара?
— Пока не знаю. Мне так кажется. Хотя пожара самого по себе вполне достаточно, но там произошло еще что-то. Она была не одна за городом, их было четверо. Хорошо бы выяснить, где остальные.
— Как же можно, если она не говорит?
— Она хочет, чтобы мы ее поняли, мы попробуем еще. Это важно. Я права?
Василиса кивнула.
— Так пусть сюда приедет ваш знакомый майор, — сказал Дмитриев, — пусть этим займется наша доблестная милиция. Я им, конечно, давно не верю, но пусть попробуют. Он нормальный человек, этот майор? Вы за него ручаетесь? Не вор, не мерзавец? А то сейчас — знаете…
* * *
Арсеньев нашел тихий переулок, удобно припарковался и решил дождаться звонка в машине. Он не собирался домой. Он обещал Вите, что, если Гриша не появится до вечера, они поедут его искать. Теперь придется ехать. Конечно, о том, чтобы брать с собой Витю, речи быть не может. Арсеньев изучил карту, рассчитал, что, если выехать часа в три ночи, к рассвету он доберется до бывшего пионерлагеря. Потом можно поездить по окрестным деревням и дачным поселкам, поспрашивать, показать фотографии. Вдруг кто-то узнает, вспомнит. Но перед этим — Маша. Надо делать себе подарки хотя бы изредка, хотя бы раз в два года.
«А если она не позвонит? — думал он сквозь тяжелую дрему. — Ну и что? Я сам позвоню. Немного посплю и наберу номер. Я обязательно должен ее увидеть. Я заслужил. Пусть это ничем не кончится, пусть она исчезнет, но потом, позже, не сейчас».
Звонок разбудил его в половине двенадцатого. Маша назвала ему адрес, сказала, что все объяснит, когда он приедет.
«Она пригласила меня к себе? Да быть не может, — рассуждал Арсеньев по дороге, — что-то у нее произошло. Она была вместе с Рязанцевым на ток-шоу, но почему-то уехала оттуда раньше, с каким-то стариком. Она говорила о больнице, о дедушке и внучке. Надо было поймать Рязанцева и спросить. Господи, да что же я так волнуюсь? Два года ее не видел. И мог бы вообще никогда не увидеть. Купить цветы? Или это будет глупо? Если бы мы встретились в кафе, на улице, если бы она правда пригласила меня в гости…»
Он остановился у цветочной палатки и купил одну чайную розу. Долго думал, надо ли ее заворачивать в розовый целлофан с золотыми бантиками.
— Ну ведь колется же, господин милиционер, — сказала толстая молодая продавщица, ловко обернула длинный стебель, провела лезвием ножниц по золотым ленточкам так, что они закрутились спиралями. — Вашей девушке понравится.
«Моя девушка. Моя девушка Статуя Свободы. Офицер ЦРУ. Представляется американкой Мери Григ, отлично подделывает акцент, совсем легкий акцент. На самом деле она родилась в Москве, зовут ее Маша Григорьева, и пятнадцать лет назад она чуть не погибла, сиганула ночью из окна третьего этажа подмосковной лесной школы. А потом стала американкой Мери Григ. Почему — я не знаю. На самом деле она отравила мне жизнь. Два года я не могу ее забыть, не могу и не хочу завести себе какую-нибудь веселую непритязательную подружку. Мери Григ никогда не была и не будет моей девушкой. А Маша Григорьева?»
Квартира, в которую его пригласила Маша, находилась на третьем этаже известного в Москве «киношного» дома, фасадом смотревшего на Тишинскую площадь. Здесь жило много знаменитостей, но не сегодняшних, а вчерашних. Первый этаж со стороны площади заняли магазин эксклюзивной мебели и закрытый элитный клуб. Стоянка у клуба была ярко освещена и заполнена шикарными автомобилями. «Мерседесы», «Лексусы», прямоугольные джипы, которые в народе называют «гробами»… У машин топтались охранники, крупные и прямоугольные, как джипы, они терпеливо потели в черных пиджаках, курили, ждали хозяев, сегодняшних знаменитостей.
«Здесь отдыхают такие, как Вова Приз», — подумал Арсеньев, объезжая фасад и сворачивая во двор со стороны Среднего Тишинского переулка, прямо под кирпич. У второго подъезда он заметил черно-серый «Форд», в котором видел Машу в пробке на Шереметьевской улице. Рядом стояла черная маленькая «Тойота». Паркуясь, Арсеньев на минуту осветил обе машины дальними огнями. В «Тойоте», на водительском месте, сидел человек.
